Очерки Петербургской мифологии, или Мы и городской фольклор

Но возведенные из недолговечных материалов – дерева и алебастра, – ворота постепенно ветшали и через десять лет уже представляли серьезную угрозу для прохожих. В то же время все понимали, что столица империи не может лишиться памятника славы и доблести в Отечественной войне 1812 года. Еще живы были ветераны. Еще свежи были воспоминания.

Ворота решили возобновить. Но уже из более прочных материалов. «В мраморе, граните и меди», как об этом было сказано в «высочайшем рескрипте». К тому времени граница города передвинулась на запад от Обводного канала, и новые ворота решено было установить на новом месте. Проектирование ворот было поручено другому архитектору – В.П. Стасову. Короче, и ворота были уже и те, и не те. И архитектор не тот, хотя Стасов и сумел сохранить основные принципы, которыми руководствовался Кваренги. И место установки другое. И тогда, глядя на новые ворота, остроумные петербуржцы предложили уникальную формулу приблизительности, неточности, неопределенности: «Плюс-минус Нарвские ворота».

В том же 1834 году была торжественно открыта Колонна победы, или Александрийский столп, созданный по проекту французского архитектора Огюста Монферрана. Почти сразу мифология Колонны обогатилась блестящим каламбуром, авторство которого молва приписывает профессору Санкт-Петербургского университета B.C. Порошину: «Столб столба столбу». Петербуржцы хорошо понимали, кто кем был в этом маленьком фразеологическом шедевре. Столп возводился по воле столпа самодержавия Николая I в честь своего предшественника на царском троне Александра I. Изменение всего лишь одной буквы позволило фольклору до бесконечности расширить ассоциативное поле. В дальнейшем некоторые из этих ассоциаций приобрели пословичные формы: «Незыблемей Александрийского столпа»; «Стоишь, как столп Александрийский»; «Очевиден, как Александрийский столп».

В 1834 году Карл Росси заканчивает строительство нового комплекса зданий, предназначенных для заседаний двух главных правительственных учреждений – Сената и Синода. Комплекс представляет собой два отдельно стоящих здания по обе стороны Галерной улицы, объединенных величественной аркой. Арка символизировала единство церкви и государства. Величие фасадов олицетворяло государственную мудрость и справедливость по отношению к подданным. Однако у народа были свои представления о чиновничьем аппарате, представлявшем собой громоздкую и неуклюжую, давно проржавевшую и пронизанную коррупцией машину управления. И если фасады самих зданий еще могли внушить какое-то уважение к власть предержащим, то объединяющая их арка настойчиво подталкивала к совершенно иным ассоциациям: «Сенат и Синод живут подАрками».

С окончанием строительства Сената и Синода закончилось формирование Сенатской площади, в центре которой возвышался монумент основателю Петербурга Петру I. Памятник, созданный французским скульптором Этьеном Фальконе, был открыт в 1782 году. За более чем два века своего существования вокруг него сложился целый цикл городского фольклора, в том числе фразеологии: «Застыл, как Медный всадник»; «Легче Медного всадника уговорить» и так далее. Но наиболее известны сравнительные пословицы, объединившие два памятника двум императорам: Петру I и Николаю I. Известно, что последний любил сравнивать себя со своим великим предком. Ему возражал фольклор. Оба памятника конные, они установлены на одной геометрически точной линии, разделенной Исаакиевским собором, и оба смотрят в одну сторону. Эти особенности монументов царственных особ позволили фольклору в лапидарной пословичной форме дать развернутые характеристики того и другого императора: «Правнук прадеда догоняет, да Исаакий мешает»; «Коля Петю догоняет, да Исаакий мешает» – или еще более точно: «Дурак умного догоняет, да Исаакий мешает».

7

Чуткий к любым изменениям в городской жизни, фольклор раздвигал круг своих интересов вместе с расширением границ города. Включение в городскую черту новых территорий вызывало ответную реакцию в низовой культуре. По несмываемым фразеологическим метам можно и сегодня легко проследить развитие Петербурга вширь. Еще в то время, когда Парголово считалось одновременно и далеким пригородом, и излюбленным местом летнего отдыха горожан, петербуржцы говаривали: «Ехать в Парголово, как будто в Африку». Это был не единственный опыт фиксации своего отношения к пригородам. Еще в XVIII веке петербуржцы определяли расстояния удаленностью от городской границы: «Твоя бабушка моего дедушку из Красного Села за нос вела».

Несколько высокомерное, если не сказать уничижительное отношение к окраинам сохранилось до наших дней. Когда началось массовое жилищное строительство в поселке Рыбацком, то получение квартиры в этом глухом отдаленном районе с нескрываемой иронией ленинградцы называли «рыбацким счастьем».

В 1980-х годах появились новые городские жилые кварталы в другом старинном пригородном поселке – Коломягах. В прошлом Коломяги входили в так называемый Финский пояс Петербурга, сельскохозяйственное, молочное и мясное производство которого в значительной степени обеспечивало потребности столицы в этих продуктах. Массовое жилищное строительство напрочь уничтожило этот доходный промысел, и район приобрел иную, далеко не лестную репутацию: «Бедняги Коломяги».

С недоверием относились ленинградцы и к новостройкам в Купчине, самом южном, так называемом спальном, районе Петербурга. Мифология Купчина издавна ориентирована на дальние экзотические страны и континенты. Среди прозвищ этого удаленного района встречается такие невероятные микротопонимы, как «Рио-де-Купчино», «Нью-Купчино», «Чукчино».

Купчино давно тесно связано с Петербургом. В начале XVIII века эта финская деревушка вместе с соседней деревней Волковкой и со всеми их жителями была приписана к Александро-Невскому монастырю. Тогда же здесь появился один из самых первых петербургских погостов – Волковское, или Волков о, кладбище. В 1930-х годах к кладбищу протянули трамвайную линию. Это был самый протяженный городской маршрут. Он начинался на острове Голодай, пересекал Васильевский остров, проходил по Невскому и Лиговскому проспектам и заканчивался у ворот кладбища. Длина маршрута была столь необычной, что ленинградцы запечатлели его в городском фольклоре. Во время блокады на вопрос: «Как дела?» – горько шутили: «ПоГолодаю, поГолодаю, и на Волково».

Впоследствии, с улучшением обслуживания купчинцев общественным городским транспортом и особенно с введением в эксплуатацию линии метрополитена, отношение к Купчину несколько смягчилось. Появилась и примирительная пословица: «Даже из Купчина можно успеть».

Надо сказать, стремительное развитие транспортных услуг несколько изменило массовое сознание. Расстояние как бы сократилось. Внимание фольклора перекинулось с городских окраин на ближние и дальние петербургские пригороды, которые становились все более и более доступными из-за активного развития дачного строительства. Преимущества пригородного существования по сравнению с городским были очевидны: «Коломна всегда голодна», а «тот, кто в Автово живет, сытно ест и сладко пьет». В конце XIX века жители петербургских пригородов с гордостью восклицали: «Как не жить под Петербургом! Огурец, что яблоко, а петух за коня сойдет».

В конце 1940-1950-х годах все большую популярность приобретали многочисленные дачные поселки в северном направлении. Ленинградцы осваивали дороги на Сестрорецк и Зеленогорск. Привлекала не только их непосредственная близость к Финскому заливу, но и возможность разбить огород, высадить овощи и ягодные кусты, что в условиях послевоенного голода ценилось особенно высоко. Дачное огородничество становилось средством выживания. Одним из таких дачно-огородных поселков был Лисий Нос, расположенный в двух десятках километров от тогдашней границы Ленинграда. Воскресные поездки в Лисий Нос превращались в сельскохозяйственные будни. В народе это называлось «ковыряться в Лисьем Носу».

Но и воскресный отдых на пляжах Финского залива не был противопоказан ленинградцам. В летние дни переполненные пригородные электрички вывозили изголодавшихся по солнцу и жадных до воды горожан из закованного в асфальт каменного города к морю. Эти путешествия нашли отражение в городской фразеологии благодаря озорному каламбуру, рожденному некоторыми неудобствами железнодорожного сообщения. Иногда электричка Зеленогорск – Петербург вместо того, чтобы идти по прямой линии к Финляндскому вокзалу, неожиданно от станции Дибуны поворачивала к станции Тарховка, расположенной на противоположной стороне озера Сестрорецкий разлив, и, делая огромную петлю вокруг озера, следовала в Петербург через Сестрорецк. Теряя драгоценное время и путаясь в догадках, пассажиры нервно поглядывали на часы и слали в адрес железнодорожников самые нелицеприятные восклицания, по созвучию переводя злосчастные названия станций с хрестоматийного русского языка на молодежный сленг. Один из таких возмущенных возгласов сохранился в арсенале городского фольклора: «С бодуна на трахалку!»

Напомним 300-летнюю эволюцию центробежного развития города. Первая граница Петербурга проходила по реке Мойке, затем по Фонтанке, Обводному каналу и так далее, и так далее. Город, раздвигая свои границы, захватывал все новые и новые пригороды, которые становились его историческими районами. Автово, Ульянка, Купчино, Коломяги, Рыбацкое и многие другие городские территории в прошлом имели статус деревень и поселков. Говоря о сегодняшних ближних и даже дальних пригородах, нельзя исключать того, что и они в будущем войдут в черту города. Так что сегодняшний фольклор петербургских пригородов вполне может оказаться фольклором Петербурга. А он, о чем уже не раз было сказано, наряду с официальными документами является бесценным свидетелем нашей истории. И именно так к нему надо относиться.