Очерки по аналитической психологии

Поэтому я ввел следующую терминологию: всякое истолкование, в котором выражения сновидения можно идентифицировать с реальными объектами, называю интерпретацией на уровне объекта. Она несовместима с такой, которая каждую часть сновидения, например действующих лиц, относит к самому человеку, видевшему сон. Этот метод я обозначаю как интерпретация на уровне субъекта. Истолкование на уровне объекта аналитично, так как разлагает содержание сновидения на комплексы воспоминаний, которые соотносятся со внешними ситуациями. Истолкование на уровне субъекта, напротив, синтетично, ибо оно отделяет лежащие в основе комплексы воспоминаний от внешних причин, понимая их как тенденции или моменты субъекта, и снова включает их в состав субъекта. Проще говоря, в переживании я переживаю не просто объект, но прежде всего самого себя, но лишь тогда, когда отдаю себе отчет в своем переживании. В этом случае все содержания сновидения понимаются как символы субъективных содержаний.

Таким образом, синтетический, или конструктивный, метод интерпретации состоит в истолковании на уровне субъекта. В другом месте я назвал этот метод также «герменевтическим» методом. (См.: DerInhalt der Psychose, 2. Aufl. 1914. Nachtrag. Ges. Werke, Bd. 3.)

Синтетическая (конструктивная) интерпретация

Пациентка не осознает, что препятствие, которое ей надо преодолеть, заложено в ней самой, это некая внутренняя граница, которую трудно переступить, – она-то и препятствует дальнейшему продвижению вперед. Однако есть возможность преодолеть границу. Правда, именно в этот момент возникает особенная и неожиданная опасность – нечто «животное» (не- или сверхчеловеческое), тянущее назад и в глубину и грозящее увлечь за собой целиком всю личность. Эта опасность подобна болезни, которая незаметно возникает где-то и убивает, оказавшись неизлечимой (превосходящей по силе). Пациентке кажется, будто это подруга мешает ей и тянет вниз. Пока она так думает, разумеется, приходится воздействовать на нее, «тянуть» ее «наверх», поучать, воспитывать. Ей приходится делать бесполезные и бессмысленные идеалистические усилия, чтобы не дать увлечь себя вниз. Такие же усилия делает, разумеется, и подруга; ибо ведь в данном случае она подобна пациентке. Так они наскакивают друг на друга, как дерущиеся петухи, и каждая норовит одержать верх. И чем выше поднимается одна, тем выше приходится, страдая, подниматься и второй. Почему? Просто обе думают, что все дело в другом, в объекте. Анализ на уровне субъекта освобождает от этой бессмыслицы. Дело в том, что сновидение показывает пациентке: нечто, мешающее ей переступить границу, т. е. перейти от одной позиции или установки к другой, заключено в ней самой, интерпретация перемены места как перемены установки подтверждается словосочетаниями некоторых первобытных языков, где, например, фраза «Я собираюсь уходить» означает: «Я нахожусь на месте ухода». Чтобы понять язык сновидений, мы, естественно, нуждаемся в многочисленных параллелях из психологии первобытной и исторической символики, потому что сновидения, по существу, вытекают из бессознательного, содержащего остаточные возможности функционирования, которые исходят из всех предшествующих эпох исторического развития. Классический пример тому – «переход через великие воды» в пророчествах И Цзин [64] .

64

Richard Wilhelm. IGing. Das Buck cLerWancLlungen, 1924. (И Цзин (635–713), китайский путешественник, ученый, буддийский монах, совершивший плавание в Индию).

Разумеется, теперь все зависит от того, как мы понимаем смысл образа рака. Прежде всего, мы знаем, что он представляет собой нечто проявляющееся в подруге (потому что пациентка соотносит образ рака с подругой) и, далее, нечто проявляющееся также и в матери. Обладают ли мать и подруга этими качествами на самом деле, для пациентки не имеет значения. Ситуация меняется только из-за того, что меняется сама пациентка. Что касается матери, то здесь уже ничего нельзя изменить: она умерла. Подругу также нельзя заставить измениться. Если она хочет измениться, то это ее личное дело. То, что какое-то качество рака проявлялось еще в матери, указывает на инфантильное отношение пациентки. Итак, в чем же заключается тайна отношения пациентки к матери и подруге? Общее здесь – это бурное, экзальтированное требование любви, и эта страсть властно владеет ею. Стало быть, такое требование обладает силой непреодолимого инфантильного желания, которое, как известно, слепо. Речь здесь, следовательно, идет о какой-то, не затронутой воспитанием, недифференцированной и неочеловеченной части либидо, имеющей насильственный характер инстинкта и, следовательно, не обузданной приручением. Для этой части образ животного является абсолютно точным символом. Но почему все же это животное именно рак? Как я уже говорил, пациентка ассоциирует это с заболеванием, от которого умерла госпожа X., и притом примерно в том возрасте, в котором находится наша пациентка. Речь, таким образом, могла бы идти об идентификации с госпожой X., имеющей характер намека. Поэтому необходимо исследовать и этот момент. Пациентка рассказывает о своей знакомой следующее. Госпожа X. рано овдовела, но была очень веселой и жизнерадостной. У нее был ряд приключений с мужчинами, в особенности с одним своеобразным человеком, одаренным художником, с которым пациентка тоже была лично знакома, и он произвел на нее завораживающее и тревожащее впечатление.

Идентификация может осуществляться лишь на основе некоторого бессознательного нереализованного сходства. Так в чем же состоит сходство нашей пациентки с госпожой X.? Здесь мне удалось вызвать у пациентки воспоминания о некоторых прежних фантазиях и сновидениях, которые ясно показали, что и она имела в себе какую-то весьма легкомысленную жилку, которую, однако, всегда опасливо подавляла, боясь, что эта смутно ощущаемая тенденция может склонить ее к какому-либо аморальному образу жизни. Благодаря этому мы узнали еще кое-что важное о «животном» элементе: речь идет о той неукрощенной, инстинктоподобной страстности, которая, однако, в данном случае направлена на мужчин. Поэтому теперь мы понимаем еще одну причину, из-за которой пациентка не может оборвать эту дружбу: дело в том, что она вынуждена цепляться за подругу, чтобы не попасть во власть этой самой темной тенденции, которая кажется ей слишком опасной. Поэтому она удерживает себя на инфантильной, гомосексуальной позиции, кстати служащей ей защитой. (Это, как показывает опыт, один из самых действенных мотивов к тому, чтобы держаться за неподходящие инфантильные отношения.) Но в этом содержании заключено также и ее здоровье, зародыш будущей здоровой личности, которая в жизни не боится риска.

Однако пациентка сделала иной вывод из судьбы госпожи X.: она поняла неожиданное тяжелое заболевание и раннюю смерть этой женщины как наказание дружбы за ее легкомысленную жизнь, которой пациентка завидовала, правда, не признаваясь себе в этом. Когда госпожа X. умерла, та изобразила сильное огорчение, за которым скрывалось «человеческое, слишком человеческое» злорадство. Наказанием для нее оказалось то, что, напуганная примером госпожи X., она надолго отшатнулась от жизни и дальнейшего развития и взвалила на себя мучительное бремя не приносящей удовлетворения дружбы. Разумеется, вся эта взаимосвязь не была ей ясна, иначе бы она никогда так не поступила. Правильность этой констатации сразу нашла подтверждение в материале.

Но мы еще не подошли к концу истории этой идентификации: пациентка в придачу выделила то обстоятельство, что госпожа X. обладала незаурядными художественными способностями, которые развились у нее лишь после смерти мужа и затем привели к дружбе с упомянутым художником. Этот момент, по-видимому, следует отнести к существенным мотивам идентификации, если вспомнить рассказ нашей пациентки о том, какое большое и завораживающее впечатление произвел на нее художник. Такого рода завораживание никогда не исходит исключительно от одного лица к другому, но всегда является феноменом отношения, в котором два лица соучаствуют постольку, поскольку завораживаемое лицо должно привнести сюда свою соответствующую предрасположенность. Но эта предрасположенность должна быть для нее бессознательной, иначе никакого завораживающего действия не получится. Дело в том, что завораживание – это феномен, имеющий насильственный характер, в нем отсутствует сознательная мотивировка, т. е. это не волевой процесс, а некое явление, всплывающее из бессознательного и в принудительном порядке навязывающее себя сознанию.

Итак, следует допустить, что пациентка имеет бессознательную предрасположенность, соответствующую предрасположенности художника. Но тем самым она идентифицирована с мужчиной (я вовсе не упускаю из виду того факта, что более глубокое основание для идентификации с художником заключается в известной творческой одаренности пациентки). Вспомним наш анализ сновидения, где нам встретился намек на «мужское» (нога). Пациентка фактически играет мужскую роль в отношениях дружбы: она является активной стороной, постоянно задает тон, командует своей подругой и при случае насильно принуждает ее к чему-либо такому, чего хочет лишь она сама. Женственность ее подруги внешне ярко выражена, тогда как внешность пациентки явно относится к определенному мужскому типу. Голос последней также более сильный и низкий, чем у подруги. Она описывает госпожу X. как весьма женственное создание, которое по мягкости и привлекательности можно сравнить, как находит пациентка, с ее нынешней подругой. Это наводит нас на новый след. Пациентка, очевидно, играет ту же роль, что и художник – по отношению к госпоже X., но здесь это отношение перенесено на подругу. Так бессознательно завершается идентификация пациентки с госпожой X. и ее любовником. Оказывается, она все-таки живет своей легкомысленной жилкой, которую с таким опасением подавляла. Однако живет она ею не сознательно, а, напротив, эта бессознательная тенденция играет самой пациенткой, т. е. она одержима как бессознательная исполнительница своего комплекса.

Итак, об образе рака мы уже знаем гораздо больше, и можно полагать, что он представляет внутреннюю психологию этой неукрощенной части либидо. Молодую женщину снова и снова затягивают бессознательные идентификации, которые именно потому, что бессознательны, обладают большой силой, недоступны пониманию и не поддаются коррекции. Рак поэтому выступает как символ бессознательных содержаний. Последние все вновь и вновь стремятся вернуть пациентку к ее отношениям с подругой. (Рак пятится назад.) Отношения с подругой, однако, равнозначны болезни, ибо из-за этого она заболела неврозом.

Строго говоря, этот фрагмент пока еще следовало бы отнести к анализу на уровне объекта. Однако не следует забывать, что лишь благодаря применению анализа на уровне субъекта, который тем самым демонстрирует себя в качестве важного эвристического (познавательного) принципа, мы пришли к этому знанию. Можно было бы практически удовлетвориться достигнутым до сих пор результатом, но мы должны еще удовлетворять требованиям, выдвигаемым теорией, так как использованы еще не все идеи и недостаточно выяснено значение выбора символов.

Вернемся теперь к замечанию пациентки о том, что рак лежал, спрятавшись под водой, и что сначала она его не видела. Раньше она не замечала этих только что разъясненных бессознательных отношений, они были скрыты под водой. Ручей же является препятствием, мешающим ей перебраться на другую сторону. Именно эти бессознательные отношения, которые привязывали ее к подруге, мешали ей. Вода, таким образом, означает бессознательное или, лучше сказать, бессознательность, сокрытость. Рак также есть бессознательное, однако он представляет собой скрытое в бессознательном динамическое содержание.

VII. Коллективное бессознательное: архетипы

Теперь перед нами стоит задача возвести на уровень субъекта те отношения, которые сначала были осмыслены на уровне объекта. Для этой цели необходимо отделить их от объекта и понять в качестве символических изображений субъективных комплексов пациентки. Поэтому, пытаясь истолковать образ госпожи X. на уровне субъекта, мы должны понять ее как определенную персонификацию некоторой частичной души, соответственно и некоторого определенного аспекта самой сновидицы. Тогда госпожа X. представляет собой образ того, кем хотела бы и все же не хочет стать пациентка. Госпожа X., таким образом, представляет некий односторонний образ будущего, свойственный характеру пациентки. Тревожащий образ художника поначалу не поддается возведению на уровень субъекта, так как момент бессознательных художественных способностей, дремлющих в пациентке, уже достаточно выражен в образе госпожи X. Можно было бы не без оснований утверждать, что художник является образом мужского начала в пациентке, которое не реализовано сознательно и поэтому пребывает в бессознательном [65] . В определенном смысле это справедливо, поскольку она в этом отношении фактически заблуждается на свой счет, т. е. кажется себе исключительно нежной, чувствительной и женственной, а отнюдь не мужеподобной. Поэтому, впервые обратив внимание молодой женщины на мужские черты в ее облике, я вызвал у нее невольное удивление. Однако момент тревожного, захватывающе-очаровывающего состояния не вписывается в ее мужские черты. Для них это, видимо, совсем нехарактерно. И все же где-то он должен скрываться, так как она сама же продуцировала это чувство.

65

Это мужское начало в женщине я обозначил как анимус, а соответствующее женское начало в мужчине – как анима. См. также Yung Emma. Ein Beitragzum Problem des Animus, in: Wirklichkeit derSeele, 1947, S. 296 ff.