Очерки по истории русской церковной смуты

Охотник до каламбуров мог бы сказать: день рождения Ольги стал днем смерти обновленчества: действительно, поездка А.И.Введенского в Ульяновск очень облегчала дело ликвидации обновленческого раскола.

После благополучного появления на свет дочери и ее крестин Александр Иванович стал собираться в обратный путь. Здесь следует упомянуть об одном незначительном, но очень характерном эпизоде: в то время в Ульяновске подвизался некий иеромонах Феодосий. Человек морально растленный и во всех отношениях нечистоплотный, Феодосий побывал во всех течениях и, изгнанный отовсюду с позором, примазался к обновленцам. Как всем было известно, Феодосий был штатным агентом МГБ. И вот, приходит пьяненький иеромонах к одному из сыновей А.И.Введенского накануне отъезда Первоиерарха в Москву и заявляет: «А владыка-то в Москву не уедет, а пропуск-то окажется недействительным. Вот увидете!»

Никто не обратил тогда внимания на эту пьяную болтовню. И вот, на другой день выяснилось, что пьяненький иеромонах оказался провидцем. Когда Первоиерарх в поезд уже сел, к нему подошел проводник в сопровождении двух работников МГБ и попросил предъявить пропуск. После того, как пропуск был предъявлен, один из работников его перечеркнул и, сунув в карман, вежливо заявил: «Извините, но пропуск вызывает у нас сомнение, — и нам придется запросить Москву. Тотчас, после проверки, вам будет выдан новый пропуск». И, козырнув, он прошел в следующее купе, а Первоиерар-ху ничего другого не оставалось, как выйтй-из вагона за пять минут до отхода поезда.

Когда-то, в 20-х годах, Александр Иванович в одной из своих речей назвал «тихоновцев» пассажирами, опоздавшими на поезд советской государственности. Теперь в роли злополучного пассажира (и в буквальном, и в переносном смысле) оказался он сам.

В течение недели сидел А.И.Введенский в Ульяновске и каждый день он говорил по телефону с архиепископом Андреем (Расторгуевым), и каждый разговор приносил ему какой-нибудь сюрприз.

В первый же день Первоиерарх узнал о том, что в Патриархию отошло Ваганьковское кладбище, затем последовало Дорогомиловское, затем — Пят-ницкое, Калитниковское, Даниловское. Еще два дня молчания, — и Первоиерархом была получена телеграмма от А.И.Расторгуева о том, что он со всем приходом Воскресенского собора в Сокольниках отходит к патриарху. Дом № 34 по Сокольническому переулку, принадлежащий А.И. Введенскому, в котором проживал архиепископ Звенигородский, будет, — сообщал он, — им немедленно покинут. Таким образом, в течение одной недели в Москве остался лишь один обновленческий храм — Пименовский.

Не радовали и вести из провинции: совершенно прекратились всякие известия из Средней Азии. Отчаянные телеграммы А.И.Введенского епископу Сергию Ларину, Гр. Брицкому и И.Е. Лозовому оставались без ответа. Наконец, пришла сухая телеграмма от прот. Лозового (личного эмиссара А.И.Введенского), в которой сообщалось, что Средне-Азиатская епархия признала патриарха, «в связи с чем, поминовение Вашего имени за богослужением нами прекращено».

Это был страшный удар: ведь Средняя Азия была главной цитаделью обновленческой церкви, насчитывавшей 90 с лишним храмов и молитвенных домов. Как мне удалось выяснить впоследствии, из Средней Азии (из Киргизии, из Казахстана) летели в Москву и в Ульяновск к А.И.Введенскому сотни писем и телеграмм от священников и мирян с запросами, — однако ни одного письма А.И.Введенский не получил. Вслед за Средней Азией пали две другие обновленческие епархии и твердыни — Кубань и Северный Кавказ.

Таким образом, обновленческая церковь рассыпалась вся в течение десяти дней, — после этого срока А.И.Введенский получил из транспортного отдела МГБ обратно свой пропуск с извинением и с извещением, что, в результате проверки, пропуск «подтвержден».

Печальным было возвращение А.И. Введенского в Москву. Оно было подобно возвращению хозяина, который, по возвращении, нашел вместо дома пепелище.

В ведении А.И. Введенского остались всего два епископа: митрополит Виталий и митрополит Северно-Уральский Филарет (все остальные принесли покаяние перед патриархией и отошли от обновленчества). В его ведении не осталось ни одной епархии, — и в самой Москве у него остался лишь один храм: Пименовский. Зато Карпов встретил прибывшего из Ульяновска гостя с утонченной любезностью: он сердечно поздравлял с рождением дочери, передавал привет супруге, подробно расспрашивал о здоровье и т. д. Тут же он обещал оказать содействие в возвращении в Москву семьи А.И. и митрополита Виталия, — и он сдержал это слово: через несколько дней пропуск был получен.

Таким образом, взамен утерянной церкви, А.И.Введенскому было предоставлено право наслаждаться семейными радостями. Впрочем, при возвращении семейства, произошел характерюый эпизод, который не предвещал ничего доброго. В это время А.И.Введенский проживал в Сокольниках, в доме № 34 по 3-ей Сокольнической ул. Здесь помещался когда-то обновленческий синод и, так как Церковь тогда не имела права юридического лица, дом был куплен на имя А.И.Введенского. Проживал он здесь до войны совместно с митрополитом Виталием. Но семейные обстоятельства А.И.Введенского были таковы, что совместное проживание с кем бы то ни было, а особенно с другим иерархом, было очень тягостно. И вот, при возвращении ульяновских беженцев в Москву, разыгрался следующий эпизод: А.И.Введенский встретил своего собрата и свою семью на вокзале. Однако, к изумлению митрополита Виталия, для приезжих был подан не один, а два автомобиля. Второй автомобиль — предназначался для владыки Виталия, — и тут Александр Иванович со смущенной улыбкой объяснил, что из 'соображений ваших удобств, владыко, я договорился с матерью Анны Павловны о том, что она пока предоставит вам помещение». Сдержанный Виталий молча наклонил голову и поехал в свою новую резиденцию, которая помещалась в полуподвальном этаже. Затем начались церковные будни. Отныне московский быт обновленческого руководства мало чем отличался от ульяновского. Также имелся только один храм. Митрополит Виталий, фактически превратившийся в заштатного священника, так же исполнял обязанности псаломщика и тщательно делил кружку. Наконец, так же, как в Ульяновске, причт состоял, главным образом, из сыновей А.И.Введенского: трое из шести. Через две недели, перед Великим Постом, произошло, однако, новое завершающее и окончательное событие: неожиданно исчез митрополит Виталий, — вдруг перестал ходить в церковь (обычно он аккуратно посещал богослужения утром и вечером). После нескольких дней отсутствия Александр Иванович в сопровождении сына отправился его навещать. Войдя в комнату, они увидели митрополита, сидящего в шубе (в 1944 году паровое отопление в Москве во многих домах еще не действовало). Поднявшись навстречу Первоиерарху, митрополит Виталий сказал: «Владыко, я перешел к Патриарху». «Вы каялись?» — спросил А.И. Введенский. «Да, надо мною прочли молитву», — ответил Виталий. Через несколько минут закончилась последняя встреча двух обновленческих первоиерархов.

Уход митрополита Виталия (теперь он получил от патриарха Сергия титул Архиепископа Тульского и Белевского — вспоследствии, Архиепископа Димитровского) был последним завершающим ударом по обновленчеству.

Совершилось как раз то, чего всю жизнь боялся А.И.Введенский, — он остался один. Между тем пока А.И. Введенский переживал очень тяжело и мучительно крах своего дела, на периферии завершался процесс ликвидации обновленчества: из обновленческих архиереев лишь двое — архиепископ Виталий и епископ (впоследствии, митрополит) Кор-нилий были приняты в сущем сане. Несколько до раскола женатых и рукоположенных архиереев были приняты, как протоиереи: Василий Кожин, Петр Турбин (бывший Тульский и Белевский), Андрей Расторгуев, Владимир Иванов, Анатолий Синицын. Трое — С.И. Ларин, С.В.Румянцев и Димитрий Лобанов, получившие все священные степени в обновленчестве, были приняты мирянами (Сергий Ларин — монахом) и должны были начать с пострижения в псаломщики и иподиаконы. Правда, через некоторое время все опять встало на свои места. Женатые архиереи преобразились в протоиереев, а неженатые — снова получили епархии.

В это время возвращаются из ссылки еще несколько обновленческих архиереев, которые также соединяются с патриархом: Сергий Иванцов, бывший архиепископ Запорожский, был принят протоиереем, Тихон Ильич Попов — бывший митрополит Воронежский — принят протоиереем и назначен ректором Богословского института.

Михаил Постников (архиепископ б. Царицин-ский) принят в сущем сане и вскоре назначен епископом Пензенским и Инсарским,

Александр Щербаков, архиепископ Витебский, принят протоиереем. Покаяния обновленческих архиереев происходили в патриархии, а покаяния рядового обновленческого духовенства также были келейными (происходили в алтаре).

Епархии, бывшие сплошь обновленческими, принимались архиереем, специально назначенном для этого патриархией: так, Средне-Азиатскую епархию принимал архиепископ Куйбышевский Алексий, а Северо-Кавказскую и Кубанскую, епископ (впоследствии митрополит) Ставропольский и Бакинский Антоний.

Вскоре из числа обновленческого епископата осталось три человека: митрополит Северо-Ураль-ский Филарет (Яценко), архиепископ Алексий (Ку-рилев) и арехиепископ Гавриил (Ольховик). Из этих трех архиеереев самой колоритной и характерной фигурой был митрополит Филарет. К этому времени ему было уже около 60 лет, однако владыка почему-то любил преувеличивать свой возраст и говорил, что ему 86 лет. Бывший гусарский офицер, принявший монашество задолго до революции, Филарет Яценко в течение долгого времени был архимандритом в различных украинских монастырях. Присоединившись в 1923 году к расколу, он был рукоположен во епископа. В 1931 году он совершенно исчезает с арены — что он делал, где он в это время был — никому не ведомо. Появляется он вновь лишь в 1942 году в Ульяновске. Здесь происходит характерный эпизод — митрополит Филарет подает заявление А. И. Введенскому о том, что он просит призвать его с покоя и предоставить ему кафедру. Тут же он был назначен митрополитом Свердловским и Северно-Уральским. Впоследствии, однако, выяснилось, что одновременно с заявлением А.И. Введенскому Филарет Яценко подал заявление и патриаршему местоблюстителю. Не знаю почему: вследствие ли этого опрометчивого шага или впо-следствие каких-либо других причин, — но когда Филарет Яценко после развала Северо-Уральской епархии постучался в двери патриархии, он нашел их наглухо запертыми. Поэтому-то он и оказался единственным обновленческим архиереем, которому было категорически отказано в приеме в Православную Церковь.

Приехав в Москву, Филарет занял вакантное место, оставшееся после ухода Виталия, он стал также безместным священником при Пименовском храме — с громким титулом митрополита Крутицкого. В это время неожиданно появился в Москве Алексий Курилев (бывший епископ Петропавловский). Типичный сельский священник и по своему характеру, и по своему кругозору), о. Алексий совершенно случайно в двадцатые годы попал в провинциальные обновленческие епископы, а в 1930 году-в эпоху колхозного переворота — тихо и незаметно покинул архипастырскую работу и занимался где-то в глуши физическим трудом.

Теперь, после войны, Алексий Курилев поселился под Москвой у сына. Изредка он служил вместе с А.И.Введенским (у Пимена), тщательно скрывая это от своих детей (сына и дочери), которые каждый раз, узнавая совершенно случайно о служениях отца, устраивали ему безобразные скандалы. Где-то в глубине Средней Азии до 1947 года в киргизском селе служил в качестве сельского священника епископ Гавриил Ольховик. Вот все, что осталось от обновленческой организации к концу войны.

Единственным обновленческим храмом, признанным официально, был Пименовский храм в Москве. Лицо пименовского прихода того времени — это лицо умирающего — слабо тлеющего, догорающего обновленческого раскола.