Очерки по психологии бессознательного (сборник)

Таким образом, синтетический или конструктивный процесс интерпретации [69] является интерпретацией на субъективном уровне.

Синтетическое (конструктивное) толкование

Пациентка не осознает того факта, что препятствие, которое ей надо преодолеть, находится в ней самой: это некоторая пограничная линия, которую трудно переступить и которая препятствует дальнейшему продвижению вперед. Тем не менее возможность преодолеть этот барьер есть. Правда, именно в этот момент и возникает особенная и неожиданная опасность – нечто «животное» (не– или недочеловеческое), уходящее назад и в глубину и грозящее увлечь за собой всю личность. Эта опасность подобна смертельной болезни, которая возникает где-то в потаенном месте и оказывается неизлечимой (превосходящей по силе). Пациентка воображает, будто это ее подруга мешает ей и тянет ее вниз. Пока она так думает, ей, разумеется, приходится на нее воздействовать, «тянуть» ее «наверх», поучать, воспитывать; ей приходится делать бесполезные и бессмысленные идеалистические усилия, чтобы удержать себя от того, чтобы оказаться утянутой «вниз». Естественно, ее подруга предпринимает те же самые усилия, так как она в данном случае следует тем же путем, что и пациентка.

69

Ср.: Юнг К. Г. Психоз и его содержание. Часть 2 // Юнг К. Г. Работы по психиатрии. СПб., 2000. В другом месте я назвал эту процедуру «герменевтическим» методом; см. ниже § 493 и далее.

Поэтому они наскакивают друг на друга, словно дерущиеся петухи, и каждая стремится одержать верх. И чем выше поднимается одна, тем сильнее муки другой и тем выше ей приходится подниматься. Почему? Потому что обе видят вину в другом, в объекте. Интерпретация на субъективном уровне освобождает от этой бессмыслицы: сновидение показывает пациентке, что в ней самой заключено нечто такое, что мешает ей переступить границу, т. е. перейти от одной позиции или установки к другой. Толкование перемены места как перемены установки подтверждается формами речи в некоторых первобытных языках, где, например, фраза «Я думаю о том, чтобы уйти» звучит так: «Я нахожусь на месте (в точке) ухода». Для понимания языка сновидений нам необходимы многочисленные параллели из психологии первобытного и исторического символизма, поскольку сновидения, по существу, вытекают из бессознательного, которое содержит остатки функциональных возможностей всех предшествующих эпох человеческой эволюции. Классический пример тому – «переход через великую воду» в китайской гадальной книге «И Цзин» [70] .

70

Richard Wilhelm Ging. Das Buch der Wandlungen, 1924. См. также: Щуцкий Ю.

Китайская классическая книга Перемен (И-цзин). М., 1994.

Очевидно, все теперь зависит от того, как мы понимаем значение образа краба. Прежде всего мы знаем, что это нечто такое, что проявляется в подруге (потому что она соотносит образ краба с подругой), и нечто связанное с матерью. Обладают ли мать и подруга этими качествами в действительности – это в отношении пациентки не играет роли. Ситуация меняется лишь благодаря тому, что меняется сама пациентка. В матери уже ничего нельзя изменить, ибо она умерла. Подругу также нельзя заставить измениться. Если она хочет измениться, то это ее личное дело. Тот факт, что обсуждаемое качество связывается с матерью, указывает на нечто инфантильное. Но тогда в чем же состоит тайна отношения пациентки к матери и подруге? Общее здесь – это бурное, сентиментальное требование любви, и она чувствует себя во власти этой страсти. Это требование обладает, таким образом, признаком непреодолимого инфантильного желания, которое, как известно, слепо. Речь здесь, следовательно, идет о некоторой не затронутой воспитанием, недифференцированной и еще не очеловеченной части либидо, которая носит навязчивый характер инстинкта и, следовательно, не укрощена приручением. Для этой части образ животного является абсолютно точным символом. Но все же почему это животное именно краб? Пациентка ассоциирует это с раковым заболеванием, от которого умерла госпожа X, и притом примерно в том же возрасте, в котором находится сама наша пациентка. Речь, таким образом, могла бы идти об имеющей характер намека идентификации с госпожой X. Мы должны поэтому исследовать этот момент. Пациентка рассказывает о ней следующее. Госпожа X рано овдовела, она была очень веселой и жизнерадостной. У нее был ряд приключений с мужчинами, в частности, с одним своеобразным человеком, одаренным художником, с которым пациентка была лично знакома и который произвел на нее завораживающее и странное впечатление.

Идентификация может осуществляться лишь на основе некоторого нереализованного, т. е. бессознательного, сходства. Но в чем состоит сходство нашей пациентки с госпожой X? Здесь мне удалось напомнить пациентке о ряде прежних фантазий и сновидений, которые ясно показали, что и она имела в себе некоторую весьма легкомысленную жилку, которую, однако, всегда с тревогой подавляла, так как боялась, что тенденция, которую она смутно чувствовала в себе, может склонить ее к какому-то аморальному образу жизни. Тем самым мы узнали еще кое-что важное о «животном» элементе. А именно речь идет о той самой неукрощенной, инстинктивной тяге, которая в данном случае направлялась на мужчин. Тем самым мы теперь понимаем еще одну причину, по которой она не может отпустить от себя свою подругу: дело в том, что она вынуждена цепляться за подругу, чтобы не стать жертвой этой самой другой тенденции, которая кажется ей гораздо более опасной. Соответственно она удерживает себя на инфантильном, гомосексуальном уровне, который, однако, служит ей защитой. (Это, как показывает опыт, один из самых действенных мотивов к тому, чтобы цепляться за неподходящие, инфантильные отношения.) Но в этом животном элементе, однако, заключено также и ее здоровье, зародыш будущей здоровой и разумной личности, которая справится с опасностями жизни.

Однако пациентка сделала совершенно другой вывод из судьбы госпожи X. Она восприняла внезапную смертельную болезнь и раннюю смерть этой женщины как наказание судьбы за ее легкомысленную жизнь, которой пациентка, не признаваясь в этом, всегда завидовала. Когда госпожа X умерла, пациентка долгое время сохраняла высоконравственную огорчительную позу, за которой скрывалось «человеческое, слишком человеческое» злорадное удовлетворение. Чтобы как-то наказать себя за это, она постоянно пугала себя, вспоминая госпожу X, отшатываясь от жизни и дальнейшего развития, и взвалила на себя мучительное бремя неудовлетворительной дружбы. Естественно, вся последовательность событий не была ей ясна, в противном случае ничего бы не произошло. Правильность подобной версии легко нашла свое подтверждение в материале.

История данной идентификации на этом отнюдь не заканчивается. Пациентка настойчиво подчеркивала то обстоятельство, что госпожа X обладала незаурядными художественными способностями, которые развились у нее лишь после смерти ее мужа и затем привели также к дружбе с упомянутым художником. Этот факт, по-видимому, следует отнести к одной из существенных причин идентификации, если вспомнить рассказ пациентки о том, какое сильное и завораживающее впечатление произвел на нее художник. Очарование подобного рода никогда не распространяется исключительно от одного лица к другому, но всегда есть феномен отношения, в котором участвуют оба, участвуют постольку, поскольку завораживаемое лицо должно привнести сюда свою соответствующую предрасположенность. Однако эта предрасположенность должна быть для нее бессознательной; иначе очарования не возникнет. Само очаровывание – это навязчивое явление в том смысле, что здесь отсутствует сознательная мотивировка, т. е. это не волевой процесс, а феномен, который всплывает из бессознательного и в принудительном порядке навязывает себя разуму.

Поэтому необходимо допустить, что пациентка имеет бессознательную предрасположенность, схожую с предрасположенностью художника. Соответственно она также идентифицируется с мужчиной [71] . Вспомним анализ сновидения, где мы столкнулись с намеком на «мужскую» ногу. Фактически пациентка играет мужскую роль по отношению к своей подруге; она является активной стороной, постоянно задает тон, командует и при случае насильно принуждает ее делать нечто такое, чего хочет лишь она сама. Ее подруга демонстрирует ярко выраженную женственность, что проявляется и в ее внешнем облике, тогда как пациентка явно принадлежит к мужскому типу. Голос у нее также более сильный и низкий, чем у ее подруги. Госпожа X описывается как весьма женственное создание, по мягкости и привлекательности ее можно сравнить, по словам пациентки, с подругой. Это наводит нас на новую мысль: очевидно, пациентка играет ту же роль в отношении подруги, которую играл художник по отношению к госпоже X. Таким образом, она бессознательно завершает свою идентификацию с госпожой X и ее любовником. Тем самым она все-таки живет своей легкомысленной фривольной жизнью, которую с таким страхом подавляла. Но она не живет ею сознательно, она скорее играет этой бессознательной тенденцией, т. е. одержима ею и становится бессознательным исполнителем своего комплекса.

71

Я не упускаю из виду тот факт, что более глубокое основание для идентификации с художником заключено в определенной творческой способности пациентки.

Теперь мы уже гораздо больше знаем о крабе. Он представляет внутреннюю психологию этой неукрощенной составляющей либидо. Бессознательные идентификации затягивают ее все дальше и дальше. Они обладают этой силой потому, что, будучи бессознательными, недоступны пониманию (инсайту) или коррекции. Краб поэтому выступает как символ бессознательных содержаний. Эти содержания всегда стремятся вернуть пациентку к ее отношениям с подругой. (Краб пятится назад.) Но связь с подругой, однако, равнозначна болезни, из-за которой она стала невротичной.

Строго говоря, все это действительно относится к анализу на объективном уровне. Но мы не должны забывать, что пришли к этому знанию лишь благодаря применению анализа на субъективном уровне, который тем самым демонстрирует себя в качестве важного эвристического [72] принципа. Можно было бы практически удовлетвориться достигнутым результатом, но мы должны здесь еще удовлетворить теоретические требования, так как не использованы и не оценены еще все ассоциации и еще недостаточно выяснено значение выбора символа.

72

Эвристический – имеющий ценность для процесса открытия.

Обратимся теперь к замечанию пациентки о том, что краб лежал, спрятавшись под водой, и что сначала она его не видела. Раньше она не замечала этих только что разъясненных бессознательных отношений, они были скрыты под водой. Река есть то самое препятствие, которое не позволяет ей перебраться на другую сторону. Ей мешали именно эти бессознательные отношения, которые привязывали ее к подруге. Бессознательное было этим препятствием. Вода, таким образом, означает бессознательное или, лучше сказать, состояние бессознательности, сокрытости, краб также есть бессознательное, однако он представляет собой скрытое в глубинах бессознательного динамическое содержание.

VII. Архетипы коллективного бессознательного

Теперь перед нами встала задача рассмотрения на субъективном уровне тех отношений, которые сначала были осмыслены на уровне объекта. Для этой цели нам необходимо отделить их от объекта и понять в качестве символических изображений субъективных комплексов пациентки. Если мы пытаемся фигуру госпожи X истолковать на субъективном уровне, то мы должны рассматривать ее в качестве персонификации некоторой парциальной души или, скорее, определенного аспекта самой сновидицы. Госпожа X становится образом того, кем пациентка хотела бы и все же боится быть. Она воплощает, так сказать, фрагмент картины будущего характера пациентки. Обворожительный художник не может быть легко возведен на субъективный уровень, поскольку бессознательная художественная способность, дремлющая в пациентке, уже достаточно представлена госпожой X. Было бы, однако, правильным сказать, что образ художника представляет то мужское начало в пациентке, которое не реализовано сознательно и поэтому пребывает в бессознательном [73] . Это справедливо в том смысле, что пациентка фактически заблуждается на свой счет в данном отношении. В своих собственных глазах она кажется исключительно нежной, чувствительной и женственной и уж никак не мужеподобной. Поэтому, когда я впервые обратил ее внимание на ее мужские черты, она была неприятно удивлена. Элемент странности, захватывающей очарованности никак не вписывается в ее мужские черты. В них он, по-видимому, полностью отсутствует. И все же он должен где-то скрываться, так как она продуцировала это чувство из самой себя.

73

Я назвал это мужское начало в женщине анимус, а соответствующее женское начало в мужчине обозначил как анима. См. ниже § 296–340. См. также: Yung Emma. Ein Beitrag in Problem das Animus // Wirklichkeit der Seele. 1947. S. 296 ff.