Очищение. Том.2. Душа

Юркевич шел обратным путем, и потому вполне естественно, что он, еще воюя с той частью науки, которую надо было сделать управляемой, пытался заплатить ей за управляемость мистицизмом.

«…нужно согласиться, что в человеческой душе есть нечто первоначальное и простое, есть потаенный сердца человек, есть глубина сердца, которого будущие движения не могут быть рассчитаны по общим и необходимым условиям и законам душевной жизни. Для этой особеннейшей стороны человеческого духа наука не может найти общих и навсегда определенных форм, которые были бы привязаны к той или другой паре нервов и возникали бы с необходимостью по поводу их движения.

Когда мистицизм пытался указать формы, которые вполне соответствовали бы духовному содержанию человеческого сердца, то он мог только отрицать все доступные для нас формы и выражения как конечного мира, так и конечного духа. Ему казалось, что не только низшие душевные способности не соответствуют полноте и достоинству сердечной жизни, но и самый разум, поскольку он мыслит в частных формах, поскольку он рождает одну мысль за другою во времени, есть слабое, неточное и, следовательно, ложное выражение этой жизни.

В таких предположениях мистик мог только погружаться в темное чувство единства и бесконечности — в ту глубину сердца, где, наконец, погасает всякий свет сознания. Это болезненное явление мистицизма — который хочет миновать все конечные условия нашего духовного развития, который хочет стать у последней цели сразу и непосредственно, не достигая ее многотрудным и постепенным совершенствованием во времени, — есть, во всяком случае, замечательный факт для изъяснения душевной жизни человека» (Там же, с. 89–90).

Да, это действительно замечательный факт, и доказать, что путь, предложенный государственным православием середины девятнадцатого века, был лучше мистицизма и вел к последней цели, было очень нелегкой задачей. Мне кажется, что именно тогда свершилось Великое предательство в нашей Церкви, приведшее к исчезновению последних проблесков мистицизма в ее недрах. Мистик плох не тем, что он тонет в бессознательности, а тем, что им очень трудно управлять, когда ты сам всего лишь чиновник. Мистик очень неудобен даже в том деле, которое все целиком было построено мистиками, как Христианство.

Вот и Юркевич не случайно оказался на должности главного идеолога государственной философии в 1861 году. Это был рост карьеры и падение духовного поиска.

Но все же, как забыть человека, который сказал: в человеческой душе есть нечто первоначальное и простое, есть потаенный сердца человек, есть глубина сердца, которого будущие движения не могут быть рассчитаны по общим и необходимым условиям и законам душевной жизни!

Глава 11. Рациональное доказательство бессмертия души. Кудрявцев-Платонов

К девяностым годам русская религиозная наука о душе подошла работой «Бессмертие души» профессора Московской Духовной Академии Кудрявцева.

Виктор Дмитриевич Кудрявцев (1828–1891) был яркой фигурой в церковной иерархии России. Обучаясь в Духовной Академии, он получал стипендию митрополита Платона, за что получил право прибавлять к своему имени Платонов. Таких Платоновых в истории религиозной мысли встречается несколько. Закончил он Академию в 1852 году, а уже в пятьдесят четвертом, после смерти Голубинского, занимает место своего Учителя, возглавляя кафедру философии.

Историки философии, например, Зеньковский, считают, что Кудрявцев-Платонов входит в философскую школу Голубинского, относя к ней и помощника и преемника Кудрявцева Алексея Введенского.

На мой взгляд, за этим мнением присутствует какая-то странная слепота даже у религиозных философов. Я уже рассказывал, что протоиерей Зеньковский, высоко оценивая собственно философские работы Семена Франка, просто не заметил его книгу о душе. Вот так и о Голубинском он пишет много, но душа его не интересует. Соответственно, когда он говорит о том, что Кудрявцев перенял у Голубинского, звучит много философских и богословских выражений, но о душе среди них нет ни слова:

«Для него, как и для всей школы Голубинского (имеем в виду В. Д. Кудрявцева-Платонова, Еп. Никанора и Алексея И. Введенского) типичен онтологизм, укоренение всех духовных движений человека в Боге, как "Бесконечном существе"» (Зеньковский. История, т. 1, ч. 2, с. 110).

Не думайте, что это черта одного Зеньковского. Помощник и преемник с 1887 года на посту заведующего кафедрой философии Алексей Иванович Введенский точно так же слепнет, как только дело доходит до учения о душе.

На годичном поминовении Кудрявцева он произнесет речь, в которой читал стихи, наверное, свои. Там звучало:

«Учитель и друг,

Жил ты, и верилось в русскую силу,

И верилось в русской души красоту»… (Введенский. О жизненно…, с. 79).

Но через год после этого он напишет большую статью «О характере, составе и значении философии В. Д. Кудрявцева-Платонова». В ней он расскажет все то, что сказал Зеньковский, но подробно, на семидесяти страницах. Он перечислит чуть ли не все работы Кудрявцева и последовательно будет двигаться по тому плану его работ, по которому они будут изданы в 1894 году в виде внушительного трехтомника. А завершаться этот трехтомник будет работой 1885—86 года «Бессмертие души».

Если учесть, что Введенский занимает кафедру в 1887 году, это означает, что перед нами философское завещание учителя своему ученику. Введенский расскажет обо всех предшествующих этому завещанию работах, а по поводу его сделает сноску: «Из Рациональной психологии В. Д. напечатал только одну монографию "Бессмертие души"; остальные же части ее изложил кратко в учебнике. Поэтому мы и опускаем ее здесь» (Введенский. О характере, с. 48). Я могу только разводить руками. Как, как могло уложиться такое в головах русских философов?! Почему науку о душе стало можно просто опускать из рассмотрения? Единственное предположение — она была слишком русской, а если обратиться к стихотворению Введенского, имела отношение лишь к русской красоте, но не к силе.

И тут я должен сказать, что Кудрявцев, возможно, очень заслужено получил эту оценку в конце своей жизни. На мой взгляд, он был не просто религиозным философом, а церковным бойцом. Мне кажется, что он всю жизнь выполнял какой-то заказ своего сообщества, за что и получал должности и почет. Это не умаляет оценки его способностей. Как раз за способность философствовать он и был избран этим воинником Церкви. Но при этом он вовсе не был продолжателем школы Голубинского, если мы вспомним, что для того главным было внутреннее делание. Зеньковский приводит о Голубинском такую историю: