Очищение

— А не Сервилию? — улыбнулся Цезарь, пожав плечами. — Все это политика.

— А как поживает Сервилия?

— Она все понимает. — Цезарь уже собрался было уходить, но остановился, как будто что-то вспомнил. — Кстати, что ты собираешься делать с нашим общим другом Клодием?

— Да я о нем уже и думать забыл, — ответил Цицерон (это было ложью — он не мог думать ни о ком другом).

— Ну и правильно, — кивнул Цезарь. — Не стоит тратить на него свое время. Однако интересно, что он предпримет, когда станет трибуном?

— Думаю, что он выдвинет против меня обвинения.

— Это тебя не должно беспокоить. В любом суде Рима ты, несомненно, победишь его.

— Он тоже это понимает. Поэтому подготовит себе более благоприятную площадку. Какой-нибудь специальный трибунал, который обеспечит судилище надо мной с участием всех жителей города на Марсовом поле.

— Тогда тебе придется нелегко.

— Я уже вооружился фактами и готов защищаться. Кроме того, я хорошо помню, как смог победить тебя на Марсовом поле, когда ты выдвинул обвинения против Рабирия.

— И не говори об этом. Та рана все еще свербит! — Угрожающий смех Цезаря прекратился так же неожиданно, как и начался. — Послушай, Цицерон, если он все-таки будет угрожать тебе, помни, что я всегда готов тебе помочь.

Пораженный подобным предложением, Цицерон спросил:

— Правда? И каким же образом?

— С этим объединенным командованием мне придется все свое время тратить на военные вопросы. Мне необходим легат для управления Галлией. Ты просто идеально подходишь на этот пост. Тебе даже не придется слишком много времени там проводить — сможешь приезжать в Рим, когда захочешь. Но если ты будешь работать на меня, то у тебя будет иммунитет. Подумай об этом. А теперь, с твоего позволения… — И с вежливым поклоном он отошел к десятку сенаторов, которые жаждали переговорить с ним.

— Прекрасное предложение, — сказал Цицерон, с восхищением провожая его глазами. — Просто великолепное. Мы должны написать ему, что подумаем о нем, просто чтобы зафиксировать его.

Именно так мы и поступили. И когда в тот же день получили ответ от Цезаря, в котором он подтверждал, что легатство принадлежит Цицерону, если только он на него согласится, хозяин впервые почувствовал хоть какую-то уверенность.

В тот год выборы состоялись позже обычного из-за того, что Бибул постоянно вмешивался в них, говоря о том, что знамения неблагоприятны. Но невозможно бесконечно откладывать решающий день, и в октябре Клодий достиг, наконец, своей мечты, выиграв выборы и став трибуном. Цицерон не счел нужным присутствовать на Марсовом поле, чтобы услышать результаты выборов. Да это было и не нужно: крики восторга мы могли слышать, не выходя из дома.

Десятого декабря Клодий был приведен к присяге в качестве трибуна. Цицерон опять не покинул своей библиотеки. Но крики были столь громкие, что мы слышали их даже при закрытых окнах и запертых дверях. И сразу же появилась информация о том, что Клодий поместил детали своих предлагаемых законов на стенах храма Сатурна.

— Да, времени он не теряет, — произнес Цицерон с мрачным выражением лица. — Ну что же, Тирон, спустись и узнай, что собирается сделать с нами Смазливчик.

Как вы понимаете, я спускался с холма с чувством все возрастающей тревоги. Собрание уже закончилось, но небольшие группы жителей продолжали обсуждать то, что только что услышали. Они все находились в приподнятом настроении, как будто только что были свидетелями интересного выступления и хотели поделиться своими впечатлениями. Я подошел к храму Сатурна, и мне пришлось пробиваться сквозь толпу, чтобы понять, о чем идет речь. На стене были вывешены четыре закона. Я достал стилус и восковую табличку. Первый закон был направлен на то, чтобы ни один консул в будущем не смог вести себя, как Бибул, — древнее право консулов сообщать о неблагоприятных знамениях ограничивалось. Второй закон ограничивал власть цензоров снимать сенаторов. Третий разрешал общественным клубам возобновить свою работу (Сенат запретил эти клубы шесть лет назад за безобразное поведение их членов). И четвертый — тот, о котором все говорили, — гарантировал каждому жителю Рима получение бесплатной хлебной пайки один раз в месяц.

Я скопировал суть каждого закона и поспешил домой, чтобы все рассказать Цицерону. Перед ним лежала его секретная история, и он был готов начать подготовку к защите. Когда я рассказал хозяину, что предлагает Клодий, он откинулся в кресле, сильно озадаченный.

— И ни слова обо мне?

— Ни единого.

— Только не говори мне, что он собирается оставить меня в покое после всех своих угроз в мой адрес.

— Может быть, он не так уверен в своих силах, как притворяется.

— Прочитай мне эти законы еще раз.

Я сделал, как он просил, и сенатор выслушал их, полуприкрыв глаза, тщательно взвешивая каждое слово.

— Все это абсолютно популярская чушь, — заметил он, когда я закончил. — Бесплатный хлеб. Своя партия на каждом углу. Неудивительно, что все приняли это «на ура»… Знаешь, чего он ждет от меня, Тирон? — спросил меня Цицерон, подумав немного.

— Нет.

— Клодий ждет, что я выступлю против этих законов просто потому, что он их предложил. Он этого просто жаждет! А потом он сможет повернуться к народу и сказать: «Посмотрите на Цицерона, этого прислужника богатеев. Он считает, что сенаторы могут обжираться и вести веселую жизнь, но насмерть стоит против того, чтобы бедняки получили немного хлеба и развлечений в награду за свою тяжелую работу». Понимаешь? Трибун хочет затянуть меня в оппозицию, а затем поставить меня перед плебеями на Марсовом поле и обвинить в том, что я веду себя как царь. Да будь он проклят! Такого удовольствия Клодий не получит. Я докажу, что могу вести более тонкую игру.

Я все еще не уверен, смог бы Цицерон остановить принятие законов Клодия, если бы захотел, или нет. У него был карманный трибун по имени Нинний Квадратий, который был готов, по указанию Цицерона, накладывать вето на нужные ему законы. Отца Отечества поддерживало множество добропорядочных граждан среди сенаторов и всадников, готовых проголосовать, как он скажет. Существовали люди, которые считали, что бесплатный хлеб поставит бедняков в зависимость от государства и окончательно развратит их. Такая благотворительность будет стоить государству сто миллионов сестерций в год и сделает Рим зависимым от поступлений из заморских владений. Эти люди также считали, что общественные клубы насаждали разврат среди своих членов и что организация общественной жизни в коммунах должна быть передана представителям официальных религиозных культов. И во всем этом они были правы. Но Цицерон смотрел на вещи шире. Он понимал, что времена изменились.

— Помпей наводнил страну дешевыми деньгами, — говорил мне хозяин. — И этого нельзя забывать. Для него сто миллионов — это не сумма. И бедные или получат свое, или оторвут нам головы, а в Клодии они нашли себе достойного лидера.

Поэтому Цицерон решил не выступать против законов Клодия, и его былая популярность вспыхнула в последний раз, как иногда вспыхивает свеча, прежде чем окончательно погаснуть. Отец Отечества велел Квадратию ни во что не вмешиваться и отказался публично осудить законы Клодия. Это вызвало ликование на улицах.

В первый день января, когда Сенат собрался под председательством новых консулов, хозяину дали выступить третьим — несомненное признание его заслуг. Перед ним выступили только Помпей и Красс. И когда тесть Цезаря, новый консул Кальпурний Пизон, который председательствовал на собрании, предоставил Цицерону слово, тот в своей речи сосредоточился на вечных вопросах мира и согласия.

— Я не собираюсь критиковать, отвергать или осуждать законы, предложенные нашим коллегой Клодием, и я молюсь только об одном: чтобы эти трудные времена привели нас к новому согласию между Сенатом и народом Рима, — сказал он.

Эти слова были встречены восторженными аплодисментами, и когда наступила очередь Клодия, он произнес такую же неискреннюю речь.

— Еще совсем недавно мы с Марком Цицероном были очень близкими друзьями, — эмоционально произнес он со слезами на глазах. — Я уверен, что наше охлаждение было спровоцировано одним человеком в его ближайшем окружении, — здесь он имел в виду слухи о ревности Теренции к Клодии, — а теперь я аплодирую его государственному подходу к требованиям простых людей.

Через два дня после того, как законы, предложенные Клодием, были приняты, холмы и долины Великого города наполнились восторгами, когда общественные клубы восстановили свою работу и решили это отпраздновать. Это были не спонтанные проявления радости, а хорошо спланированные демонстрации, организованные человеком Клодия — писцом по имени Клоэлий. Бедняки, рабы и вольноотпущенники гонялись по улицам за свиньями, тут же приносили их в жертву безо всякого присутствия жрецов, которые должны были наблюдать за соблюдением ритуалов, а потом жарили мясо на перекрестках. С наступлением ночи празднества не прекратились — они просто зажгли фонари и жаровни и продолжили свои неистовства (было необычно тепло, а это всегда сближает толпу). Они пили до рвоты. Они испражнялись прямо в аллеях. Они сбивались в банды и дрались друг с другом до тех пор, пока кровь не заполняла придорожные канавы. В более дорогих районах, особенно на Палатине, состоятельные граждане забаррикадировались в своих домах и с ужасом ждали, когда прекратятся эти дионисийские [57] конвульсии. Хозяин наблюдал за всем этим с террасы, и я видел, что главная мысль, которая занимала его, была о том, не сделал ли он фатальной ошибки. Когда Квадратий явился, чтобы спросить его, не пора ли с помощью городских чиновников разогнать эти толпы, Цицерон ответил, что слишком поздно: варево закипело, и теперь котел уже не закроешь крышкой — пар просто сорвет ее.

57

Дионис — бог виноделия, вдохновения и духовного экстаза. Празднества в честь Диониса — вакханалии, т. н. оргии, чем то схожи с шабашем ведьм.