Одержимость

Отсмеявшись, он спросил у Севы:

— Не знаешь, что там у Гордеева, он вас еще не запряг?

— С шахматистами-самоубийцами?

— Ну.

— Вы же вроде терпеть не можете шахмат? — удивился Голованов.

— Да, не люблю…

Шахматы Александр Борисович действительно давно и стойко не любил, не играл в них и не интересовался тем, что в этом своеобразном виде спорта происходит, несмотря на то что был яростным болельщиком многих других. И нелюбовь его зародилась лет пятнадцать тому назад. В юности он поигрывал, как и многие в советские времена, и, видимо, довольно неплохо, потому что на любительском уровне — где-нибудь на пляже, среди приятелей или случайных знакомых — выиграть у него мало кому удавалось. Постепенно Турецкий уверовал в свой талант, тем паче, что побежденные говорили, что играет он на уровне второго разряда. Льстили они или нет, теперь неизвестно, тем более что слишком уже давно Турецкий не брал в руки пешек. Но пятнадцать лет назад, еще во времена работы в Мосгорпрокуратуре, случилось ему ехать в командировку в Иркутск. Дорога занимала больше трех суток, в купе были только мужчины, двое из них, помимо Турецкого, оказались довольно компанейскими, а вот третий — бирюк бирюком. Он лежал на своей полке и ни в какие разговоры не встревал, плохо оказалось и то, что полка его была нижняя, что мешало остальным нормально общаться. К концу вторых суток пути все нехитрые и возможные дорожные развлечения оказались перепробованы. И тут откуда-то возникли шахматы. И всю ночь напролет трое здоровых мужиков по очереди сражались друг с другом. Усталости никакой не было, азарт, напротив, все нарастал — сейчас Турецкому даже вспоминать об этом было странно. Турецкий обыгрывал обоих раз за разом, а попутчики друг друга — с переменным успехом. Уже глубоко за полночь пришла спасительная мысль сыграть на пиво — Турецкий против двоих. Коллективный разум оказался более эффективным, и игра выровнялась. К утру счет был равным, и к утру же их четвертый попутчик окончательно дозрел до того, чтобы вступить в контакт. Надо сказать, что они и прежде пытались привлечь его, но он категорически отказывался и пытался спать. Турецкий уговаривал его залезть на любую верхнюю полку — все равно ведь пустуют, но некоммуникабельный попутчик был упрям как осел. Однако под утро все-таки сломался, видимо, так и не заснув. Часов в пять он согласился сгонять с Турецким партийку. Решено было играть не просто так, не на интерес (не на пиво то есть), а поставить более серьезный, «взрослый» приз. Скажем, ящик коньяка. Армянского. В конце 80-х армянский коньяк — это была не шутка, впрочем, попутчики знали, на что спорили: в вагоне-ресторане им накануне наливали «Ахтамар». И Турецкий согласился. Было решено играть серию из пяти игр — до трех побед. Неприятный попутчик с красными от бессонницы глазами сел напротив Турецкого. Первый мат следователь Мосгорпрокуратуры получил на пятнадцатом ходу. Второй — на тринадцатом. В третьей партии Турецкий сдался после десяти ходов, он уже понял, что нарвался. Пословица «не буди лихо» здесь оказалась уместна в буквальном смысле: надо было, наверно, все-таки дать человеку поспать. Турецкий вывернул карманы, и все равно денег не хватало. Слава богу, что в вагоне-ресторане оказалось только тринадцать бутылок коньяка. Турецкий был расстроен, но утешал себя мыслью, что по крайней мере теперь таинственный незнакомец, так здорово играющий в шахматы (он так и не представился, между прочим), наконец потеплеет, угостит своих попутчиков халявным коньячком и все станет на свои места. А деньги, ну что ж поделаешь, черт с ними, в конце концов! Однако ничуть не бывало, незнакомец совершенно спокойно, даже как нечто само собой разумеющееся, принял неполный ящик «Ахтамара», засунул его под свою полку и снова завалился спать. Так они и проехали до конечной станции — в гробовом молчании. Первое, что в Иркутске сделал холостой тогда еще Турецкий, — это дал отчаянную телеграмму своему приятелю, муровскому оперу Славке Грязнову: «Вышли хоть что-нибудь на обратный проезд!» Уже в Москве Грязнов вместе с Меркуловым долго и обидно смеялись над незадачливым шахматистом. И с тех пор все, как отрезало, Турецкий фигуры не передвигал.

Позднее он случайно узнал — увидел по телевизору знакомое лицо, — что его противником в фирменном поезде «Байкал» был какой-то международный гроссмейстер, и он тогда был в самом расцвете, хотя большой спортивной карьеры не сделал, только однажды выиграл чемпионат Советского Союза, но это так и осталось локальным успехом. В тот раз гроссмейстер ехал в Иркутск на какие-то межзональные соревнования, в которых, кстати, не преуспел. А Турецкий к шахматам окончательно охладел. Было почему-то неприятно их даже просто видеть, не то что играть.

— Не люблю. Но просто я как бы за Гордеева поручился…

— Что вы, ей-богу, Александр Борисович? Гордеев на высоте, мы сейчас прощупываем для него некоего Гуревича, шахматного тренера, инфаркт его проверяем.

— Гуревича?

Странно, фамилия того гросса, что обыграл его пятнадцать лет назад, тоже была на «ич», Гаевич? Амарцевич? Может, даже Гуревич…

Турецкий поднялся.

— Ладно, не буду мешать тебе обедать. Хоть и говорят, что оперативник, как и художник, должен быть голодным, но я в это не верю… И знаешь что, Сева?

— Что?

— Я у тебя в долгу, если что-то понадобится…

— Забудьте об этом, Александр Борисович, лучше удовлетворите мое любопытство и позвольте задать нескромный вопрос, ладно? Что вы предпримете теперь, когда все знаете?

— А ничего. Ровным счетом ничего.

— Даже не покажете супруге, что вы знаете, что происходит?

— Конечно, нет.

Выйдя на Тверской бульвар, Турецкий снова засмеялся. Ну надо же какая ирония судьбы! Бридж…

21

На работу, конечно, пришлось ехать на такси. Даже без визита в парикмахерскую Женя добралась только в начале первого. Но Савелий Ильич ни словом не выразил своего неудовольствия, наоборот, тут же бросился поить ее чаем.

— Я уже просмотрел все, что прислал Воскобойников, — кивнул он на две толстенные папки на своем столе. — К сожалению, из биографических данных, списка поединков и прочей статистики очень сложно сделать выводы о предрасположенности Болотникова к суициду. В принципе он был еще очень молодой, перспективный и, главное, очень честолюбивый. Собирался в этом году драться за звание чемпиона мира в классических шахматах по версии ФИДЕ. Ума не приложу, зачем бы ему сознательно все пускать под откос.

— Эти пять кило макулатуры — всего лишь биография и список поединков? — удивилась Женя.

— А то вы не знаете, что такое шеф. А вчерашний ящик с видео? — усмехнулся в ответ Савелий Ильич. — Он прислал все, что нашлось в анналах федерации. От результатов всех медосмотров — а их даже у шахматистов, сами понимаете, сколько бывает — до графиков, отражающих динамику ставок на Болотникова в двух десятках букмекерских контор по всему миру.

— И какие же ставки были на его поединок с компьютером?

— Низкие. Шансы Болотникова и компьютера оценивались примерно как равные.

— А что в Интернете?

— в Интернете? Юрий Петрович попросил подборку об играх с компьютером — там ничего по-настоящему интересного. Компьютеры становятся все мощнее, люди — все хитрее. В принципе пока люди еще держатся, но, видимо, скоро компьютеры победят людей окончательно и бесповоротно. Отзывы об игре с компьютером самые разные, но большинство сходится в том, что с машиной играть легче, чем с живым соперником. И каких-либо упоминаний о психологическом воздействии компьютера на шахматистов во время партий я не обнаружил.

— А Болотников раньше с компьютерами играл? — спросила Женя.

— Официальных партий не было. Но в принципе играл, наверное. Я думаю, он мог себе позволить даже дома завести весьма приличную машину для тренировок…

— Давайте я еще в Интернете поковыряюсь, — предложила Женя. — может, мне больше повезет? Что там, кстати, наш Юрий Петрович?

— Был сегодня, перетащил свои вещи, будем сосуществовать.

— А по делу? С Гончаровой не разговаривал еще?

— По-моему, Юрий Петрович решил вначале обрубить все шахматные «хвосты» Болотникова, а потом уже приниматься за его частную жизнь.

— Боюсь, с шахматными «хвостами» он завязнет по уши на долгие месяцы.

— Знаете, Женя, я тоже этого боюсь.

Она бродила по Интернету часа три кряду. О Болотникове писали много, иностранцы осторожно хвалили, наши тоже хвалили, но взахлеб. Имелся и его личный сайт с фотографиями, анкетой, даже антропометрическими данными. Кроме того, на сайте был форум — не слишком посещаемый, но несколько занятных реплик там обнаружилось:

«Vita. Никакое это не самоубийство, а самое настоящее заказное убийство»;

«Spider. Эта сучка ему изменяла, и в самый момент, когда ему покой был нужен, она с кем-то трахалась. Вот у него и поехало в башке все»;

«Natulechka. Он был пьяный в жопу и просто вывалился, а от журналистов это скрывают, чтобы не позориться, что у нас такие чемпионы»;

«SanSanЫЧ. А он вообще кто, народ? С чего все за ним так упадают? Типа крутой перец?»;

«Zaya. Ему вначале череп проломили стулом, а потом из окна выкинули. А менты, уроды, и не знают ничего»;

«Nik. Не стулом, а гирей. И не череп, а шею сломали и ноги. А ваще он был казел и так ему, казлу, и надо».

Судя по манере выражаться, версии в основном исходили от тинейджеров — любителей початиться. Скорее всего, забрели они на сайт Болотникова случайно или из любопытства. И, разумеется, слепо верить высказанным ими обвинениям не стоило. Но, с другой стороны, глас народа все-таки. И народ даже мысли не допускает, что виной суициду шахматы.

Не там ищет блестящий адвокат Гордеев, не там.

— Кстати, Женечка, вы пойдете смотреть на Мельника? Партия через час уже начинается.

— Не-а, пусть Юрий Петрович идет. Я лучше делом займусь: позвоню, например, Гончаровой или поищу независимого психиатра, чтобы кассеты посмотрел.