Одержимость

Она держалась сама по себе, словно глядя на все со стороны, из преисподней. Но Кори скорее согласилась бы умереть, чем сдаться, и, чтобы чему-то научиться, использовала каждую минуту. Глотала любую информацию, наблюдала, как делаются телевизионные программы, чем заняты ассистенты, режиссеры… Она внимательно слушала на совещаниях, пытаясь уяснить, почему одно смотрится хорошо на экране, а другое плохо. Кори глотала газеты, желая поднатаскаться и как следует уяснить, что происходит в мире, дабы когда пробьет ее час, послать всех их к черту вместе с Ти-ви-дабл-ю и подыскать себе работу в другой компании. Там, где она сумеет отличиться, вскарабкаться наверх. И где, даст Бог, станет человеком, который вправе решать судьбу этого лизоблюда, Алана Фокса. Они еще пожалеют!

— Ну, тебе долго не вынести подобной враждебности, — вздохнула Пола, когда Кори наконец открылась ей.

— Ошибаешься, — отрезала Кори.

— Нет. Я знаю тебя. Ты не способна на ненависть и месть.

— Я изменилась.

— Ну не настолько же. Ладно, тебе, конечно, трудно, и как знать, может, следует измениться. Но это вовсе не значит стать грубой и наглой, просто надо всем показать, что ты лучше их. И уж самое последнее — а похоже, именно этого ты и добиваешься — стать похожей на них, опуститься до их уровня.

— Ты знать не знаешь, каково мне приходится, — рассердилась Кори.

— Конечно, не знаю. Но послушай, Кори, на твоем месте я бы заставила их полюбить тебя. В конце концов ты же не монстр какой-то, да и для здоровья это куда полезнее, чем отравлять себя жаждой мести. Я верю, ты сможешь, если подумаешь.

— С чего это ты стала такая умная?

— А с того, что я, как взрослый человек, прислушивалась к советам Эдвины. Каждый получает то, чего ожидает. Если тебе горько и одиноко и жаль себя, именно этим ты и кончишь, независимо от того, как идут дела. Не позволяй себе этого, Кори. Ты достойна гораздо большего.

Повисло тягостное молчание, потом Кори наконец прошептала:

— Наверное, ты права. — Голос Кори дрожал, наверное, из-за упоминания о матери.

— Мы все здесь любим тебя, Кори, — ласково произнесла Пола. — И верим в тебя. Ты добьешься своего, только не будь слишком гордой, научись прощать. И сотню раз подумай, прежде чем ступить на тропу мести. Кому в конце концов будет хуже? Конечно, тебе, поэтому ради себя самой остановись, пока не поздно.

— Если бы это было так просто, — хмыкнула Кори.

— По крайней мере обещай мне не заводиться. И не думать о мести, ну хотя бы пока не исчерпаешь все возможное.

Наконец послышался голос Кори:

— О’кей. Я подумаю, но если не сработает, заявляю тебе прямо сейчас…

— Оставь угрозы при себе, — перебила ее Пола. — Вообще не известно, что ждет тебя за углом. И давай-ка смотреть правде в глаза, поскольку дела из рук вон…

— Хорошо, видимо, ты права, но во мне все протестует при одной только мысли о том, чтобы пресмыкаться перед этими сволочами.

— Но ты все вынесешь.

— Кто сказал?

— Я, кто же еще?

— Похоже, в тебя переселилась мама, — усмехнулась в трубку Кори.

Филипп Дэнби наблюдал за женой. Он поправлял перед зеркалом галстук-бабочку и видел лишь ее профиль. Она вертела головой из стороны в сторону, примеряя то одни серьги, то другие. Он проследил за изгибом ее длинной изящной шеи до бронзовых от загара плеч: она была безупречна, как бриллиантовые серьги в ее ушах, но подавляла всех и каждого своим тяжелым взглядом голубых прозрачно-льдистых глаз.

Филипп специально оставил дверь в ее гардеробную распахнутой — жена несколько раз интересовалась его мнением о выбранном ею платье для сегодняшнего коктейля. Она выглядела просто потрясающе в черном бархатном без рукавов платье до колен от итальянского дизайнера, в соответствующих перчатках и черных туфлях на шпильках с искусственными бриллиантами. Серебристые светлые волосы с шиньоном уложены под черной кружевной сеточкой с полудрагоценными камнями. На шее — бриллиант грушевидной формы, подаренный ей три недели назад на очередную годовщину свадьбы.

Заметив, что он наблюдает, Октавия встала и повернулась к нему.

— Ну как? — Она погладила себя по бедрам.

— Прекрасно, — отозвался Филипп, имея в виду серьги.

— Да. Не правда ли? — промурлыкала она, снова поворачиваясь к зеркалу и надувая губки.

Лицо ее оставалось бесстрастным. В сорок шесть она была так же красива, как и в день свадьбы. И должна была, потому что ее хирургия влетела ему в целое состояние. Осталось ли на ее теле хоть какое-то нетронутое скальпелем место? Вряд ли. Все, что могло быть подтянуто, — подтянули, что надо — приподняли, перекроили, переставили или удалили. Она регулярно подкрашивала волосы, раз в неделю принимала солнечную ванну, дважды в неделю делала маникюр и каждое утро с личным тренером занималась в гимнастическом зале, который Филипп устроил в цоколе их дома в Челси.

«Сколько раз за сегодняшний вечер, — лениво думал Филипп, — я услышу, что мы красивая пара?» Знакомые и незнакомые твердят об этом с удивительной настойчивостью. Совершенная пара — так назвала их «Харперс» несколько месяцев назад. Судя по облику и благосостоянию, так оно и есть. Октавия именно так и считает — они имеют все, что только заблагорассудится. Жена не знала, что такое любовь, не способна была на это чувство — Филипп обнаружил это через несколько дней после свадьбы, она не в состоянии была понять его горечь, требуя заняться с ней любовью.

Она никогда не испытывала оргазма, по крайней мере с Филиппом, и он перестал добиваться от нее этого сразу же, как только она заявила, что это как-то недостойно.

Она спрыснула себя дорогими духами, когда он вошел в гардеробную, встал позади нее, обнял и посмотрел на отражение в зеркале.

— Гм… Хорошо пахнет, — пробормотал он.

— Филипп, пожалуйста, — она отстранилась, — ты испортишь мою прическу.

— Извини, — промямлил он, не совсем понимая, зачем он вообще подошел и прикоснулся к ней.

— Не сходить ли тебе вниз? Проверь, как дела. — Октавия поставила духи на туалетный столик и взяла кисточку для подкрашивания губ.

Подавив свое нестерпимое желание двинуть кулаком по столику и разнести все бутылочки вдребезги, он кивнул.

— Может быть, чем-то помочь перед уходом?

— Нет. — Казалось, она почти не слушала его.

Боже, ну почему он так лебезит, спрашивал себя Филипп, пересекая комнату. Почему не найдет в себе сил противостоять ей? Сказать, что на самом деле он думает о ней, и вообще покончить с этим фарсом.