Одержизнь

– Что мы смотрим? Нужен врач! Вероника, едем. Софи, Жиль, дождитесь тут.

Эмильен Сенешаль бегом относит девочку в свою машину, дожидается, когда Вероника сядет рядом с ней, и увозит их в госпиталь Второго круга. Несколько минут спустя туда же на велосипеде мчится Жиль.

В госпитале Амелию осматривает пожилой доктор – сутулый, с узловатыми от артрита пальцами. Девочка беспокойно мечется, удержать её на месте невозможно, и приходится привязать к кровати. Ранку на ладони обрабатывают и бинтуют, после уже доктор долго щупает макушку девочки, всматривается в зрачки.

– Мадам, я предполагаю, у вашей дочери эпилептический припадок, – неуверенно говорит врач. – С ней раньше бывало подобное? Теряла сознание? Вела ли она себя странно? Не было ли в последние сутки нервной перегрузки, ссор, потрясений?

Заплаканная Вероника молча качает головой.

– Зрачки одинаково реагируют на свет, симптомов кровоизлияния в мозг нет. Я не нашёл на её голове никаких следов ушиба. Рана на ладони выглядит странно, но, скорее всего, девочка схватилась за что-то острое, падая. То, что мы видим, – судорожный синдром. Это порождение взбудораженного мозга. Я дам вашей дочери хлороформ, это погасит возбуждение в мозгу и уберёт припадок.

Врач выходит, оставив Веронику с дочерью наедине. Та поглаживает Амелию по напряжённой руке, шёпотом просит:

– Доченька, ты только не бойся. Я с тобой, тут тебе помогут. Как только ты поправишься, мы поедем домой.

Хлороформ действует быстро. Девочка умолкает, тело её расслабляется, руки несколько раз мелко вздрагивают, и она погружается в сон.

– Лекарство действует около двадцати минут, но я бы не советовал будить её. Пусть спит, сколько нужно, – наставляет Веронику врач. – Как проснётся, я её осмотрю и, скорее всего, отпущу вас домой.

Молодая женщина кивает, не сводя с Амелии испуганных глаз.

– Месье… Может быть, это и не связано, но… Две недели назад моя дочь нашла мёртвую птицу. Не курицу, нет. Говорит, птица ударилась об окно её комнаты и упала. Я бы не поверила, но мне пришлось трупик самой убирать. Дочь его не касалась.

– Мадам, такого не может быть! – удивлённо восклицает доктор. – Разве что разморозили эмбрион и вырастили птицу, которая вылетела и… Нет, слишком сложно и абсурдно.

– Но это было. Я положила её в пластиковую коробку и отдала нашему работнику. Он должен был отвезти её в полицию.

Доктор разводит руками:

– Я не знаю, чем болеют птицы. Крысы, кошки – да, это живой источник инфекции. Но птица, способная вызвать эпиприступ… Нет, мадам. Нет и ещё раз нет. Это не связано.

– Тогда с чем это связано?

– Увы, не могу знать. Возможно, сама мадемуазель нам что-то расскажет, когда проснётся. Мадам…

– Бойер. Я Вероника Бойер, а дочку зовут Амелия.

– Очень приятно. Люсьен Шабо. – Доктор отвешивает Веронике лёгкий поклон. – Мадам Бойер, я буду в приёмном покое, это третья дверь от вас слева. Когда проснётся Амелия, просто позовите меня.

Врач возвращается в свой кабинет, где его уже ожидает Жиль. Переминается с ноги на ногу в углу, разглядывая свои запылённые башмаки.

– Простите, месье, – хрипловатым от волнения голосом начинает Жиль. – Моя племянница… Её должны были к вам привезти с мамой. Амелия, месье.

Доктор Шабо указывает Жилю на скамейку напротив своего стола:

– Присаживайтесь, юноша. Я дал вашей племяннице лекарство, от которого она спит. Надеюсь, проснётся она прежней здоровой девочкой. Мы поговорили с мадам Бойер, и я сделал вывод, что малышка просто перенервничала.

– А это может быть что-нибудь другое? – осторожно спрашивает подросток.

– Вероятно, но…

– Месье Шабо! – слышится из коридора. – Срочно поднимитесь в послеродовую! Кровотечение!

– Прошу меня извинить, – поспешно извиняется врач и почти бегом покидает кабинет.

Жиль выходит в коридор, усаживается на корточки у стены. Пока он домчался сюда, взмок до нитки. Футболка теперь благоухает потом, спину остужает холодная бетонная стена, дыхание никак не выровняется. И что самое неприятное – он никак не вспомнит, что заставило его нестись по коридорам Университета, расталкивая людей, лезть в оконце на чёрной лестнице и бежать, опережая эхо собственных шагов, меж колоннами Собора. Он точно помнит: что-то стряслось с Амелией. Но кто ему об этом сообщил, память скрывает.

– Так. Соберись, – негромко говорит он сам себе. – Ты сидел, писал ответы на билет. Потом встал, подошёл к профессору… И что? Вот же ж вот…

Мимо Жиля проходит медсестра, неодобрительно косится на него, он поспешно здоровается. Ноги затекли, приходится встать, походить туда-сюда по коридору. Издалека доносится бой часов: то ли три, то ли уже четыре. Из палат в конце длинного коридора появляются люди в пижамах, бредут к выходу – видимо, на прогулку в больничный парк. Жилю становится тревожно и неуютно. «Вот уж куда точно не хотел бы попасть», – хмуро думает он.

Не даёт покоя сказанное врачом: «Малышка просто перенервничала». Жиль уверен, что нервы Амелии крепче камня. И она способна довести до полного изнеможения кого угодно, при этом ничуть не устав сама. «Перенервничала» – это точно не про веснушку. Значит, месье Шабо неправ.

«Неужели всё дело в птице? – холодеет от догадки Жиль. – Откуда она взялась, почему умерла? Надо врачу сказать, вот так вот!»

Время идёт, а доктор всё не возвращается. Долговязый подросток слушает песни своего пустого желудка, думает о том, что отец Ксавье тоже места себе не находит от волнения и ждёт, ждёт…

Что-то светлое мелькает на границе зрения, заставляя Жиля повернуться.

– Веро? – окликает он.

Сестра стоит на пороге палаты, комкая в руках шарф, – растерянная и счастливая.

– Жиль! И ты тут… Проснулась! Она проснулась!

И в подтверждение её слов по коридору разносится недовольный вопль:

– Отвяжите меня немедленно! Я благородная дама, и я хочу писать!!!

III Правила игры

– Мадемуазель Амелия! Прошу к столу, моя дорогая!

Ганна по пятому разу обходит комнаты, заглядывает под столы, за шкафы, с кряхтением опускается на колени и смотрит под кроватями. Тщетно. Юная озорница спряталась и, наверное, хихикает над немолодой нянькой, сидя в укрытии. Обед стынет, разогретый третий раз за последние полтора часа.

– Моя бесценная деточка, мама будет вами очень недовольна! – умоляюще кричит Ганна, выглядывая в окно: вдруг Амелия играет в саду?

Вот же повезло: третий день как мадам Бойер ездит на работу, а тут раз – и не можешь найти её неугомонную дочь. Нет, Ганна не получит выговор. Вероника слишком её любит, даже голос никогда не повышает. Но когда не можешь отыскать ребёнка, который неделю назад вернулся из госпиталя после странного припадка, это пугает.