Одесская сага. Троеточие…
Шрифт:
Потом был Новый год и отчетный концерт, и танцы под оркестр, и вишенка на торте в виде мини-концерта, в котором солировал дуэт «Стенвей» и саксофон. Занятия с хором превратились из обычного времяпровождения в интересные музыкальные вечера, обогащенные гитарой, роялем и саксофоном. Знание языков, внешность и обходительность Сашки не остались незамеченными. Восторженные женщины разнесли весть о чудесном музыканте по всему городу. Несколько музыкальных вечеров в подшефных школах на предприятиях добавили известности, и Искрижицкий стал получать предложения и просьбы выступить от самых разных людей, с разных сторон. В то время без благословения политотдела подобное было просто исключено, но какой политотдел решиться отказать в просьбе «поиграть
Но репертуар военного оркестра не очень подходит для свадеб, потому пришлось в срочном порядке его дорабатывать.
Ксения привезла любимому мальчику гитару, ноты и кучу контрабандных пластинок. Искрижицкий на слух за две ночи расписал партитуры и приступил к усиленным репетициям. И его дочка Тамара, обладательница скромного голосочка, стала довольно удачно солировать вместе с оркестром. Денег поначалу ни с кого не брали, но просили начальников разного ранга помочь с выделением нужных средств или с приобретением дефицитной аппаратуры и инструментов. В скором времени обросли усилителями, приличными микрофонами и получили в клуб довольно редкий по тем временам «Roland» – электронное пианино, как было написано в накладной. Это позволило решить основную проблему Сашкиного участия в выездных концертах – отсутствие пианино или рояля в месте проведения мероприятия.
Ксения не просто так приехала к любимому сыну – ей надо было убедиться, что Сашка получил все, за что она уплатила не торгуясь, и решить, что и как делать дальше, потому на третий день, перед отъездом, Сашка получил увольнительную до утра, и в гостинице у Ксени состоялся очень важный для обоих разговор.
– Саня, ты уже не мальчик-старшеклассник в одесском ресторане, играющий по вечерам, где ты был сам себе хозяин, и десятины хватало на всех. Тут у тебя много хозяев. Разного ранга.
– Званий, мам…
– Не перебивай, не важно, как это называть… Скоро деньги будут, и хорошие, даже очень хорошие, по местным меркам. Так вот – придется делиться, вернее так – к деньгам отныне ты не прикасаешься, в договорняках и прочем не участвуешь, для этого есть твой майор… От него ты, скорее всего, будешь получать даже не половину, а гораздо меньше, более того, этой долей ты тоже должен будешь делиться с твоими местными мелкими командирами. Зависть всегда была, есть и будет, от твоих маленьких командиров в казарме зависит очень многое – твоя повседневная жизнь. Поэтому надо давать, много и незаслуженно, это раздражает. Тебе придется периодически угощать твоих сослуживцев по оркестру, кто не будет играть с вами на выезде, потому что вы в одной казарме, в одном оркестре, и доносы в политотдел никто не отменял. Но у тебя впереди МГИМО. Это – цель, за это надо платить. Дай мне слово, что максимально дистанцируешься от денег, так, чтоб знали твои покровители здесь и там… – Ксеня подняла глаза вверх.
– Мама, какие деньги? Мы ничего и ни с кого не получаем. Я и рад бы, да ведь не платят, и не я командую парадом.
– А тебе и не к чему командовать парадом – не высовывайся, просто играй, просто делай, что говорят, и дожидайся увольнения в запас…
– Мам, не в запас, это называется дембель, сокращенно от слова «демобилизация»…
– Не перебивай меня, это совершенно лишняя информация. Просто запомни: я, конечно, одесская мама и безумно люблю тебя, но ездить каждую неделю сюда и улаживать твои проблемы я не буду. Отмазать тебя от тюрьмы, сохранив за тобой место в МГИМО, оплатить место в музвзводе в подмосковной части, а не в Тмутаракани, стоило чуть дороже, чем красный диплом любого одесского вуза без обучения в нем. Его еще и домой принесли бы, чтоб ты не тратил деньги на трамвай…
– Мам, да я все понимаю и ценю, я все понял и сделаю так, как скажешь.
– А вот этого не надо, действовать надо по обстоятельствам. Невозможно сейчас
и здесь предусмотреть все события на долгое время. Я даю тебе структуру поведения, расклады, как дома говорят, а все остальное теперь зависит только от тебя.Она помолчала, видимо, решаясь, сказать или промолчать, но все же прибавила:
– И еще, прости, но это очень важно – никогда, ни при каких обстоятельствах не спи с дочками местных командиров и начальников, а тем более с их женами. Надеюсь, мне не надо разжевывать, почему именно так?
– Мам, я все понимаю…
– Очень хорошо. Станет невмоготу, найди себе даму на стороне, слава богу, с твоим обхождением и внешностью это раз плюнуть, можешь даже ей спеть серенаду, если успеешь, товарищ Немуслим, – блеснула агентурными сведениями Ксюха.
Она как в воду глядела. В клубе после каждой репетиции вместо отведенного часа гарнизонные дети и жены засиживались в бесконечных беседах и воспоминаниях бог знает сколько времени. На репетиции стал захаживать и вольнонаемный люд: полк – хозяйство большое, повара, портнихи, складские служащие, санчасть – везде женщины.
Внешность испанца, гитара, рояль, иностранные языки и одесская, мягко-кошачья манера общения – Сашка стал тем самым «прекрасным принцем», случайно попавшим на территорию военного городка.
Держался он стойко, на явные и скрытые призывы и ухаживания не отвечал почти никак. Даже на хозяйские замашки солистки Тамары, которая сама себя назначила его «почти подругой» и служебной овчаркой отгоняла особо осмелевших поклонниц. Срабатывало плохо, особенно на незамужних. В результате дамы стали свои симпатии высказывать другими способами. У Сашки теперь парадный мундир был из офицерского сукна, сидел как влитой, ни единой морщинки, пилотка, фуражка, ремень – все первого срока службы. Даже повседневная одежда хоть и была обычного, солдатского покроя, но из ткани самого лучшего качества, и разумеется – все индивидуальный пошив. Даже сапоги ему его обожательницы подогнали не просто хромовые, офицерские, а особой выделки, «генеральские», как сказал ему старшина-фронтовик. Он долго, с пристрастием разглядывал их, мял, проверял швы, качество ниток, величину шага швов и, возвращая, огорченно произнес:
– Эх, Немуслим, ну что это такое, а?.. Что ж за размер ноги у тебя… кукольный… бабский прям… Если б подошли мне или сыну моему, даже жинке моей, черт с ней, ни в жисть не отдал бы их тебе, салаге, хоть ты тут и любимчик командирский…
– Да о чем разговор, товарищ старшина, забирайте, а ну пригодятся, или подарите кому-нибудь… Ну зачем они мне на гражданке? Забирайте!
– Спасибо тебе, Сашка. Нет, не возьму. Не в коня корм, как говорится. – И добавил: – Хороший ты человек, правильный, только слишком добрый. Так ничего в жизни не добьешься, все на тебе будут ездить, шея не сдюжит.
– Да ладно, мне и не жалко.
– Ты давай, это, как-то взрослей, а то горбатишься на выезде за всех, а денег почти не получаешь, да и ту малую часть, что достается, на товарищей тратишь.
– А откуда… – начал было Сашка.
– Мы тут как одна семья, ничего не скроешь, все наружу вылезет со временем, каждый свою изнанку хошь-не хошь, да и покажет. Все, забирай свои сапоги.
Ильинский, внутренне ликуя, вышел из каптерки и, зайдя за угол казармы, тихо прошептал:
– Спасибо, мам, я люблю тебя.
1968
Новоселье
Ксеня вела экскурсию по участку с проложенными бетонными дорожками:
– Здесь виноградная арка. Две черешни. Там будет крыжовник, тут, на солнышке, клубника и розы. Вон, все прижились, что мы осенью посадили. Пару кустов сирени за домом. Гараж отдельно. Там Панков сутками пропадает, уже ревновать начинаю, – вещала она.
– У некоторых, – Женька оглянулась на Лиду, – жилплощадь меньше этого гаража. И вообще – что нам твои полтора укропа и лилии. Ты дом показывать собираешься?