Один день тьмы

* * *

Темная муть отхлынула так же неожиданно, как и пришла. Грудь и бок болели, словно обожженные. Я медленно коснулась бока рукой и с удивлением посмотрела на испачканные алым пальцы. Кажется, меня ранили… А потом… Нет, я не хотела думать о том, что случилось потом, и только смутно осознавала, что это что‑то страшное. Лучше не думать. У моих ног темнело чье‑то тело. Лучше не видеть. Лучше не знать. Чуть поодаль лежали еще два изувеченных трупа, а снег был щедро обрызган кровью.

Головная боль вернулась. Нет, я не хочу ни о чем думать. Я не хочу ничего знать. Хватит! Я ужасно устала. Устала…

Я уже собиралась уйти, когда что‑то в лежащем у моих ног человеке привлекло внимание. Этот оттенок волос. И бессильно откинутая бледная рука с тонким запястьем… Я знала их лучше, чем собственные. Каждый сантиметр этого тела я покрывала горячими поцелуями…

Нет! Этого не может быть! Кровь застыла в моих жилах…

Что же я наделала! Боже мой! Мне стало по‑настоящему страшно. Что со мной случилось, если я сумела поднять руку на того, кого люблю, того, кто для меня дороже всего? Я смотрела на свои испачканные свежей кровью руки и чувствовала, что все мое тело сотрясает крупная дрожь. Я чудовище, самое гадкое и отвратительное, какое только может быть. После всего, что я наделала, я не имею права на жизнь.

Луна неподвижно и бессмысленно висела в небе, над самой моей головой. Дурацкий фонарь, ненужный свидетель…

В такие моменты часто думаешь о всякой ерунде и замечаешь совершенно глупые, никому не нужные детали. Вот и сейчас я только удивлялась тому, почему снег почти не тает от нашей крови. Горячая человеческая кровь прожигает его насквозь, плавит в огне своей невыносимой боли. Наша кровь, наверное, холоднее льда. Что это за кровь, если она не может даже растопить снег? Какой в ней прок и какой прок в том, что подменило нам жизнь? Никакого. У нас ничего нет. У меня теперь ничего нет…

Я оглянулась. Тело рыцаря уже обратилось пеплом, а на грязном не растаявшем снегу лежала серебряная шпага старейшины. Как раз кстати. Будет очень символично.

Друг друга любят дети главарей, Но им судьба подстраивает козни, И гибель их у гробовых дверей Кладет конец непримиримой розни…

Я подняла шпагу, уперла ее гардой в землю и наставила острие туда, где находилось мое собственное сердце.

Все кончено. Скажи «прощай». Забвения не обещай.

Я знала, что пробить грудную клетку не так легко, но чувствовала, что могу справиться с этим.

«Нет! Не делай этого! Не смей!» — захлебнулась неслышным криком тьма.

Я злорадно улыбнулась. Приятно осознавать, что чьи‑то планы терпят сокрушительное фиаско! Бедняга, она так долго холила и выращивала для себя подходящее тельце — и тут такой грандиозный облом!

«Я подарю тебе власть над этим миром», — зазвучало в голове.

«Он мне не нужен», — ответила я.

«Полина… — около меня стояли двое. Молодая красивая женщина и мужчина с грустными фиолетовыми, как у меня, глазами. Мои родные родители. — Остановись, Полина!»

«Поздно, — ответила им я. — Уже слишком поздно».

Последний взгляд, брошенный на распростертое тело Артура…

Но тут шпага, будто сама собой вырвавшись из моих рук, отлетела далеко‑далеко в сторону и, упав куда‑то за границы вытоптанного пространства, потонула в глубоком снегу. А я оказалась лежащей на земле, накрепко прижатая к ней чьими‑то сильными руками.

— Не смей делать этого! — прорычал Ловчий, отвешивая мне полноценную тяжелую пощечину, от которой моя голова перекатилась набок.

— Отпусти меня! — взвизгнула я, пытаясь укусить его руку.

Мой убийца, мой друг, ставший для меня ближе, чем бывает близок порой возлюбленный, явился, чтобы в очередной раз спасти меня от смерти. Есть ли кто‑нибудь ближе тебе, чем твой собственный враг?…

Мы катались в снегу. Вся одежда давным‑давно перепачкалась и сбилась. Смешанный с чужой кровью снег забивался за шиворот, в уши, в рот… Я дралась так отчаянно, как, наверное, не дралась еще никогда в жизни.

А потом вдруг силы кончились. Совсем. Я прекратила сопротивляться. Легла на снег и закрыла глаза. Мне даже стало все равно: умру я или все‑таки буду жить. Все это стало мне глубоко безразлично, словно это была не моя собственная жизнь, а чужая скучная книга, дочитывать которую у меня не было ни интереса, ни желания.

У меня больше ничего не было.

Пустота поглотила меня и выплюнула начисто обглоданный скелетик. Однажды, давным‑давно, много жизней назад, я видела на берегу моря полузатоптанный в песок, высушенный солнцем рыбий скелетик. Я, наверное, сама стала им.

И вдруг я почувствовала, что кто‑то лег рядом со мной и крепко‑крепко обнял меня.

Он ничего не говорил, ни единого слова, но я вдруг поняла, что он ни за что не отпустит меня. Он дал мне новую жизнь, и я все‑таки его неплохо понимала.

Глава 3

Я сидела перед чистым листком бумаги и медленно водила по нему карандашом. За грифелем тянулись неровные линии, заплетаясь в непонятные узоры. Голова была абсолютно пустой и легкой. Должно быть, я все‑таки сошла с ума, сама не заметив этого. Иногда я слышала голоса. То мягкий, вкрадчивый, словно бархатный, голос, которым со мной говорила тьма, то нежный голос матери, то взволнованный — отца… Были еще и другие. То хором, то поодиночке они звали меня куда‑то. Но я не откликалась. Мне было абсолютно все равно, что они хотели от меня. Даже не любопытно. Поэтому я зажимала уши руками, а потом снова склонялась над бумагой и медленно проводила следующую линию. Когда все пространство заполнялось линиями и загогулинами, напоминающими клубок блестящих откормленных змей, я с отвращением сталкивала рисунок на пол. У моих ног валялась целая куча полностью исчерченных листов.

Иногда приходил Ловчий. Во мне притих даже голод, поэтому на охоту я ходить отказывалась, и Ловчий почти насильно вливал в меня принесенную откуда‑то красную питательную жидкость. Впрочем, когда жидкость попадала ко мне в рот, измененный организм прекрасно выполнял свои функции — зубы удлинялись, а скрывающийся во мне зверь тихо рычал и ворочался. Я отстраненно, хотя не без доли интереса, наблюдала за этим, словно дело касалась вовсе не меня, а кого‑то другого, постороннего, а я была, скажем, скучающим лаборантом, терпеливо конспектирующим результаты идущего эксперимента.

О том, что случилось в Ботаническом саду, мы не говорили.

Я помнила только одно. Когда я пришла в себя после драки с Ловчим, тела Артура на снегу не было. Возможно, с ним произошло то, что и с другими вампирами после окончательной смерти, — он просто рассыпался прахом. А может, и нет. Я долго смотрела на грязный истоптанный снег, пока не поняла, что именно кажется мне странным: на том месте, где упал Артур, лежал лишь серебряный меч. Шпаги старейшины поблизости не было. Я оглядела поляну и без особого удивления отметила, что она и вправду пропала.