Один на один

– Никогда не бросай корабли! Они этого не заслужили… – сказал Борис, когда я зашёл к нему в рубку рассказать о своей вылазке. И, помолчав, добавил, слегка улыбнувшись: – Только когда уж совсем невмоготу, можно. Но это, к счастью, бывает нечасто.

Я сидел за столом и думал о том, что увидел. А потом неожиданно спросил:

– А какое сегодня число?

Борис задумался на мгновение, посмотрел в окно с мутными стёклами, потом – в открытую дверь, через которую было видно, как мир наполняется лёгким солнечным светом, и твёрдо ответил:

– Сегодня – день летнего солнцестояния.

Привет от далёких французов

Иногда я ездил вместе с отцом. Мы забирались в гэтээску и отправлялись в путь. У отца была карта, на которой он ставил отметки о проверенных точках. Фотографировал полуразрушенные дома, котельные, бетонные блиндажи и всякие непонятные сооружения.

Постепенно разруха перестала царапать взгляд, вызывать отвращение. Я научился относиться к ней как к данности, изменить которую не мог. Она стала частью привычного мира; тем более природа всё равно побеждала, вбирая в себя человеческие следы, какими бы ужасными они ни были. У природы хватало сил безмолвно простить человека и продолжать жить. Стоило сделать шаг в сторону, и за разрушенными домами с выбитыми окнами и вырванными дверными косяками снова начиналась тундра – спокойная, бескрайняя и мудрая. Она была сильнее человека, который пришёл сюда, не ведая, что творит. А теперь не очень-то понимал, что делать дальше. По крайней мере, так говорил отец, возвращаясь из своих поездок.

Иногда приезжали военные. Вместе с отцом они проверяли свои объекты. Как-то раз я напросился с ними.

На своём БТР они ехали быстрее и рискованнее, чем мы на тихоходной гражданской гэтээске. Офицер-морпех и солдаты сидели на броне и очень здорово смотрелись в своих заломленных набок чёрных беретах и с автоматами в руках.

Неожиданно они начали что-то кричать. Машина остановилась. Офицер встал на броню в полный рост и рывком поднял автомат. Я попытался понять, куда он целится, но солнце слепило глаза, а сопки были в тени.

Раздался сухой оружейный треск. В руках морпеха автомат бил громко и сильно. Наконец-то я смог разглядеть, куда он целился: метрах в трёхстах от нас бежал олень, не ожидавший встретить человека.

В несколько очередей офицер положил животное. Он опять что-то крикнул, и БТР, изменив направление движения, рванул к убитому беглецу.

Когда мы подъехали ближе, солдаты быстро спрыгнули вниз. У оленя были открыты глаза. Быстрыми движениями люди отсекли животному голову, сняли шкуру и разрубили тело на несколько частей. В каждой из них ещё оставалось тепло жизни. Брошенное рядом сердце сокращалось в последних движениях.

На то, чтобы разделаться с оленем, ушло не больше пяти минут. Только что он был жив, а сейчас от него остались лишь мясо и выброшенные внутренности. Жизнь и смерть отделяла очень тонкая грань.

Уже после того как мы вновь сели в БТР и продолжили путь, я подумал, что сейчас мир был бы немного другим, если бы олень не показался из-за сопки и не попался на глаза солдатам. Или если бы убежал. Или если бы офицер не начал стрелять.

Обычно мы с отцом ели дома. Иногда заходили на камбуз к геологам. Но это бывало редко. А так ассортимент в нашем холодильнике не самый богатый. В основном продукты для длительного хранения. Их завозили на точку один-два раза в год, так что привередничать не приходилось. Каждое свежее яблоко ценилось здесь на вес золота.

– Пап, у нас ничего, кроме макарон, нет? – спросил я.

Отец задумчиво смотрел на меня и, дурачась, опускал и поднимал то одну бровь, то другую.

– Согласен, макароны надоели… Может, на рыбалку пойдём, а?

Я-то, конечно, не против. Но, по-моему, из нас двоих ловить рыбу не умел никто.

– Вот и научимся, – оптимистично заявил папа. – Сам знаешь, не боги горшки обжигают.

У местных мы взяли лодку – старую, вёсельную, с облезлыми бортами и скрипящими уключинами. Геологи поделились с нами спиннингами.

– Не потерять бы их в море… – сказал отец.

Рыбачить решили в ближайшей бухте, недалеко от берега, чтобы не вынесло в открытое море. Я первым забрался в лодку, следом отец. Он оттолкнулся от песчаного берега и взялся за вёсла.

Лодка заскользила по плавным изгибам волн, днище заходило под ногами, и я стал похож на неваляшку, которая должна качаться, чтобы сохранить равновесие. Это были какие-то другие отношения с реальностью. И всего-то несколько метров отошли от берега, а уже всё иначе.

Я опустил руку в Баренцево море. Сотней маленьких иголок холодная вода колола ладонь, обегала борта и вновь становилась непроницаемым северным морем.

Мы отошли от берега метров на тридцать. Отец достал спиннинги и протянул один мне. Где-то на картинках или по телевизору я видел, как лихо забрасывают их в воду рыбаки. Раскручивают леску и со свистом закидывают блесну на несколько десятков метров далеко-далеко. Что-то подобное решил повторить и я: взмахнул, крутанул, швырнул. Кажется, отец даже чуть пригнулся, чтобы его не зацепило крючком.

В общем, мне показалось, что мой первый бросок вышел в целом удачным. Но потом выяснилось, что леска, пока летела, так сильно запуталась, что даже застопорила катушку. Дёргаю её, дёргаю, а она ни в какую.

– Это из-за ветра, – пояснил я себе и окружающему миру.

Отец помог вытащить леску, но распутать её было уже невозможно. Пока я возился, он забросил свой спиннинг. И тоже неудачно: сразу же оторвалась блесна.

– М-да, нехорошо вышло, – протянул отец, вытаскивая её обратно. – Получилось распутать?

Я покачал головой.

– Ну и порыбачили, – отец вытер мокрое от морских брызг лицо. – Ладно, погребли к берегу. Всё равно уже ловить не на что.

Так и вернулись мы домой ни с чем. Опять сварили макароны и легли спать. А леску я потом обрезал. Отец, когда относил спиннинги, пообещал хозяевам подарить новые блёсны. Неизвестно, правда, когда это будет. Как минимум не скоро.

За окном лил дождь: то по-настоящему, то просто моросил. От влаги поселковая дорога блестела как каток, а над нею висел туман.

– Давай сегодня никуда не пойдём, – предложил отец и вытянулся на кровати. Сетка прогнулась под ним и мелодично завжикала.

– Хорошая идея, – я тоже лёг, и моя кровать чуть меньше, но тоже прогнулась и завжикала.

Так и лежали мы, чуть покачиваясь. Когда я подумал, что отец уснул, он спросил:

– Чаю хочешь?

– Ага…

Он отправился на кухню, стал греметь чайником и чашками. Потом мы пили горячий чай с сахаром и бутербродами с кусочками холодного масла, о чём-то разговаривали и смотрели в окно, по которому бежали разводы воды и тумана, напоминавшие картины далёких французских художников. Красивые и лёгкие. Мы их проходили в школе в этом году. А сейчас они сами собой возникли на нашем стекле.