Один Рё и два Бу

Токуити стоял растерянный и оскорбленный. Только что он вел себя, как герой, как мститель за убийство, только что с успехом дрался с двумя взрослыми и сильными женщинами, а теперь вдруг обозвали его дураком, стоят и насмехаются. Внезапная храбрость покинула его, и вместо нее, подобно чувству недомогания, возникло смутное подозрение, что, может быть, он действительно поступил неразумно. Может быть, он так ужасно перепугался, что стал храбрым от нестерпимого страха?

— Ни с того ни с сего налетел на нас, — сказала Мицуко, вставая и отряхиваясь, — Разъярился, как бычок, которого муха укусила в нос. Никакого у него нет понятия, если не сумел отличить голову куклы от человеческой.

— Куклы? — спросил Токуити.

— Есть у него понятие! — сказала О-Кику. — Он так взволновался, потому что куклы, которые делает мой брат Хироси, совсем как живые.

— Куклы? — спросил Токуити.

— Можно считать это похвалой моей работе, — сказал Хироси, — если мальчик испугался, увидев голову куклы.

— Куклы? — спросил Токуити.

— Да неужто ты никогда не видел кукол? — воскликнула О-Кику. — Разве ты не заметил, что это совсем маленькая голова?

— Можно показать ему кукол, — любезно сказал Хироси. — Идем!

И хотя страх Токуити еще не совсем прошел, и мальчик был недоверчив и настороже, любопытство оказалось сильнее. Он позволил О-Кику взять его за руку и вместе со всеми обогнул угол дома.

ЗА УГЛОМ ДОМА

Мицуко раздвинула затянутые белой бумагой стены мастерской. В открытую комнату ворвались и солнечный свет, и шум листвы, и песня цикады, чистая и ясная, как быстрые удары маленького колокола, — кана-кана-кана-кана! Толстый зеленый кузнечик с размаху впрыгнул в мастерскую, шлепнулся на пол и тоненько засвиристел: сон-гиис-сон-гиис-сон…

Это была хорошая и веселая мастерская. На чисто подметенном земляном полу лежала круглая подушка, плетенная из соломенных жгутов. Ее края немного обтрепались, и она была совсем плоская. Рядом с ней на лаковом подносе стояли чайник и чашечка. Тут нее было разложено на дощечке множество мелких стамесок — закругленные, треугольные, широкие, узкие, всякие, но все такие блестящие и острые, что какой же мальчик не почувствовал бы, что хочется взять их в руки и поскорей вонзить в кусок дерева, выбирая по крошке, по щепочке, пока получится вот такая голова, какая лежала на столе.

Но можно ли было так ошибиться! Конечно, она была маленькая, деревянная и раскрашенная. Краски стояли тут же, в чистых горшочках.

— Белая для молодого лица, красная для героя. У изменника голубой подбородок, нос белый, губы и морщины фиолетовые. У знатного злодея верх лица охра, низ серый, — услышал Токуити голос О-Кику. Но уже она тянула его за рукав, восклицая: —Смотри! Вот герои Усивака! Вчера я рассказывала тебе о нем. Молодой Иосицунэ! Разве он не похож?

Токуити поднял глаза и увидел стоящую на подставке готовую куклу. Действительно, лицом Усивака был прекрасен и нежен, как девушка, — белый, белый, как чистый снег. Рот маленький, узкий, тонкие брови чуть подняты к вискам. Прическа в две пышные пряди, а задние волосы подняты кверху. Глаза задумчивые, взгляд устремлен в одну точку, куда-то далеко вдаль и вниз.

Поверх доспехов на нем был плащ из темной парчи, так что почти и не видны были переплетенные красными шнурами ряды узких металлических полос— грудные латы, которые завязываются на спине. Из-под лат спускалась полоса заложенной складками ткани, обшитой золотой бахромой. Белый пояс, завязанный спереди бантом, и за ним меч. На лбу лента, наподобие диадемы.

О-Кику сняла куклу с подставки и, придерживал ее левой рукой, двумя пальцами правой коснулась ее правого локтя — и вдруг кукла ожила.

Как будто биение сердца О-Кику вдруг передалось деревянному телу, кукла дернулась и подпрыгнула с такой силой, будто хотела вырваться из рук О-Кику, улететь, как песня, как падающая звезда. Вдруг глаза куклы повернулись в одну и в другую сторону и перекосились в странной сосредоточенности. Брови нахмурились, ресницы опустились, скрывая глаза, и опять поднялись.

Семь чувств сменяли друг друга на прелестном кукольном лице.

— Как? Как это? — закричал Токуити, протягивая руки.

— Удивительно и кажется волшебством, не так ли? — сказала О-Кику. — А всего лишь протянуты внутри головы четыре шнурка от каждого глаза и брови. Здесь, ниже шеи, они выходят наружу, и я по очереди дергаю их… Не трогай! Не трогай! Кукла тяжелее тебя, и ты ее уронишь. Я сама с трудом могу ее удержать. — Она осторожно поставила куклу на подставку.

— Еще раз! — просил Токуити, но О-Кику, оглянувшись, увидела, что Хироси сидит на своей соломенной подушке и, с лицом, задумчивым, как во сне, смотрит на деревянный брусок, на котором уже были намечены круглая пятка и толстый, отставленный кверху большой палец ноги.

Хироси протянул руку и, не глядя, безошибочно взял нужную стамеску.

— Тише! — шепнула О-Кику, прижала палец к губам и увела Токуити из мастерской…

Вечером, когда О-Кику уложила спать счастливого и кроткого, как теленок, Токуити и вышла в большую комнату, Хироси сидел около жаровни и курил трубку.

О-Кику села, как полагается женщине, немного поодаль за его спиной и выжидательно смотрела ему в затылок. Хироси повернулся к ней и спросил:

— Тебе очень хочется, чтобы этот мальчик остался у нас?

— По моему глупому разумению, — ответила О-Кику, — и если позволено мне высказать мои мысли, я думаю, что нет большей печали, чем дом без детей. Наверно, боги наказывают нас за грех, который мы совершили в прежней жизни. И, когда мы умрем, кто будет молиться за нас и кормить наши голодные души? Токуити добрый и хороший мальчик. Как трогательно он просил у нас прощения! Как восторгался всем, что увидел в мастерской! Видно, ему не терпится скорее приняться работать. Он будет нам поддержкой в старости!

— Все это так, — ответил Хироси, — но не поздно ли ему начать обучаться ремеслу? От прадеда к деду, от деда к отцу перешло ко мне искусство резьбы по дереву. Моя первая игрушка была старая стамеска и деревянная чурка. Мои руки умнее меня, потому что в них умение моих предков.

Он выбил трубку о край жаровни и продолжал:

— У всех наших соседей ребенок растет в мастерской. Ты знаешь, что это так. Возьмем для примера Ясуо, который насекает на железе узоры из золота и серебра. На пластинке не больше моей ладони умеет он изобразить оленя в осенних травах или заснеженную горную местность с хижиной отшельника, пруд среди цветущих ирисов, лодку в тростниках, рыбачьи сети, поднятые на шесты для просушки. Сынишке Ясуо три года. Он сидит на полу мастерской, ему сунули в ручки гвозди, молоток, кусок металла. Он смеется, радуется, бьет молотком по гвоздю. Колотит, колотит, ни разу не ударил себя по пальцам. Это будет мастер.