Один триллион долларов

Маккейн осмотрел коридор и кабинеты, большие и маленькие залы, и все было заполнено компьютерами, светились сплоченные ряды мониторов, на которых мелькали цифры, дрожали диаграммы, быстро менялись графические изображения. Шум бесчисленных вентиляторов сливался в приглушенный хор ангельских голосов, предвещающих беду, тут и там перекрываемый шумом принтера, который жужжа выплевывал лист бумаги. Лист не оставался лежать, а тут же подбирался сотрудником, который подвешивал его на стену, полную множества других распечаток, или вкладывал в одну из папок. На стенах висели доски с такими надписями, как Стратегия EN-1или Комплекс RES–POP,на столах стопками громоздились пустые коробки из-под пиццы, чашки из-под кофе и пепельницы, полные окурков. Под потолком тянулись трубы мощной вентиляции, несмотря на которые везде воняло нестираными рубашками и сигаретным дымом. В одном из маленьких кабинетов Маккейн увидел молодого небритого мужчину, спящего с открытым ртом на раскладушке, так и не выпустив из расслабленных пальцев шариковую ручку.

– Тим Джордан, он отвечает за стратегию экстремальных точек, – тихо объяснил Коллинз. – Он здесь со вторника безвыходно.

– Трудно усомниться, – прорычал Маккейн, недоверчиво глядя на такое показное рвение.

Наконец они добрались до кабинета профессора, который выглядел не более комфортабельно, чем все остальные помещения института, но в качестве роскоши имел свободное кресло. Стены, свободные от книжных или архивных шкафов, и все дверцы были без остатка увешаны диаграммами и тщательно склеенными из множества распечаток иллюстрациями.

– Прошу садиться, – почтительно проводил его Коллинз к креслу. – Что бы вы хотели выпить: чаю, сока, воды?..

Маккейн отрицательно покачал головой:

– В настоящую минуту достаточно будет плана, который бы действовал.

Профессор сверкнул глазами за стеклами очков.

– А, да, понимаю, – сказал он и нервно потер руки. – Вы хотите знать, к каким результатам мы пришли. – Он кивнул, как будто ему это стало ясно только теперь, и принялся ходить вдоль стен. – Может, будет уместно, если я сперва оглашу нашу стратегию. Еще в мае мы установили, на какие параметры модели вы сможете повлиять через Fontanelli Enterprisesи в каком масштабе. Это дает определенное количество скачков параметров, как мы говорим, то есть дискретных изменений состояний к определенному моменту времени, причем и эти моменты времени тоже поддаются варьированию, в нашем случае начиная с января 1998 года. Поскольку мы имеем дело с комплексной моделью, то различные скачки параметров могут непредвиденным образом поддаваться влиянию, а это в свою очередь значит, что ради надежности был выбран brute-force-подход, то есть комбинация каждого из возможных скачков параметров с каждой любой комбинацией всех прочих скачков параметров, для чего в математике используется понятие пермутация. Уже малые количества пермутаций дают огромные числа, в нашем же случае число астрономически велико. Поэтому мы использовали различные метастратегии с целью исключить области недейственных комбинаций или хотя бы отложить их и сосредоточить наше внимание на многообещающих подходах. Одна из таких стратегий была – вначале исследовать пермутаций экстремальных пунктов, то есть наиболее вероятные влияния в самые ранние из возможных временные пункты. Другая стратегия была нацелена на то, чтобы изучить последствия образования центров тяжести, чтобы идентифицировать чувствительные области – что, забегая вперед, оказалось неплодотворным, из-за чего в середине июля мы прекратили ее, чтобы направить все силы на уточнение многообещающих комбинаций экстремы. Мы…

Маккейн поднял руку, чтобы остановить словесный поток профессора.

– Если память мне не изменяет, – сказал он, – мы все это обговорили еще в мае.

Коллинз запнулся и потом кивнул:

– Может быть. Да, так и есть.

– Тогда я бы попросил, чтобы мы наконецперешли к результатам.

– Да. Конечно. Как вам будет угодно. – Он казался чрезвычайно напряженным. Его рука нескладно махала в сторону диаграмм на стенах, а потом снова тяжело повисала вдоль тела. – Вот они перед вами, результаты. По ним все видно.

– Я вижу только линии, – сказал Маккейн.

– Конечно, они нуждаются в интерпретации. Вот это, например, развитие экономики в Азии как сумма экономических развитий всех отраслей во всех азиатских странах, причем пунктирная линия – это позитивный экстремум, обозначенный показателями соответствующего процесса, а точечная линия – негативный экстремум, тоже с отсылкой к набору исходных данных. Соседний лист – это обзор всех наборов данных, которые привели к экстремальным значениям; благодаря отсылке легко просматривается взаимозависимость…

– Профессор, – снова перебил его Маккейн, – в настоящий момент мне не интересно обсуждать ваши методы. Я приехал, чтобы получить результаты.

Ученый задумчиво кивнул, тяжело опершись о край своего письменного стола.

– Вы имеете в виду план, как направить развитие человечества в стабильные, устойчивые отношения.

– Вот именно. Если честно, ваши пространные введения порождают во мне подозрения, что вы не так далеко продвинулись в вашей работе, как мы договаривались в мае и как вы мне все это время докладывали.

– О, нет, это не так, мы продвинулись, – ответил Коллинз, снял свои очки и стал протирать их полой своего белого халата. – Мы продвинулись даже дальше, чем рассчитывали. Но ожидаемого плана, боюсь, среди наших результатов не отыщется.

– Этого не может быть.

Профессор взял со своего стола листок:

– Целью, к которой мы стремились, было провести до начала октября сто двадцать миллионов моделирований. Чтобы отработать все наборы экстремальных пунктов и выявить пятьсот лучших подходов. И фактически мы к десяти часам утра сегодняшнего дня закончили ровно 174 131 204 процесса, то есть почти в полтора раза больше, чем было намечено. – Он снова отложил листок. – Причина, по которой мы не нашли действующего плана, не в том, что мы были слишком нерасторопны или нам не хватало компьютеров. Причина в том, что такого плана нет.

* * *

Они отыскали себе место на старой церковной скамье, белая краска которой постарела и вытерлась, сели и молчали.

Джон предался атмосфере. Ему казалось совершенно невероятным, что это и есть то место, откуда исходила революция. Николай-кирхе была небольшая и невзрачная, снаружи окруженная строительными площадками, внутри скромно освещенная и малолюдная. Окна с матовыми стеклами если не были завешаны темными шторами, то были загорожены снаружи. В ближнем углу рядом с доской объявлений и церковной урной для пожертвований стояла большая, нарисованная от руки табличка, на которой внутри круговой радуги была изображена фигура мужчины, орудующего молотом.

– «Перекуем мечи на орала», – шепотом перевела ему надпись Урсула. – «Моление о мире в храме Св. Николая каждый понедельник в 17 часов».

Так вот с чего все начиналось. Со скромного приглашения в эту церковь. Джон попытался прочувствовать, хранит ли это место память о надеющихся, отчаявшихся, испуганных, яростных, трепетных, на все решившихся людях, – но тут не было ничего такого. Самая обыкновенная церковь. Ему показалось примечательным отсутствие мемориальной доски в память о событиях осени 1989 года. Новое правительство не сочло необходимым ее повесить.

Как будто новое правительство тоже предпочитает забыть о том, как легко и просто свергнуть любое правительство – если все люди разом восстанут и скажут: «Хватит!»

Урсула испытующе взглянула на него:

– Ты, кстати… как это… верующий?

– Ты хочешь знать, хожу ли я в церковь? Последний раз я был в церкви двадцать лет назад, когда Чезаре женился. Это мой старший брат, – добавил он.

Она мельком улыбнулась:

– Я знаю. Я ведь летела с ним рядом в самолете.

– Ах, да, верно. – Это была одна из историй, которые они рассказывали друг другу в минувшие ночи.

– Нет, я хочу знать, религиозен ли ты. Веришь ли ты в Бога?

– Верю ли я в Бога? – Джон глубоко вздохнул. – Года три-четыре назад я дал бы тебе четкий ответ на этот вопрос, но сегодня… Я не знаю. Ты ведь спрашиваешь из-за прорицания, да?

– Естественно. Если ты веришь, что Джакомо Фонтанелли получил свое видение от Бога, ты по логике должен верить в Бога.