Один триллион долларов

– Боже мой, – пролепетал Джон. Он и не знал, что на свете есть что-то подобное.

– Чудесно, правда?

Джон лишь кивнул. Ему показалось дерзостью то, что совсем недавно он отваживался считать себя художником.

– Кто все это сделал? – спросил он через некоторое время.

– Микеланджело, – ответил Кристофоро Вакки. – Это было его первое творение.

– Микеланджело… – Это имя разбудило в нем воспоминания о чем-то далеком, но он не смог бы сказать о чем.

Патронуказал на скульптуру, перед которой остановился Джон. Она изображала мужчину в позе глубокого раздумья.

– Эту фигуру называют Пенсиерозо, –сказал он. – Мыслитель. Она изображает Лоренцо Младшего, внука Лоренцо Великолепного. Его гробница так и осталась незаконченной. – Он указал на нишу у входа. – Лоренцо умер в 1492 году, а его сын Пьер бежал, когда два года спустя в Италию вступила французская армия Карла Восьмого и захватила в том числе и Флоренцию. О Джакомо Фонтанелли мы знаем только, что он со своей матерью уехал из Флоренции, и, наверное, они нашли себе убежище в том же монастыре, где и раньше.

Джон смотрел на скульптуру, и ему показалось, что она дышит. Он заморгал, чтобы прогнать наваждение. Ему было трудно сосредоточиться на пояснениях патрона.

– Этот монастырь еще существует?

– Только в виде руин. Он закрылся еще в конце девятнадцатого века, во Вторую мировую его использовали как склад оружия и разбомбили во время воздушного налета.

Джон шел по ризнице, следя, как перемещаются по скульптурам тени, почти оживляя их.

– Медичи были богаты, но их семья вымерла. Что осталось от их состояния, кроме этих сокровищ искусства?

– Ничего, – сказал Кристофоро Вакки.

– А почему же Фонтанелли и Вакки еще есть? И почему состояние Джакомо Фонтанелли все еще существует?

Кристофоро пожал плечами:

– Никто из этих фамилий никогда не правил, не господствовал, никак не выделялся. Подумайте и о том, что многие Медичи были убиты, по большей части их же родственниками. Состояние Фонтанелли никогда не вкладывалось ни в дела, ни в военные походы, ни в подкуп. Оно просто было само по себе и росло незаметно. Я думаю, что восторжествовала невзрачность.

Офис находился в нескольких кварталах отсюда, в неприметном переулке, если в центре Флоренции вообще что-то может остаться неприметным; этот тоже представлял собой мрачное мощеное узкое ущелье между двумя древними фасадами. Дверь, когда-то покрашенная в темно-зеленый цвет, массивная, выветренная, облупившаяся, рядом ржавая щель для почты с выгравированной фамилией Вакки – вот и все.

– Как же вас здесь находят ваши клиенты? – спросил Джон, пока Кристофоро доставал свою связку ключей.

– У нас больше нет клиентов, которые могли бы нас искать, – ответил адвокат, открывая дверь.

Облезлый фасад здания был лишь маскировкой, как понял Джон, осмотревшись внутри тесного здания. На внутренней стороне двери были автоматические запоры из хромированной стали. Маленькая видеокамера с автоматическим слежением направилась на вошедших, а Кристофоро подошел к коробке, висящей на стене, и набрал цифровой код – не менее чем десятизначное число. Красная лампочка загорелась зеленым. Повсюду на лестничной клетке послышалось тихое пощелкивание: должно быть, отпирались автоматические двери.

– Мы храним здесь оригиналы многих старых документов, – объяснил Кристофоро, когда они поднимались по лестнице, покосившейся, со множеством поворотов – наверняка многовековой древности. – До сих пор не приходилось опасаться, что кому-нибудь придет в голову взломать дверь. Но сейчас это может измениться. Вот второй этаж: здесь до последнего века была квартира одной из семей Вакки. Сейчас на пятом этаже тоже есть квартира, на случай если кто-то из нас здесь заработается допоздна и не захочет возвращаться.

Он открыл дверь.

Застекленные шкафы, насколько хватало глаз, а в них – ряды темных, старых фолиантов. Джон подошел ближе и разглядел выцветшие надписи на корешках переплетов. Это были цифры, обозначавшие годы: 1714, 1715 и так далее. Пахло музейной пылью, моющими средствами и линолеумом.

– Что это за книги? – спросил Джон.

– Счетоводные книги, – с улыбкой ответил патрон. –По ним можно в точности проследить, как росло ваше состояние. Мои предки в этом отношении были очень дотошны. При всей скромности я должен сказать, что счетоводные книги Вакки гораздо точнее и полнее, чем те, что Джакомо Фонтанелли вел сам.

– А есть и такие?

– Разумеется. Идемте.

Джон прошел за ним через низкую дверь, пригнувшись, и оказался в другой такой же комнате. Нет, не совсем такой: тома за стеклами были тоньше и выглядели более древними и потертыми, а сами шкафы были основательнее – на вид просто бронированные и явно снабженные встроенными кондиционерами.

– Загрязнение атмосферы, – объяснил Кристофоро Вакки, печально склонив голову. – За все предыдущие столетия наши документы пострадали не так, как за последние тридцать лет. Пришлось нам их изолировать, иначе выхлопные газы все разъедают.

Еще одна дверь – и за ней тесная комната, почти пустая, напоминающая скорее капеллу. На стене висело распятие, под ним стоял застекленный столик-витрина, а рядом стул. Кристофоро включил две лампы, осветившие сквозь стекло внутренность витрины.

Джон подошел ближе, и мурашки пробежали у него по спине. Он уже догадывался, что сейчас увидит.

– Это завещание, – сказал Кристофоро Вакки почти благоговейно. – Завет Джакомо Фонтанелли.

Под стеклом, на белом бархате лежали два больших, темно-коричневых листа толстой, странно поблескивающей бумаги. Почерк был мелкий, угловатый и едва различимый. Оба листа были густо исписаны и связаны двумя истлевшими шнурками, закрепленными на обоих концах впечатляющими печатями. Джон подвинул стул, казавшийся таким же старым и солидным, как и вся здешняя мебель, и сел. Склонился над стеклом и стал рассматривать документ, пытаясь осознать, что его предок, зачинатель всего этого безумного проекта, написал эти строчки собственной рукой.

– Я не понимаю ни слова, – признался он. – Наверное, это средневековый итальянский?

– Это латынь.

Джон кивнул, глядя на темно-коричневые, элегантно изогнутые линии заглавных букв. Словно страница из старой рукописной Библии.

– Латынь. А Лоренцо знал латынь?

Патронположил руку ему на плечо:

– Не мучайтесь вы так. Вы не виноваты в его смерти.

– Но я, получается, нажился на ней.

Старик сжал его плечо.