Один в Берлине

— Нет, речь не о пожертвовании! — нетерпеливо повторила она. — Речь о другом…

Ее опять перебили:

— Прошу вас, присядьте! Я же не могу сидеть, когда старшие стоят…

— У меня нет времени! — сказала Анна Квангель. — Хотите — встаньте, а нет, так сидите себе спокойно. Мне все равно!

Госпожа Герих, слегка прищурившись, с любопытством рассматривала простодушную женщину из народа, которая позволяет себе такую бесцеремонность. Потом легонько пожала плечами и сказала, все еще любезным тоном, но уже менее предупредительно:

— Как вам будет угодно! Тогда я посижу. Вы хотели сказать…

— Я хочу спросить вас, — решительно произнесла Анна Квангель, — почему вы не работаете. Наверняка ведь читали воззвания, что каждый еще не работающий должен идти в военную промышленность. Так почему же вы не работаете? По каким таким причинам?

— Причина у меня вполне уважительная, — отвечала госпожа Герих теперь уже весело и спокойно, не без насмешки разглядывая руки собеседницы, натруженные, потемневшие от вечной чистки овощей, — я никогда в жизни не занималась физическим трудом. Я для него совершенно не гожусь.

— А вы хоть раз пробовали?

— Я вовсе не собираюсь подобной попыткой портить себе здоровье. В любое время могу представить медицинскую справку, что…

— Не сомневаюсь! — перебила ее Анна Квангель. — Справка за десять или двадцать марок! Но в данном случае справки уступчивых частных докторов силы не имеют, решение о вашей трудоспособности примет врач того предприятия, на которое вас направят!

Секунду госпожа Герих смотрела в сердитое лицо собеседницы. Потом пожала плечами:

— Прекрасно, направьте меня на какое-нибудь предприятие! И увидите, что получится!

— Это вы увидите! — Анна Квангель достала школьную тетрадь в клеенчатой обложке. Подошла к ближайшему столику, раздраженно отодвинула в сторону вазу с цветами и, прежде чем писать, послюнила языком кончик карандаша. Все это она проделала нарочно, чтобы позлить дамочку; ведь своей цели она достигнет, только когда пробьет маску насмешливого спокойствия и хорошенько разозлит эту особу.

Кто у нее отец? Хозяин столярной мастерской, ну да, — а эта никогда в жизни не занималась физическим трудом! Ладно, посмотрим. Сколько здесь проживает народу? Трое? Считая прислугу? Ага, значит, вообще-то двое…

— Вы правда не в состоянии сами позаботиться о муже? Еще один человек уклоняется от работы в военной промышленности, так и запишем! Детей у вас, разумеется, нет?

Теперь и дамочка рассердилась, кровь бросилась ей в лицо, что из-за толстого слоя пудры было заметно только на висках. Но жилка на лбу возле переносицы набухла и начала пульсировать.

— Да, детей, разумеется, нет! — тоже очень резко бросила госпожа Герих. — Можете еще записать, что я держу двух собак!

Анна Квангель чопорно выпрямилась, устремила на собеседницу мрачно сверкнувшие глаза. (В этот миг она напрочь забыла, с какой целью сюда пришла.)

— Послушайте! — воскликнула она, нарочито будничным тоном. — Вы что же, посмеяться решили надо мной и над «Фрауэншафтом»? Издеваетесь над трудовыми инструкциями и над нашим фюрером? Я вас предупреждаю!

— А я вас! — вскричала госпожа Герих. — Вы, кажется, не знаете, с кем имеете дело! Чтобы я издевалась над инструкциями! Мой муж — оберштурмбанфюрер [17] !

— Ах, вот как! — сказала Анна Квангель. — Вот как! — Голос ее вдруг стал совершенно спокойным. — Ну что ж, ваши данные я записала, вам сообщат! Или вы еще чем-нибудь занимаетесь? Скажем, ухаживаете за больной матерью?

17

Оберштурмбаннфюрер — звание в войсках СС, соответствующее подполковнику.

Госпожа Герих лишь пренебрежительно пожала плечами.

— Прежде чем уйдете, — процедила она, — будьте любезны предъявить ваше удостоверение. Хочу записать вашу фамилию.

— Пожалуйста! — Анна Квангель протянула ей удостоверение. — Там все написано. Визитных карточек у меня, к сожалению, нету.

Две минуты спустя Анна Квангель ушла, а три минуты спустя растерянное, рыдающее существо позвонило по телефону оберштурмбаннфюреру Гериху и сквозь слезы, но временами топая ногами от злости, сообщило о неслыханном оскорблении, нанесенном посланницей «Фрауэншафта».

— Ну что ты, что ты, — в конце концов сумел вставить оберштурмбаннфюрер, успокаивая жену. — Само собой, мы все это проверим по партийной линии. Однако ты, разумеется, не должна забывать, что подобный контроль необходим. Разумеется, глупо, что она заявилась к тебе. Я позабочусь, чтобы это не повторилось!

— Нет, Эрнст! — взвизгнули на другом конце линии. — Ничего такого ты не сделаешь! Ты позаботишься, чтобы эта женщина извинилась передо мной. Уже сам тон, каким она со мной говорила! «Детей у вас, разумеется, нет!» — так и сказала. Она же оскорбила и тебя, Эрнст, неужели ты не понимаешь?

Оберштурмбаннфюрер в конце концов конечно же понял и обещал своей «лапочке Клер» все, только бы она успокоилась. Да, разумеется, перед ней извинятся. Безусловно, еще сегодня. Само собой, он достанет билеты в оперу, а потом, пожалуй, можно пойти в «Фемину», чтобы она немножко отвлеклась и успокоилась, а? Да, он прямо сейчас закажет столик, а она пусть попробует по телефону собрать кое-кого из подруг и друзей…

Заняв таким образом жену, оберштурмбаннфюрер велел соединить его с высшим руководством «Фрауэншафта» и чрезвычайно резким тоном пожаловался на нанесенное ему оскорбление. Неужели вправду для подобных поручений нельзя найти никого поприличнее этой неотесанной бабы? Пожалуй, пора провести у них там серьезную проверочку! Пусть эта Квангель-Квингель-Квунгель извинится перед его женой! Сегодня же вечером! И чтобы доложить немедленно!

Когда оберштурмбанфюрер наконец повесил трубку, он успел не только побагроветь, но и твердо убедиться, что ему нанесли непростительное оскорбление. Он сразу позвонил «лапочке Клер», однако дозвонился по меньшей мере с десятого раза, потому что она увлеченно сообщала приятельницам, как возмутительно с нею обошлись.

А тем временем эхо от звонка ее мужа понеслось по всей берлинской телефонной сети, усиливаясь и расширяясь во все стороны — наводились справки, шли расспросы и строго конфиденциальные перешептывания. Порой разговоры далеко отклонялись от изначальной темы, но благодаря точности и безошибочности автоматической системы связи снова возвращались к ней. Лавина все разгонялась и в итоге достигла маленького бюро «Фрауэншафта», в непосредственном подчинении которого находилась Анна Квангель. В ту пору там на должностях (почетных!) трудились две дамы, одна седая и тощая, удостоенная Материнского креста [18] , другая — полненькая и еще молодая, но с короткой мужской стрижкой и партийным значком на могучей груди.

18

Материнский крест — орден, которым в нацистской Германии награждали матерей, имевших четверых и более детей.

Первым делом досталось седой, она сняла телефонную трубку, и вся лавина обрушилась на нее. Совершенно ошеломленная, дама беспомощно махала руками, бросала умоляющие взгляды на полненькую, пыталась вставить коротенькие реплики:

— Но Квангель… вполне надежная женщина. Я знаю ее много лет…

Тщетно, спасения не было! Во «Фрауэншафте» тоже в выражениях не стеснялись: разъяснили ей, какие безобразия творятся у нее в конторе. Хорошо, если она выкрутится, не слишком подмочив свою репутацию! А что до этой Квангель, то выгнать ее немедленно. И пусть принесет извинения, прямо сегодня! Именно так, хайль Гитлер!