Один

Солнце, обогнув сопку, начало спускаться к юго-западному краю горизонта. Его лучи пробили гущу леса и темно-желтыми отблесками легли на стволы лиственниц. Стало очень красиво. Я наслаждался теплом, тишиной и бездельем. В эти часы на моем склоне, у источника, уже тень. Только перед самым закатом она уходит на северо-восток. А здесь совсем другой мир.

И вдруг мне захотелось, чтобы кто-нибудь еще вместе со мной сидел у костра. Лаборант Гриша, Виктор Иванович, а еще лучше, если отец. Мне не хватало сейчас человека, которому я мог бы все рассказать и послушать, что скажет он. Я уже заметил, что, работая, часто говорю сам с собою вслух. Раньше этого никогда не было. А тут мне просто необходимо было слышать человеческий голос, хотя бы даже и свой. Он как бы подбадривал меня, помогал думать, создавал впечатление второго человека, который в трудные минуты помогал мне советом.

В этот вечер у костра я впервые за все время тосковал от одиночества. Я громко рассказывал сам себе, что завтра поднимусь еще выше по лесу. Может быть, по этому трудному склону доберусь до самой вершины сопки и увижу катер или корабль, который меня спасет.

Я вспоминал ребят и девочек нашего класса. В школе я ни с кем крепко не дружил, кроме Васи Короткова, сына завхоза нашей станции Петра Алексеевича. Васька был очень надежным человеком - спокойным и неболтливым. Если обещал что-нибудь, обязательно выполнял. Был постоянно готов к чему угодно. Если я звал его куда-нибудь, он собирался и шел со мной, не спрашивая куда. Если мне хотелось сгонять пару партий в шахматы, лучшего партнера было не отыскать. А как он умел рассказывать разные истории! Когда я потом шел на пересказанный им фильм, он казался мне не таким интересным, как в пересказе Васи. И если он звал меня, я тоже никогда не спрашивал куда и зачем. Знал, что зря не позовет.

И еще я дружил с Таней Нефедовой, дочерью машиниста нашего катера Федора Ивановича. Она жила в поселке океанологов с девяти лет и в любой лаборатории была своим человеком. Когда я с отцом и матерью приехал на станцию и пошел в поселковую школу, первый человек, с которым я познакомился, была Таня. Вернее, познакомился не я с ней, а она со мной. На второй день после уроков ко мне подошла маленькая черноволосая девчонка и спросила:

– Ты откуда?

– Из Ленинграда, - сказал я и в свою очередь спросил, откуда она.

– С Амура, - ответила девчонка.
– Раньше мы жили в Хабаровске. Ты будешь рассказывать мне про Ленинград, хорошо?

– Что рассказывать?
– растерялся я.

– Все, - сказала она.
– Про музеи расскажешь. Про Зимний дворец. Про улицы. Про твой дом и пароходы. Про девочек и ребят твоего класса. А я тебе расскажу про Хабаровск и про Амур. И про Волочаевскую сопку, на вершине которой в царское время жил шаман - самый главный из всех шаманов. Он мог только подумать - и на Амуре останавливались баржи и рассыпались плоты.

– А кто это - шаман?
– спросил я.

– Колдун, - сказала она.
– Ты где живешь?

– Во втором бараке.

– Э, почти у пирса, - сказала она.
– А мы в пятом, у гаража. Я к тебе сегодня приду.

Вечером она действительно пришла и заставила меня рассказывать про Невский проспект и про Зимний дворец.

– А какие картины в Зимнем дворце?

– Всякие, - сказал я.

– Ты хоть одну помнишь?

– Сто помню, - сказал я.

– Расскажи.

Я рассказал ей про мадонну с младенцем, а потом с ужасом убедился, что больше не помню ни одного полотна. Она сказала, что у меня плохая зрительная память и ее нужно развивать.

Она сама познакомилась с моими родителями и сказала, что им придется плавать на катере, который водит Федор Иванович.

– Он гоняет его от Шантар до Владивостока. Как уйдет в море, так на неделю. А то дней на десять.

– А ты остаешься с мамой?
– спросила моя мать.

– Зачем с мамой? Одна. У меня нет мамы.

– Кто же тебе готовит обед?

– Что я, сама не умею?
– сказала Таня.
– Я могу все. Даже пироги печь. Мне отец деньги оставит, я и веду хозяйство.

Мои родители переглянулись, и я заметил, что мама бросила многозначительный взгляд на меня.

Когда Таня ушла, мама воскликнула:

– Поразительная самостоятельность в двенадцать лет! Прямо не верится. Эта Татьяна - настоящая маленькая женщина!

Через день Таня снова пришла и принесла большой рыбный пирог.

– Сама?
– спросила мама.

– Сама. Папка пришел с моря. Я всегда пирог стряпаю, когда встречаю.

И снова мои отец и мать переглядывались, и отец сказал матери перед сном:

– Вот тебе дети восточной окраины Союза. Даже у тебя так вкусно не получается.

– Не получается, - согласилась мама.
– Да я вообще плохо готовлю. Просто не представляю, что получится из Татьяны, например, в девятом классе.

Скоро Таня сделалась необходимым человеком в нашей семье. Когда Федора Ивановича не было дома, она проводила вечера у нас, помогала маме готовить, а после школы мы вместе делали домашние задания.

Во многих случаях, даже в решении арифметических задач, Татьяна оказывалась сообразительнее меня. Сначала меня это злило. Какая-то пигалица, а мальчишеские дела может делать лучше иного мальчишки! Но Таня никогда не заносилась. Все у нее выходило как бы случайно, она даже сама удивлялась, как это у нее выходит.

– Хозяйка, - говорил Федор Иванович.
– Нигде не пропадет. Мне нравилось, что Таня плавала ничем не хуже меня, любила походы в сопки, а в находкинском пионерлагере была единственной девчонкой, которая взяла все три приза: на соревнованиях по бегу, по умению стряпать и по быстроте разжигания костра. В шестом классе она уже сама себе шила платья и даже ухитрилась сшить джинсы ничем не хуже моих знаменитых <Ли>.

А в седьмом она сразу здорово подросла и стала делать взрослую прическу. Смотрела на все вокруг немного прищуривая глаза, и это было так красиво, что я просто с ума сходил. А потом оказалось, что прищуривается она не нарочно, а оттого, что плохо видит вдаль. Мой отец посоветовал ей носить очки, но она отказалась.

– Я хочу стать художницей, - сказала она, - и близорукость мне даже помогает: я вижу все не детально, а обобщенно. А читаю я и без очков свободно.

Рисовала она очень хорошо, учителя говорили, что у нее прирожденный талант. И где только она находила время на все?

Мы как сдружились с самого начала, так крепко дружим и до сих пор. Отец говорил, что после смерти моей мамы Татьяна оказывает на меня благотворное женское влияние. Действительно, при Тане я чувствовал себя более взрослым, находчивым и умным, что ли.

Часто мы собирались втроем - Вася, Татьяна и я, - нам было хорошо вместе.

Эх, если бы сейчас Таня сидела со мной у костра!

* * *

Два дня я прожил в лесу.

Прошел его насквозь до северо-западного склона сопки.

Видел с высоты Форштевень. Но добраться до него с этой стороны я бы не смог: в конце леса путь преграждал распадок с такими обрывами, через которые могла перелететь только птица. Зато на краю распадка я нашел ключ с хорошей водой.

И все это время я поддерживал костер.