Одинаковые тени

Мне очень хорошо от обновок, особенно от золотых часов. Еще как хорошо! Они такие красивые, эти мои часы. И время они показывают правильно, — вы меня понимаете?

Вскоре часы показывают мне, что пора идти к муниципалитету, где в половине седьмого мы договорились встретиться с Нэнси. Прекрасные- часы. Да, сэр!

Я дохожу до муниципалитета, может, к двадцати минутам седьмого и стою и жду Нэнси. Только надо делать вид, что ты куда-то все время идешь, не то полицейский подскочит и даст тебе хорошую взбучку и прикажет убираться. Поэтому я хожу взад-вперед мимо больших ступенек перед входом и жду Нэнси. Половина седьмого, а ее нет. Друг, я смотрю на часы и думаю, что буду ждать до без четверти семь, а потом мне придется идти на митинг дяди Каланги.

Может быть, без четверти семь я чувствую, как кто-то тянет меня за мою новую куртку. Я оглядываюсь и вижу грязного цветного мальчишку лет шести-семи.

— Ты Джорджи? — спрашивает он.

— Конечно, малыш, — говорю я.

— Меня просили тебе кое-что передать, — говорит он и шмыгает носом.

— Мне?

— Ты хочешь знать, что меня просили тебе передать?

— Конечно, малыш.

— О’кей, — говорит он. — Шесть пенсов.

— Так что тебя просили мне передать?

— Нет, друг. Какой ты дурак. Дай сначала шесть пенсов.

Эти мальчишки! Я даю ему шестипенсовик, и он закладывает монету за щеку. Друг, эти мальчишки слишком часто ходят в кино.

— Нэнси не может прийти. Она заболела, — говорит он и бросается наутек.

— Погоди! — кричу я. — Погоди, паршивец! Откуда ты знаешь…

— Ты дурак! — кричит он и убегает за угол.

Друг, эта Нэнси! Видите ли, она не может прийти. Черт побери. А я тут стою в новой куртке и с золотыми часами, красивый, как вождь. Черт побери.

Лучше уж я пойду на митинг один. Да, сэр. Зачем ждать Нэнси, если она не может прийти? Зачем?

И вот я иду из центра в Клуф Нек, а чтобы туда добраться, надо перейти все холмы на свете, потому что Клуф Нек находится у подножия Столовой горы.

Когда ты подходишь к Столовой горе, она делается все больше и больше. И чем ближе я к горе, тем сильнее становится ветер. Друг, этот юго-восточный ветер может дуть так сильно, как ему вздумается. Да, сэр. А уж если он примется дуть, так с ног валит, это я вам говорю. И, понимаете, он всегда начинается так неожиданно. Он дует и дует, этот ветер. Он поднимает бумажки, сор и пыль и носит их по воздуху. Даже автобусы от него малость качает, это я вам говорю. Как будто он хочет сдуть все прямо в море. А что он делает с бедным старым морем! Очень сильный бывает этот юго-восточный ветер. Когда он дует, море начинает сердиться. Оно плюется и кричит, только его не слышно, потому что ветер громче, чем море. И он нагоняет облака на Столовую гору, и, друг, я знаю, почему люди называют эти облака пеленой — они и правда похожи на пелену.

Но на самом деле это не облака, и я скажу вам, что это такое, потому что когда-то малайский парень объяснил мне: это дым. Да, сэр. Дым. Был тут один европеец, и он, видите ли, любил курить трубку, — вы меня поняли? А однажды другой человек сказал ему, что он может курить трубку дольше, чем этот европеец. И вот, друг, эти двое побились об заклад. И знаете, какой был заклад? Они договорились, что если европеец победит, то он будет королем над всем миром, а если победит тот другой, он получит душу этого европейца. И вот они залезли на гору и курили там целый день. В конце концов этот европеец победил, потому что другого человека от курения стало тошнить. И когда европеец поглядел на того другого, которого стало тошнить, он вдруг увидел, что на голове у того рога, и понял, что это дьявол. Да, сэр. Дьявол Сатана! Друг, он никого не хочет оставить в покое. И когда европеец понял, что это дьявол, тут же вспыхнула молния, и ударил гром, и дьявол с европейцем провалились в преисподнюю. Да, сэр. Эту историю рассказал мне малайский парень, дед которого сам это видел. Да, сэр, это чистая правда. Так что белое облако над Столовой горой — дым, который они накурили. Он до сих пор там, этот дым. Можете проверить.

Друг, как задул этот ветер! Ух! Уже трудно идти по дороге из-за этого чертова ветра. Даже деревья гнутся, потому что юго-восточный готов снести им головы, да, сэр. Он может снести что угодно.

Стало быть, я дохожу до Хай-роуда и начинаю искать дом 7. А когда я дохожу до вершины холма, я оглядываюсь на Кейптаун и на море. Море отсюда видно на много миль. А когда, как теперь, дует ветер, море бежит быстро, и оно все белое от волн. Друг, я люблю море.

И вот я нахожу дом 7. Я боюсь в него войти. И я просто стою и смотрю на него, а потом, черт возьми, я подхожу к двери и звоню.

XII

Я стою перед дверью и слышу, как изнутри к ней кто-то подходит. И дверь слегка приоткрывается.

— Вам кого? — спрашивает женский голос.

— Мой дядя Каланга здесь? — спрашиваю я и улыбаюсь.

— В подвале, — говорит она и захлопывает дверь.

Стало быть, я заворачиваю за угол дома и спускаюсь по ступенькам вниз, только я вам должен признаться, что я еле-еле спустился по этим ступенькам, потому что ноги от страха меня не держат. Но, друг, я вспоминаю о дяде Каланге и его письме, и, друг, мне просто нельзя не спуститься по этим ступенькам.

Внизу я вижу маленькую дверь и стучусь в нее. И я вам должен сказать, что эта дверь тоже слегка приоткрывается, так что вовнутрь не заглянешь. Но я все равно вижу, что внутри там совсем темно.

— Вам кого? — спрашивает на этот раз мужской голос.

— Мой дядя Каланга здесь?

— Ваше имя?

— Джордж Вашингтон Септембер.

— Подождите, — говорит он и закрывает дверь. И я жду. Вскоре дверь опять открывается, и голос говорит:

— Заходите, мистер Септембер.

Друг, мне это нравится. Мне нравится этот голос. Это первый голос, который назвал меня мистером. Мистер Рок Хадсон. Мистер Септембер. Да, сэр.

И вот я захожу вовнутрь, и там так темно, что я не вижу никого и ничего. Но, друг, я чувствую, что здесь много людей, — вы меня понимаете? Это можно сразу почувствовать. И слышно, как люди дышат и движутся. И еще, друг, я узнаю людей по запаху. И тут я чувствую запах кокосового шампуня. Черт побери. Да, сэр.

— Садись, Табула, — я узнаю голос моего дяди Каланги.

— Куда садиться? — говорю я. — Тут ничего не видно.

Тут кто-то чиркает спичкой. Ну! Какой треск бывает от маленькой спички, когда все вокруг тихо! Друг, я перепугался.

А этот свет от спички пляшет, так что я никого как следует не вижу, но, друг, я вижу фигуры людей. Да, сэр. А лиц этих людей я не вижу, потому что все это черные лица, черные, как тьма.

Но теперь я вижу стул и медленно на него сажусь.

— О'кей? — спрашивает меня дядя Каланга.

— О'кей, — говорю я.

— Ты опоздал, — говорит мой дядя, вроде бы он сердится на меня. — Если захочешь говорить, говори тихо И не кури.

Я ничего не говорю, потому что мне нечего сказать.

— Нам надо спешить, — говорит дядя, — потому что я не могу долго задерживаться в одном месте.

Друг, ветер на улице разгулялся вовсю. Его хорошо слышно отсюда. Он свистит, как кипящий чайник. Но в комнате так спокойно — мой дядя говорит, а люди дышат. Все в порядке. Но, друг, от этого ветра становится страшно.