Одиночество героя

— Напрасно ты это сделал, мужик. Сереня не простит. Пойми, мы тебе лично зла не желаем, но работа есть работа. Подписывай купчую, пока он не очухался. Неужто еще пожить неохота?

В его голосе прозвучало что-то похожее на уважение.

— Неужели нельзя договорится без кулаков. Ты же, Вовик, культурный человек.

— Это тебя не спасет, Иван Алексеевич. Подписывай — и разойдемся миром. С Сереней уладим. Ну отвесит пару тумаков, не больше.

— Завтра принесу деньги в «Куколку». Не достану — подпишу. Щука согласится. Скажи, у меня важное сообщение. Касательно Шалвы.

— Касательно кого?

— Ладно тебе, Вовик, не темни.

— А ты не так прост, дядя Ваня?

Подозрительно долго не подававший признаков жизни Сереня наконец зашевелился и сел — спиной к плите. Обвел нас снизу ошалелым взором.

— Вставай, Серый, — позвал Вован. — Простудишься лежамши.

Сереня счастливо улыбнулся.

— Во вырубился, да?! Черепком о противень, — потрогал затылок, покряхтел. — Желвак вырос — с кулак. Ты же меня чуть не убил, сморчок.

— Отчаянный старикан попался, — похвалил меня Вован. — Хотя с виду не скажешь.

— Коньяк остался? — спросил Сереня.

— Целая бутылка, — успокоил Вован.

— Ну что, счас выпью, и будем дядю мочить?

— Погодим немного. Надо еще кое о чем покалякать.

— О чем, Вов? Он же невменяемый, — Сереня переместился за стол, налил полную чашку и махом выдул. На меня не глядел, будто я его больше не интересовал. Не понимал я этих ребят, нет, не понимал. В их поведении была какая-то иная логика, не внятная моему уму. Не первый раз с ними сталкивался — на дорогах, в магазинах, — и каждый раз они ставили меня в тупик. С виду обыкновенные молодые люди — сытые, ухоженные, редко повышают голос, — но все-таки иной раз возникает ощущение, что это пришельцы. То есть или они пришельцы, или мы — все остальное население, зачем-то задержавшееся на свете после окончательной победы рынка. Сосуществование почти невозможно: им тесновато, нам — страшновато. Для них Москва узкая, для нас тротуары чересчур просторны. Мнилось: укрыться, спрятаться от них можно за железными дверями квартир, но, как показал нынешний случай, это тоже иллюзия.

— Прости, Сережа, — повинился я. — Я же не ожидал, что ты так сильно шмякнешься.

За Сереню, глухого к мольбам, ответил Вован.

— Проблема не в Серене, — произнес задушевно, — ему не впервой. Проблема в тебе, дядя Вань. Почему ты ведешь себя как последняя сявка? Нельзя же так. Мы к тебе со всей душой, а ты нам сраку под нос… Ладно, доложу о твоем поступке Леониду Григорьевичу, пусть решает.

— Не понял, — поднял брови Сереня. — При чем тут Григорьевич? Ты хочешь сказать, эта гнида будет дальше жить?

— Недолго, — успокоил Вован. — До завтрашнего дня. Потерпи, сынок.

Забулькал звонок у входной двери, пожаловала Оленька. С ее приходом атмосфера разрядилась. Оба братана оживились, наперебой принялись за ней ухаживать, налили коньяку, пододвинули закусок, и она приняла это как должное, ничуть не оробела, не смутилась. Более того, когда развеселившийся Сереня, забыв о своем увечье, невзначай ее облапил, грозно цыкнула:

— Убери лапы, падаль! Глаз выколю.

Сереня блаженно заухал.

Я не знал, что и думать.

Эта новая Оленька — с крикливым, резким голосом, наполненным глумливыми интонациями, с резкими движениями, с ядовитым взглядом — хабалка, да и только. Но ведь я знал и другую Оленьку — ночную, нежную, робкую, умную, — нормальную девушку в состоянии любви. Какая же из них настоящая? Старый сердцеед, я всерьез озаботился этим вопросом, словно забыл, что любимая женщина имеет столько обличий, сколько дней в году. Думаю, и Жанна д'Арк бывала разной — по настроению, по обстоятельствам — одна в бою, другая в молитве, третья в шашнях с дофином; не говоря уж о праматери всех женщин, коварной и двуличной, но такой наивной — Еве.

Братаны хлопнули еще по чарке и начали собираться восвояси.

— Не будем мешать молодым, не будем, — галантно попрощался Вован, похлопав меня по плечу. — Завидую, счастливчик! Какую деваху отхватил почти задаром.

Сереня высказался более прозаически:

— Отсрочка тебе не поможет, дядя Вань. По всем счетам заплатишь с лихвой.

И, болезненно скривясь, погладил шишку на стриженой башке.

— Сделай холодный компресс на ночь, — посоветовал я.

Выпроводив их и вернувшись, увидел прежнюю Оленьку — безмятежную, рассудительную, дочь писателя и врачихи.

— Я предупредила, они не отстанут. Зачем приходили?

Я понюхал коньяк в чашке, но пить не стал. Странная задумчивость на меня накатила, как у больного, которому объявили результат обследования — требуется операция.

— Почему молчишь? Зачем приходили эти подонки?

— Подонки? Мне показалось, ты их совсем не боишься.

— Еще как боюсь! Их нельзя не бояться. У них в каждом рукаве по финке.

— Но ты так с ними разговаривала. Я бы даже сказал, командовала.

Худенькое личико расплылось в бесшабашной улыбке.

— С ними иначе нельзя. Если заметят страх, кинутся и разорвут… Ответь все-таки, зачем они?..

— Денег требуют. Машину хотят забрать. И потом, вон пушку принесли, как я заказывал, — пакет лежал рядом с тарелкой с нарезанным сыром. Оленька достала пистолет, покрутила, передернула затвор. По тому, как она с ним обращалась, было видно, что ей не впервой иметь дело с оружием.

— Газовый, — сказала пренебрежительно. — Самоделка. И сколько с тебя взяли?

Обескураженный, я спросил:

— Почему газовый? С чего ты взяла?

— Газовый — потому что газовый. Зачем он тебе? У меня два есть, получше этого. Сказал бы, я бы тебе и так подарила.

— Ты уверена?

— В чем?

— Что это газовый, а не настоящий?

— Как он может быть настоящим, если газовый. Но пару раз можно пальнуть, если тебе это важно. Он расточенный.

— Но они сказали — убойная пушка.

— Они могли сказать, что это пулемет. Иван Алексеевич, иногда ты меня удивляешь. Мой папочка тебе ровесник, но не такой наивный. Ой, а может, ты переутомился ночью? Может, тебе вздремнуть?.. Ступай отдохни, а я тут приберусь.

— Ты и это умеешь?

— Не сомневайся. На самом деле я очень трудолюбивая.

От ее глаз тянулся морок, как от речной заводи на рассвете. Мы так же подходили друг другу, как вода и пламень, но это ничего не меняло. С ней можно разговаривать. Обычно с ними не о чем разговаривать, а с ней можно говорить о чем угодно — вот самое примечательное. С ней можно разговаривать даже во сне. В докучливую серость моих дней вкралось что-то живое. Влетела в открытую форточку розовая птаха и зачирикала над ухом.