Одиночество в сети. Возвращение к началу

– А разве это имеет значение?

– Для Алекса огромное. У швейцарцев какой-то странный комплекс по отношению к немцам, особенно если это немцы из Баварии. Кроме того, платит за это Берлин. Если все пойдет хорошо, фирма попадает в список правительственных подрядчиков. Сам знаешь, сколько в Германии объектов для такой работы. И какие деньги там крутятся.

– А у тебя-то со всем этим что общего? – спросил он, не понимая волнения Нади.

– Очень даже много, – спокойно ответила она. – Карина хочет большую часть реставрационных материалов заказать в Польше. Она утверждает, что у нас они лучшие и что с другими она работать не будет. Отправляет мне описания отдельных объектов, чтобы я могла составить калькуляцию, на основе которой она даст оценку стоимости заказов для всего проекта. Это будет семизначная сумма, – добавила она многозначительно. – Карина рационально скупа. Это типичная черта тех богачей, которые сами в буквальном смысле заработали свое богатство. В Руанде она построила приют за несколько сотен тысяч евро, но долго высчитывала, что лучше – ставить собственный дизель или пользоваться электричеством из государственных сетей. Решила брать из госсети, потому что оказалось, что за взятку выйдет дешевле. На примерно двадцать евро в месяц в течение десяти лет. А это уже что-то. На двадцать евро в Руанде можно купить сорок литров молока для малышей. Карина знает, – продолжала она, – что у меня гораздо больше причин для жадности, чем у нее. Вот почему она доверяет мне. Кроме того, я знаю немецкий, так что если что-то не буду знать, то спрошу непосредственно на месте куратора объекта, без того, чтобы кому-нибудь морочить голову. Она представила меня в Мюнхене как «единственного человека, принимающего решения, но не влияющего на финансы». Это означает, что у меня есть все права, но денег на взятки нет. Ладно, хватит трепаться, а то еще умрешь от скуки. Подожди, совсем немного осталось, всего несколько расчетов, – сказала она, указывая на бумаги на полу. – Вот только закончу и сразу займусь приготовлением томатного супа для своего парня.

Потрепала его волосы, нежно сняла его голову со своих коленей, поцеловала и ушла в темный угол.

Под палящим солнцем он выдержал лишь несколько минут. Вернулся в комнату, достал ноутбук из рюкзака и расположился за столом. Неделю назад он сдал последний экзамен, выезд в Грузию они с Надей запланировали на начало августа. Оставалось две недели, чтобы закончить задание, которое подсунул ему отец. Крупная сеть кондитерских цехов хотела заменить платежные терминалы, чтобы можно было совершать бесконтактные транзакции не только с помощью карты, но и со смартфона. Надо было перепрограммировать систему учета. Он приступил к этой работе еще до сессии, но на время экзаменов отложил. Неинтересное, скучное, хлопотное задание. Единственное, что его мотивировало, так это мысль о том, как кондитерам придется раскошелиться.

Ему нужны были деньги на поездку в Грузию. Он хотел денег. Может, это и старомодно, но он считал, что мужчина должен иметь деньги – не говорить, что они у него есть, а просто иметь. Что это элемент мужественности. Может быть, это и старомодно, но, когда он мог купить что-то Наде, то искренне радовался.

Сигнал мессенджера. Надя прислала ему ссылку на аэрофотосъемку. Монументальное неоготическое четырехуровневое здание с зелеными крышами было окружено с трех сторон парком, а украшенный бюстами и статуями терракотовый фасад выходил на реку, протекавшую внизу. Он прочитал комментарий: «Красивый объект, но он крадет у меня время, которое я могла бы провести с тобой. Ведь самый главный мой объект – это ты. Ты хоть знаешь это?». Его охватило волнение.

Надя даже не понимала, как часто вызывает в нем волнение. Не знала, наверное, что таким образом еще сильнее привязывает его к себе. Ляпнула что-то невпопад, как сейчас, что он самый главный, приготовила ему томатный суп с самой тонкой лапшой, как он любит, отправила эсэмэску с напоминанием, чтобы он не забыл куртку, потому что обещали дождь. Но это еще не все. Она пополняла его счет в телефоне, потому что знала, что он забывает об этом, продлевала электронный проездной или напоминала письмом, что в четверг у его отца день рождения. И каждое такое сообщение оказывалось поводом для сильного волнения.

Он взглянул на черно-белую фотографию в рамке, остановил взгляд на улыбающемся лице девочки. Задумался.

Когда же она была так счастлива? Сколько ей тогда было лет? Двенадцать? Не больше. Я никогда ее об этом не спрашивал. К бабушке, в дом номер восемь, они вернулись с отцом из Гамбурга, когда ей было одиннадцать. Когда отец умер, она заканчивала начальную школу, а когда сей мир покинула овдовевшая бабушка Сесилия, Надя сдавала экзамены. В восемнадцать она осталась одна. Совсем одна. У ее отца не было ни братьев, ни сестер. Семья бабушки Сесилии так и не вернулась из Сибири. Надя знала несколько адресов. Писала туда и по-польски, и по-русски, но ответа так и не получила.

Так что дом, который Сесилия перед смертью переписала на нее, ей ни с кем делить не пришлось. А вот за пенсию покойного отца пришлось повоевать. Почти два года, с немецким Управлением социального страхования. Так, после окончания средней школы она осталась с домом, полным воспоминаний, без близких и без денег.

Она хотела убежать. Как можно дальше. Сдала дом по себестоимости в обмен на уход за садом и вернулась в Гамбург, теперь уже как совершеннолетняя гражданка Польши. С одним чемоданом она сошла на той же станции, с которой они с отцом уезжали.

Как бездомная гражданка Германии обратилась в соответствующее ведомство. Ей повезло: принимавшая ее документы сотрудница оказалась полячкой. Сначала она не могла понять, почему Надя стесняется просить о помощи, а потом, когда выслушала ее историю, расплакалась и переквалифицировала дело в dringender Notfall, то есть особый случай, такой, как потеря дома в результате пожара, наводнения или теракта. Первую неделю она провела в четырехзвездочном отеле, после чего ей предоставили квартиру на последнем этаже обшарпанной высотки в районе Вильгельмсбурга, в который ночью лучше не заходить. Получив первое пособие, она сразу направилась в «Икею», где купила матрас, постельное белье, одеяло и бокалы для вина. Через несколько дней ее внесли в реестр безработных.

Так, в квартирке без мебели прожила она около месяца. Работу нашла сама. У немцев есть такая черта – они как нация постоянно каются в исторических грехах, а поскольку у них есть еще и деньги, они могут буквально искупить свои грехи. Надя разыскала правительственное агентство по оказанию помощи пострадавшим от катастроф, а катастрофой для немца является, между прочим, отсутствие школы в эквадорском селе, и воспитательниц детского сада на Гаити, и переводчиц в больнице в Бирме. Она сказала, что знает английский и что в Бирму может поехать хоть завтра и в течение недели сделает все прививки. Но самое главное: она ни словом при этом не обмолвилась о денежном вознаграждении. И уже на следующий день молодой волонтер привез ей на дом готовый к подписанию договор.

Так четыре года она бегала от своего отчаяния, депрессии, печали. И везде при этом сталкивалась с неописуемым горем и каждый раз все более критично относилась к своим несчастьям. Сначала была Бирма, потом Сомали, наконец, Руанда. Немецкое агентство предложило ей должность главного специалиста в Берлине. Она отказалась. В Польшу она возвращалась из Никарагуа. С одним чемоданом. Причем, не тем, с которым она уезжала, а поменьше.

Сначала она прогоняла назойливых застройщиков, которые за бабушкин домик посулили отвалить кучу денег. А те не скрывали, что люди они практичные, деловые, и домик снесут. Когда же она решительно отказалась, они стали засыпать ее письменными угрозами, а потом и регулярно наведываться. Все так бы и продолжалось неизвестно сколько времени, если бы не случай… Однажды она помогла какой-то старушке, которая стояла перед ней в очереди в кассу, дотащить до дома сумку с продуктами. Дверь им открыла дочь старухи. Увидев незнакомую женщину рядом со своей матерью, разволновалась, пригласила зайти. Надя вошла, потому что не могла отказать женщине, излучавшей столько тепла. За чаем рассказала, что живет в доме номер восемь. Оказалось, старушка прекрасно помнит бабушку Сесилию, а дочь у нее – юрист. Достала каким-то немыслимым образом (ну на то она и юрист) копию записи в земельной книге. Что было непросто, ведь как репатриантка бабушка Сесилия получила разрушенный коттедж на окраине города в конце 1947 года от коммунистов. А они распределяли дома, исходя из своих партийных пристрастий. Все, что было нужно тогда, так это письмо, подписанное какой-то партийной шишкой, да красная печать Центрального Комитета. Бабушка Сесилия прожила долгую жизнь и знала, что для полного спокойствия одного этого мало. После очередной партийной чистки письмо может утратить силу, жесткую шею секретаря можно сломать, а штампы поменять. Поэтому она ходила в офис до тех пор, пока подпись секретаря не дополнила запись в Земельном кадастре. Больше всего помогло Сесилии то, что она свободно говорила по-русски, без акцента. Некий чиновник, вроде как довоенный интеллигент, но который почему-то очень плохо знал русский, так испугался, что тут же занялся делом. Поскольку Сесилия по привычке представилась как Сесилия Леоновна, он воспринял ее как представительницу братского советского народа, а тогда это что-то значило. Вот так Надина бабушка стала полноправной владелицей дома под номером восемь. Об этой записи она потом забыла, потому что в той жизни она ей была без надобности.

Дочка старухи из универсама оказалась не только знающей, но и весьма доброжелательной особой и посвятила часть своего времени работе в городских архивах. И нашла-таки этот акт. На всякий случай заверила документ у нотариуса, а затем написала короткое, всего в одну строчку, письмо в юридический офис застройщика и приложила PDF с копией записи. С тех пор больше никто и никогда не появлялся с претензиями на дом номер восемь. Профессионалы-застройщики моментально поняли, что имеют дело тоже с профессионалами, и даже не потребовали оригинала документа.

За деньги с немецкой пенсии отца Надя отремонтировала дом, утеплила стены, перестелила крышу, огородила сад, обсадив по периметру туями, сменила угольную печь на масляную, заменила почти всю канализацию и оборудовала ванную комнату на чердаке. Одновременно поступила в колледж. Для ее отца архитектура была всем, это был для него целый мир. В детстве, когда она сидела у него на коленях, видела на мониторе постоянно включенного компьютера сооружения, которые он разворачивал для нее, увеличивал, уменьшал или чудесным образом открывал, чтобы она, как Алиса из Страны чудес, могла заглянуть внутрь. Потом во время прогулок они смотрели уже на реальные здания, задирали головы, трогали стены, заходили в помещение, и это было как на картинках в отцовском компьютере.