Одиночество
Шрифт:
Может, назвать ее сюитой рассказов? Пожалуй.
В общем, сюита «Четыре пути…» представляет собой обзор новейшей истории двух планет — Уэреля и Йеове (Нет, Уэрел — это не тот Верель, о котором я писала в раннем своем романе «Планета изгнания», а совсем другой. Я же говорила — забываю целые планеты!) Рабовладельческое общество и экономика этих планет претерпевают катастрофические изменения. Один критик оплевал меня за то, что я считаю рабство стоящей темой для книги — интересно, он-то с какой планеты родом?
«Старая Музыка» — это перевод имени хайнца Эсдардона Айя, который мелькает в трех рассказах сюиты. Хронологически тот рассказ следует за сюитой — пятый акт — и повествует об одном из эпизодов гражданской войны на Уэреле. Но он существует самостоятельно.
Действие заглавного рассказа сборника, «День рожденья мира», может происходить в мире Экумены, а может, и нет. Честно, не знаю. Какая разница? Это не Земля; жители той планеты физически немного отличаются от нас, но общество их я откровенно списала с империи инков. Как во многих великих цивилизациях древности — Египте, Индии, Перу — царь и бог там суть одно, а святое так же близко и знакомо, как хлеб и дыхание — и потерять его так же легко.
Все эти семь рассказов построены по одному образцу: тем или иным способом они показывают нам, изнутри или глазами стороннего наблюдателя (возможно, местного жителя) народ, чья общественная структура отличается от нашей, чья физиология порой отличается от нашей, но испытывающий одни с нами эмоции. Вначале сотворить, установить отличие — а потом позволить вольтовой дуге чувства пересечь зазор: подобная акробатика воображения не устает меня поражать и радовать непревзойденно.
Последняя повесть — «Растерянный рай» — выпадает из этого ряда, и определенно не относится к рассказам об Экумене. Действие ее происходит в ином мире, тоже исхоженном вдоль и поперек — стандартном, всеобщем мире научно-фантастического «будущего», в том его варианте, где Земля отправляет к звездам корабли на более-менее реалистичных, или потенциально доступных на нынешнем уровне науки, скоростях. Такой корабль будет лететь к цели десятками, сотнями лет. Никакого сжатия времени, никакого гиперпространства — все в реальном времени.
Иными словами, это рассказ о корабле-ковчеге. На эту тему уже написано два великолепных романа — «Аниара» Мартинсона и «Блеск дня» Глосса — и множество рассказов. Но в большинстве этих историй экипаж/колонистов просто укладывают в какие-нибудь холодильники, чтобы к цели прибыли те, кто вылетал с Земли. А мне всегда хотелось написать о тех, кто живет в пути, о срединных поколениях, которые не видели отбытия и не увидят прилета. Несколько раз я хваталась за эту идею, но рассказа не получалось, покуда тема религии не сплелась с идеей замкнутого пространства корабля в мертвом космическом вакууме — точно кокон, наполненный преобразующейся, мутирующей, незримой жизнью: куколка бабочки, крылатая душа.
Урсула К. Ле Гуин, 2001
Одиночество
Дополнение ко второму отчету Мобиля Энцеленне’темхарьонототеррегвис Листок с Соро-11 «Оскудение«, сделанное ее дочерью Ясностью.
У моей матери, полевого этнолога, возникли некоторые сложности в исследовании народов, населяющих Соро-11. То, что она решила использовать для контакта собственных детей, может показаться кому-нибудь эгоистичным, или же наоборот — самоотверженным поступком. Теперь, когда я прочла ее отчет, я узнала, что в конце работы она раскаялась в том, что вообще затеяла этот эксперимент. Но, лишь теперь узнав, чего ей это стоило, я хотела бы, чтобы она все же услышала в ответ мою благодарность ей за то, что она позволила мне вырасти полноценной личностью.
Почти сразу после того, как пробы автозондов подтвердили, что жители одиннадцатой планеты системы Соро являются потомками хайнцев, моя мать приняла участие в первой космической экспедиции на эту планету в качестве дублера команды наблюдателей из трех человек. Четыре года она просидела в древогороде на соседней Хазэ. Потом ей понадобилось
на почти два года вернутся на орбиту по работе. Моему брату Рожденному В Радости тогда было восемь лет, а мне — пять. И таким образом мы с братом оказались в хайнской школе. Мой брат всей душой полюбил дождевые леса Хазэ, но хотя он и легко освоил скоропись, чтение давалось ему с явным трудом. И оба мы первое время ходили все в ярко-голубых пятнах от кожных лишаев. Но к тому времени, когда он научился читать, а я научилась одеваться без чужой помощи и все мы приобрели иммунитет к местным лишаям, интерес мамы к культуре Соро-11 возрос настолько же, насколько она опротивела всем остальным Наблюдателям.Все это подробно изложено в ее отчете, но я хочу рассказать об этом так, как рассказывала и объясняла это мне она сама. Я хочу пробудить свою память и все же попытаться ее понять.
Местный язык был записан первыми же зондами и Наблюдатели потратили целый год на то, чтобы выучить его. Поскольку он имел множество диалектов, то они посчитали, что несмотря на акцент и грамматические ошибки, можно считать, что с этой проблемой они справились. Наступило время первого контакта и вот тут-то все и началось. В очень скором времени двое Наблюдателей (мужчин) обнаружили, что они неспособны даже завязать разговора с аборигенами (тоже мужчинами), предпочитавшими селиться либо в полном одиночестве, либо парами. Кто смотрел на них с подозрением, кто — доброжелательно, но общаться не пожелал ни один из них. Тогда они нашли Дом готовящихся к инициации юношей, но при первой же попытке заговорить с ними, мальчишки набросились на них всей толпой и чуть было не убили. А женщины из мелких деревушек просто-напросто встречали их градом камней, стоило им только подойти к границе деревни. «Честное слово, говорил потом один из Наблюдателей, — я убежден в том, что единственная форма общения сороянок с мужчинами — это забрасывание их булыжниками.»
Ни один из них так и не сумел завязать ни одного разговора. Самым крупным достижением считалось обменяться хоть парой фраз с местными и причем только с мужчинами. Один из наблюдателей сподобился переспать с аборигенкой, которая сама пришла к нему в лагерь. Судя по его отчету, она вела себя достаточно откровенно, недвусмысленно показывая всем своим поведением, что именно ей надо. Однако, стоило ему попытаться заговорить с ней, она категорически отказалась отвечать на его вопросы и ушла, кипя от возмущения «сразу после того, как получила то, за чем пришла» (цитата из отчета).
Женщине-Наблюдателю повезло больше: ей позволили поселиться в пустующем доме в одной из женских деревушек, которые сами они называют «Кругом Тетушек„, состоящей всего из семи дворов. Она провела блестящее исследование их будничной жизни и даже несколько раз сумела побеседовать со взрослыми женщинами. Но все же чаще с ней разговаривали дети. Однако вскоре она заметила, что ее „радушные“ хозяйки никогда не приглашают ее в гости и никогда не просят ее помочь в каком-либо деле. Впрочем, своей помощи они тоже не предлагали. Женщины вообще проявляли активное нежелание обсуждать с ней хоть какие-нибудь детали их личной жизни. А единственные ее информаторы — дети, — оказывается, прозвали ее между собою „Тетушкой Трепло“. Впрочем вскоре женщины решили, что она дурно влияет на детей, и постарались ограничить ее контакт с ними до минимума. Тогда она уехала. «Это все бесполезно, — жаловалась она маме. — От взрослых вообще невозможно ничего добиться: они ни задают вопросов и ни отвечают на них. Все, чему они когда-либо научились, все это они приобрели исключительно в детские годы.“
«Ага!» — сказала моя мать сама себе, глядя на нас с Родни, и тут же запросила семейный пропуск на Соро-11 в статусе Наблюдателей. Стабили провели с ней по анзиблю очень подробный тест-опрос, а затем поговорили с Родни и даже со мной. Я всего этого не помню, но, по маминым словам, я честно и подробно рассказала Стабилям все о своих новых чулочках. И они дали согласие. По условиям эксперимента, на орбите оставался корабль с предыдущими Наблюдателями и мама должна была хоть раз в день давать им радио-отчеты.