Одинокая женщина не желает знакомиться

Вернулась в прихожую, где у нее в относительном порядке хранилась обувь. Ботинки, туфли и сапоги стояли дружным строем у стены и напоминали обувь стыдливо вжавшихся в стену невидимок. Она выбрала ботинки с самой толстой подошвой, с неудовольствием оценила их тяжесть, надела и потопала на балкон, по пути захватив прорезиненный коврик для ног и стул с кухни.

Коврик она без труда перебросила к соседям и с некоторым удовлетворением услышала, как осколки стекла звякнули под его тяжестью. Потом поставила стул у открытого окна и решительно забралась на него. Стул скрипнул. Надя наклонилась и посмотрела в окно. Лучше бы она этого не делала. С высоты шестого этажа только что выброшенные вещи казались крошечными: кукольные вещички, не по размеру даже детям. Надя ощутила слабость в ногах. Она представила себя там, внизу, мертвой, такой же выброшенной вещью, как остальные. Ей рисовалась картина благообразной смерти: изящная поза, волосы хорошо лежат, о трагедии говорит только кокетливая струйка крови из носа. Только ничего красивого в смерти нет. Разбитое тело будет выглядеть как сломанная кукла, брошенная наигравшимся ребенком и застывшая в самой нелепой позе.

Надя сделала шаг. Массивный ботинок опустился на раму. Маленький шаг для Надежды, огромный прыжок для… никого? Надя ухватилась обеими руками за верхнюю часть рамы и, сгорбившись, медленно-медленно повернулась. Теперь ее спина и то, что ниже, застыли над семиэтажной бездной. Все, что оставалось сделать, – шагнуть вправо и спуститься к соседям. Невидимая собака и сочувствующие ей продолжали надрываться и мешали концентрации. Надя с испугом и раздражением подумала: не прервать ли эту дурацкую спасательную операцию, пока не поздно? Но было поздно: она уже шатнулась вправо, нога нетвердо опустилась на соседское окно. Надя судорожно вцепилась в раму обеими руками и перебросила вторую ногу. Что-то подобное она видела в фильме «Матрица». Там Нео спасался от злых агентов похожим способом, только мобильный по пути выронил. Она же в страхе могла выронить только сегодняшний завтрак.

Надя сама не поняла, как это у нее получилось. Она неуклюже села на раму и поставила ноги на коврик, прикрывавший осколки. Она смогла! За стеклянной дверью балкона бесновалась соседская собака. Надя смотрела на нее и чувствовала, что не может вдохнуть, так она перепугалась за эти несколько секунд. Сердце колотилось в груди, вот-вот выскочит. Надя попыталась сказать что-то утешительное собаке через стекло, но с трудом выдавила из себя что-то вроде жалобного писка. Собака за дверью дрожала от возбуждения и переминалась на задних лапах, передними царапая балконную дверь. Это походило на экзотический танец, который уместнее смотрелся бы под южным небом на берегу ласкового моря. Надя хорошо знала соседскую собаку: дружелюбного белого лабрадора по кличке Ричи, которого заботливые хозяева чересчур раскормили. С того момента, как владельцы собаки исчезли, прошло не так уж много времени, но Наде показалось, что пес уже несколько уменьшился в талии. Еще она с досадой заметила темные пятна на боках и животе зверя: видимо, он нагадил и извалялся в собственных какашках.

Надя аккуратно встала, бегло оглядела соседский балкон и с завистью отметила царивший там порядок. Находили же люди время, чтобы прибраться! Им что, заняться нечем было? Правда, Надя привнесла на чужую территорию чуточку своего фирменного стиля: теперь на балконе полным-полно битого стекла. Надя осмотрела себя: не поранилась ли? Все на удивление в порядке, ни царапины.

И тут Надю будто ударило громом. Какая же она тупица! Как она откроет дверь? Ей бы нужно разбить стекло и повернуть ручку, а у нее ни инструментов, ни палки, ничего! Как ей выжить в новом мире, если у нее не хватает мозгов подумать на два шага вперед? От бессилия захотелось плакать. Надя прошлась по чужому балкону в надежде найти что-то увесистое, но насколько ее собственный балкон был захламлен, настолько этот был пуст и стерилен. Что делать? Разбить стекло кулаком? Лезть обратно за каким-нибудь инструментом?

В отчаянии Надя толкнула дверь, за которой бесновался Ричи. Надя ни на что не рассчитывала, но дверь скрипнула и подалась вперед. Изумленный Ричи отпрыгнул назад на задних лапах и в замешательстве опустился на четвереньки. Надя, не веря в свой успех, открыла дверь шире, и большой пес с громким лаем прыгнул на нее. Надя едва устояла на ногах: пес не уступал ей по габаритам. Пес выл, скулил, лаял, стонал, царапался и клацал зубами. Надя как могла аккуратно отстранила его и протиснулась в квартиру. Квартира представляла собой довольно жалкое зрелище. Пес, оставшийся в одиночестве, затосковал и гасил свою печаль во всем, до чего мог дотянуться. И если балкон оказался вне зоны поражения, то все остальное помещение было искусано, изгрызено, разорвано в клочья. Надя подумала, что так квартира могла выглядеть после студенческой вечеринки: повсюду клочки туалетной бумаги, одежда на полу в беспорядке, подушки распотрошены, пух и перья лежат на поверхностях. И запах просто ужасный. Воздух с открытого балкона чуть улучшил ситуацию, но воняло невообразимо. Надя поспешила на кухню, чтобы накормить зверя, лавируя между кучками кала, которые зверь оставил тут и там. Оказалось, что зверь умеет неплохо заботиться о себе сам: посреди кухни лежал большой пакет с кормом, из его раненного бока во все стороны разлетелись коричневые кругляши. Миска с водой пустовала. Надя решила помочь хотя бы этим: у мойки стояла наполовину пустая (или полная?) пятилитровая бутыль с водой. Пес мешал: он примчался за Надей на кухню, одновременно пытался съесть корм с пола, укусить Надю и кружиться волчком на месте. Надя наполнила миску водой, и пес в несколько хлебков ее осушил. Еще миска – с тем же результатом. И еще. Надя опустилась на стул: а что делать теперь? У нее что, появилась собака? Но у нее никогда не было собак, и она не знает, что с ними делать. Напившись, пес чуть успокоился, и Надя смогла его как следует разглядеть. Пес был довольно симпатичный, с доброй мордой и большими искренними глазами. Надя и раньше видела его, но никогда не смотрела на него как на самостоятельное существо. Для нее он был предметом, дополнением к хозяевам, как сумка, к примеру, или кошелек. А теперь Надя попыталась посмотреть на него как на нечто свое. Есть ли у нее в сердце место для этого зверя? Надя почесала приятную собачью морду, пес завилял хвостом, заурчал, и Надя поняла: ей это не надо. Когда-то она хотела собаку, но когда-то – это не сейчас. Сейчас все изменилось. Завести питомца в ситуации общей несвободы животных означало просто поступить так, как поступают все. Вместе с исчезновением людей сама идея несвободы улетучилась. И делать собаку несвободной по своему капризу значило оставаться человеком в самом плохом его проявлении. Больше нет ни рабов, ни господ, так что перед собакой просто нужно открыть дверь, а дальше уже пусть она сама решает, как быть. И в этом они с Надей будут равны. Или Надя думает об этом, потому что ищет причину, благовидный предлог, под которым она разрешит себе не брать лишнюю ответственность?

Надя задумчиво встала и вышла в комнату. Какими же маленькими квартиры кажутся без людей! Трудно представить, что здесь жило целое семейство. Неужели они стремились сюда каждый вечер? И что, им было уютно здесь? Надя смотрела на этот чужой дом, испорченный перепуганной собакой, и чувствовала тоску. Как будто чужая жизнь – это фотография, и ее взяли и разорвали. Такое чувство испытываешь, когда видишь старые фотоальбомы, из которых на тебя смотрят давно ушедшие люди. Эти изображения на бумаге – все, что от них осталось. Они существуют, потому что есть глаза, которые могут на них смотреть. Теперь все – такой фотоальбом. Когда Надя не смотрит в него, всего этого просто не существует.

Надю настигло настойчивое желание выпить. Она поискала, нет ли чего у соседей, но те либо не пили, либо выпивка у них не задерживалась. Тогда она вышла в соседскую прихожую, без труда отперла дверь и вышла в коридор. Пес пулей выскочил за ней. Надя позвала его по имени, но пса уже было не остановить. Он припустил к лестнице. Надя поспешила за ним, но пес был проворнее. Надя вышла на лестничную площадку и сразу не смогла определить, куда побежало животное: вверх или вниз. Она слышала только топот и стук когтей. Поглядела в пролет: непонятно. Пес как будто услышал ее мысли и поспешил на волю. Надя ощутила легкое раздражение: бросить намеревалась она, а бросили ее. Она пошла вниз по лестнице, предположив, что пес побежит по привычному маршруту, по какому обычно гулял с хозяевами. Очевидно, что его водили на улицу, то есть вниз по лестнице, а не вверх, на чердак. Надя дошла до первого этажа, но Ричи нигде не было. Неужели стервец все-таки побежал наверх?

Надя открыла входную дверь в подъезд и подперла ее кирпичом. Кирпич всегда лежал рядом с дверью – на случай, если кто будет въезжать или съезжать, или если кто-то закажет себе крупногабаритную технику, мебель, что-то еще. Теперь пес сможет выйти из дома когда захочет. Он свободен. Наверное, он не так рад своей свободе, как ей рада Надя, но это все равно лучше, чем сгинуть в четырех стенах, как это непременно случится с тысячами других питомцев по всей стране Никогде.

Надя вызвала лифт. Она вспомнила свои недавние страхи, связанные с мужем. Лифт по-прежнему был пуст, да и она уже ничего не опасалась. Дверь в свою квартиру она предусмотрительно не закрыла – хоть что-то она сделала по уму. Дома ее ждало холодное вино – и отличный повод, чтобы утопить его в выпивке. Надя только что отказалась от ответственности. Ей было не по себе. Наверное, герой какого-то романа приручил бы зверя и зажил бы с ним долго и счастливо, но Надя – не герой. Она просто женщина. Последняя женщина на Земле.

Да и жизнь – не роман.

11010001 10000010 11010001 10000000 11010000 10111000 100000 11010000 10110111 11010000 10110010 11010000 10110101 11010000 10110111 11010000 10110100 11010000 10111110 11010001 10000111 11010000 10111010 11010000 10111000

У Нади завязались первые серьезные романтические отношения, когда она училась в десятом классе. Как сказать серьезные… То, что подростки называют «встречаться». Это грань платонической любви, когда о любви плотской мечтается, но с детством расставаться страшно. Дети всегда хотят казаться взрослыми, но никогда до конца не понимают, каково это – быть взрослыми. А когда становятся взрослыми, остаются детьми и ведут себя как дети, потому что миф о взрослости придумали ребята постарше, чтобы утвердить свою власть над ребятами помладше.

Надины представления о любви были наполовину книжные, наполовину сериальные. Первое проявлялось в многословной куртуазной переписке по смс, второе – в целых поцелуйных сессиях по несколько часов в подъезде. Из будущего взрослая Надя смотрела на свою влюбленность, вообще на все свои любови, со смесью стыда и какой-то веселой грусти. Что может быть более нелепым, чем два подростка, прилипшие друг к другу среди сигаретных бычков на обшарпанной лестничной клетке, пропахшей влажной тряпкой? Есть ли что-то глупее мини-юбки в морозный зимний день? Бывают ли слова банальнее, чем те, что шепчут друг другу влюбленные дети? Да и влюблены ли они? Просто им нравятся их новые образы: я люблю себя, влюбленную в тебя. А тогда это казалось таким важным, таким серьезным, таким настоящим. Это было навсегда. Сама прошедшая форма «было» рядом с наречием «навсегда» говорит о ценности последнего. Нет ничего более хрупкого, чем «навсегда». Никогда – вещь более прочная, особенно в мире, где нет людей.

Надя забыла, как его звали. Она вообще многое забывала в последнее время. Возможно, дело в выпивке, но, скорее всего, в том, что имя – вещь сугубо личная. Недаром в древности люди скрывали свои имена, чтобы злой дух не подчинил их своей воле. Если назвать предмет, он становится личным, у него возникает связь с тем, кто его назвал. То же и с людьми – обращение по имени способствует образованию особой связи. Когда мир преобразился, исторгнув из себя всех, кроме Нади, имена потеряли значение. Какая разница, сколько Петров, Питеров и Педро потеряли свои места под солнцем? Есть только она, Надя, и они, исчезнувшие. У них могут быть любые имена, сути это не меняет. Их больше нет. Как и прошлого. Как и каждой секунды в прошлом. Как и парнишки, который вырос в мужчину и исчез вместе со всеми, а Надя забыла его имя. Их имена. Нет людей, нет цивилизации, нет имен. В этом контексте ее имя звучит как злая ирония. Надежда, которой на самом деле нет.