Одинокая звезда

– Ну, хорошо, Ольга Дмитриевна, – сдался председатель, – но постарайтесь с этим не затягивать. Как только наметится улучшение, воскресные работы прекращайте.

Само собой прекратим, думала Ольга, возвращаясь из профкома, только когда это будет? А теперь еще все билеты придется переделывать. Где взять время?

Когда доценты положили ей на стол экзаменационные материалы, она от возмущения потеряла дар речи. Такой откровенной халтуры ей еще не приходилось видеть. Часть билетов была написана от руки – с зачеркиваниями и поправками. Количество заданий у разных доцентов было разным, в некоторых билетах имелось всего по одной задаче. Как тут проверишь умение их решать?

Попытавшись решить первую же попавшуюся задачу, Ольга обнаружила в ее условии ошибку. А каково студенту, которому она досталась бы? – подумала она. Вот уж поломал бы голову, бедный.

Собрав доцентов, Ольга высказала им все, что думала. Вкатала выговор Щадринскому за повторную халтуру. Потребовала, чтобы в билетах было единообразие, чтобы все они были отпечатаны и содержали несколько задач и примеров. Поскольку на кафедре работала только одна машинистка – секретарь Верочка, на которую свалилось печатание методичек, Ольга вынуждена была снова обратиться за помощью в деканат. Там ей согласились дать машинистку при условии, что рабочий материал той будет предоставлен не позже послезавтрашнего дня. Пришлось доцентам напрячься и за день все переделать. Причем Ольга предупредила, что если обнаружит в условиях задач хоть одну ошибку, поставит двойку не студенту, а доценту.

Все это возымело действие, и за неделю билеты были отпечатаны. Ознакомив ассистентов с их содержанием, она попросила проработать в группах самые сложные вопросы и задачи. Что и было незамедлительно исполнено.

К началу сессии все валились с ног от усталости и напряжения. Но их усилия начали приносить плоды – число задолжников стало неуклонно сокращаться. И к концу первой недели июня их остались считанные единицы.

За три дня до начала сессии Ольга вновь провела заседание кафедры. Необходимо было договориться о форме проведения экзаменов и едином подходе к выставлению оценок, чтобы исключить разнобой в этом крайне важном деле. В противном случае один экзаменатор гонял бы каждого студента минут по сорок, а другой, наоборот, не дослушав, выставлял оценку, стремясь поскорее уйти домой. Третий разрешал бы пользоваться учебниками и лекционными записями, не обращая внимания на шпаргалки и подсказки, а четвертый запрещал бы все это. Такого разнобоя нельзя было допустить ни в коем случае.

– Хочу сообщить вам свои требования к проведению экзамена, – начала она, – и буду просить всех неукоснительно их соблюдать. В аудиториях, где будут проходить экзамены, оставить по пять столов, остальные сдвинуть. И отдельно – стол для экзаменаторов. Я не оговорилась – экзамен будут принимать у одного студента двое экзаменаторов – доцент и ассистент, имеющий ученую степень. Тем самым мы исключим субъективизм при выставлении оценок. И заодно дадим возможность ассистентам сделать очередной шаг в подготовке к будущей должности. Ведь не век же им оставаться ассистентами – когда-нибудь и они станут доцентами. Вот пусть и учатся.

Во всех конфликтных ситуациях зовите меня. Втроем мы справимся с любой проблемой.

Кафедра молчала. Правда, молчание это было разным. Ассистенты в душе тихо радовались возможности поквитаться с самыми вредными доцентами типа Щадринского и Тихоновой. Те их постоянно попрекали плохими знаниями студентов, а сами палец о палец не ударяли, чтобы хоть как-то помочь. Да и студенты вечно жаловались, что плохо понимают их лекции.

Некоторые доценты злились, догадываясь, что ассистентами у них будут не те, с кем они «дружат», а совсем наоборот. И значит, поставить нужным людям желаемые баллы вряд ли удастся.

Чтобы исключить малейшую возможность сговора, Ольга сама наметила, кто с кем будет принимать экзамен. К Паршикову она посадила Сенечкина, постепенно становившегося ее правой рукой. Этот парень был всего на два года моложе ее. Все Ольгины начинания он безоговорочно поддерживал.

До прихода Ольги на кафедру Сенечкину постоянно доставалось от дружной тройки доцентов во главе с заведующим за излишнюю инициативу и неуемное стремление вывести все темные дела на чистую воду. Если бы они могли, Миша давно вылетел бы с кафедры. Но к нему трудно было придраться, и, кроме того, он практически один на кафедре занимался наукой. Как бы Паршиков отчитывался по науке, если бы не Сенечкин? Поэтому его терпели. Но шпыняли за малейшую провинность.

За Мишу горой стояли его друзья – тоже ассистенты – Коротков Денис и Забродина Галина. Вся эта тройка, почти одновременно защитившись, пришла на кафедру, когда был увеличен прием студентов и появились дополнительные ставки. Не будь их взаимной поддержки, каждого в отдельности доценты спокойно заклевали бы. Но стоило Паршикову или Щадринскому напасть на любого из них с придирками, часто вздорными, связанными с желанием показать, кто на кафедре хозяин, как остальные дружно открывали рты, отбивая все наскоки. И потому Ольга направила Забродину к Щадринскому, а Короткова – к Тихоновой. Зная об их взаимоотношениях, она не сомневалась, что ребята никаких злоупотреблений не допустят или, по крайней мере, сведут их к минимуму.

– Жуткое дело – недотраханная баба, – сетовал Гарик Лисянский, подвозя домой Паршикова и Тихонову. – Ей тридцать лет, мужика нет, энергию девать некуда, вот она и изгаляется. Как ее угомонить, не представляю.

– А ты чего тянешь? Тебе же было поручено ею заняться, – напустился на него Паршиков.

– Я пытался. Домой ее подвозил, на чай напрашивался. Учеников своих предлагал – думал, клюнет. Сказала, чтобы больше с подобным к ней не обращался. А чаю предложила дома попить. С женой.

– Значит, она сидела в твоей машине, и ты не знал, что делать? Вот болван! Руки у тебя для чего? Забыл, как их пускают в ход?

– Ага! Чтоб по морде получить, когда я за рулем. Нет уж, спасибо! Сам пробуй.

– Мальчики, вы зря спорите, – вмешалась Тихонова, – ее хоть недотрахай, хоть перетрахай – она останется такой, какая есть. Просто я знаю ее шефа, а она его любимая ученица. Борис Воронов – музейная редкость, даром что еврей. С ним никакой каши не сваришь – и с этой его тоже. Лучше и не пытаться.

– А ты откуда его знаешь?

– Да когда-то у него на факультете повышения квалификации училась. Пахать приходилось еще так! Не то что теперь, ФПК – отдых на полгода. Помню, я так радовалась, что в Ленинграде поживу. Думала, по музеям похожу, погуляю. Погуляла, как же! Из-за стола не вылезала. Нет, братцы, тут надо что-то придумывать радикальное. А что – ума не приложу.

– Конечно, с его член-корровской зарплатой и связями можно быть музейной редкостью. Пожил бы он здесь, да на доцентскую ставку – живо закряхтел бы. Слава богу, что я от вас сваливаю, – порадовался Паршиков, – резвитесь теперь без меня. Вот сессию пережить бы, и привет! Мне главное, чтобы мои бывшие ученички не пролетели. Вы же знаете, чьи они детки. Не дай бог пары получат – мне тогда головы не сносить.

– А что, ты уже и место нашел?

– Да вы же знаете – у меня брат двоюродный в торговом институте профсоюзом заведует. Обещал доцентскую должность. Там такая лафа, скажу я вам. Озолотиться можно. Одни мафиозные сынки учатся да дочки. Все в коже и золоте. С нашими никакого сравнения.

– Саша, ты же нас, друзей своих, не забывай. Как войдешь в силу, к себе забери. Здесь же теперь не заработаешь.

– Так это когда будет. Кто же мне кафедру там даст. Там такие зубры сидят – не сдвинешь. Конечно, если в силу войду – само собой. Я добро не забываю.