Одинокие сердца

Она была прекрасной мечтой, соблазнительной сиреной и вела обоих к кульминации с такой уверенностью и страстью, что Люциус совершенно потерялся в захвативших его ощущениях.

Конечно, позже ночью он заставит её покориться, и она отдастся ему вся, без остатка много раз. Но сейчас… Восхитительный образ движущейся на нём Гермионы — её порозовевшая, шелковисто мерцающая, нежная кожа и янтарные глаза, полузакрытые в экстазе; вишнёво-красные, припухшие от поцелуев губы и дикие, разметавшиеся по хрупким плечам кудри; тяжёлые, налитые груди и округлый животик — всё это останется в его памяти навсегда, подогревая желание и сводя с ума…

Снова и снова они утоляли безумную жажду, наслаждаясь друг другом, пока наконец в полном изнеможении не достигли финала.

Они лежали в своей постели, сплетясь в единый клубок истомлёно-расслабленных тел, шёлковых простыней, кудрей Гермионы и локонов Люциуса.

— Я должна идти, — сказала она, придя в себя.

— Останься… Никто не ждёт тебя дома… только холодная постель и горькое одиночество… Спи…

Сильные руки Люциуса крепко обняли Гермиону, а мерный стук его сердца успокоил и погрузил в сон.

***

Её разбудило безжалостное солнце, нещадно слепившее глаза колючими лучами. Люциуса рядом не было, и Гермиона лежала в постели одна.

Утро принесло с собой осознание того, что она натворила. Неуловимая эйфория ночи испарилась, исчезла с первым лучом солнца, отпустив на волю растерянность, чувство вины, отчаяние и печаль. Жестокая реальность неумолимо пронзала Гермиону острыми иглами мрачных, тяжёлых мыслей, заполнивших разум.

«Это не любовь!.. Это предательство!.. Настоящее предательство!..»

Они звенели в голове всё громче, вызывая нестерпимое желание убежать, спрятаться ото всех и от себя. Гермиона поспешно вскочила с постели, но тут дверь отворилась, и в комнату вошёл полностью одетый Люциус.

— Доброе утро.

Его свежевыбритое лицо не выдавало никаких признаков замешательства или сомнений, на тонких губах играла мягкая, довольная улыбка. Обнаженная Гермиона застыла посередине комнаты, отчаянно пытаясь найти свою одежду. В следующее мгновение в руках Люциуса появился халат.

— Ты не это ищешь, дорогая?

Нервно закутавшись в него, Гермиона крепко-накрепко завязала пояс. Почувствовав её напряжение и неловкость, Люциус замер, пристально наблюдая за недавно такой родной, а теперь неприступной и чужой женщиной. Его улыбка поблёкла, постепенно сменяясь привычной высокомерной холодностью.

— Ты собиралась сбежать, Гермиона, не так ли?

— Нет, — она едва нашла в себе силы посмотреть ему в глаза. — Что мы творим, Люциус? Что с нами происходит? Я уже ничего… ничего не понимаю! Что делать дальше, как вести себя, чем оправдываться?..

Почувствовав, что нижняя губа начинает дрожать, Гермиона с силой её прикусила. Заметив это, Малфой подошёл к ней и провёл подушечкой большого пальца, стирая крошечную алую каплю крови. Мягкие губы сами раскрылись навстречу неожиданной ласке, и стоило тихому вздоху нечаянно сорваться с её уст, тут же Люциус настойчиво прильнул к ней. Его язык нежно прошёлся по припухшей губе, стараясь успокоить боль, заласкать чувствительную ранку. У Гермионы от нахлынувших ощущений закружилась голова, и она почти потеряла контроль над собой… Почти…

***

Люциус целовал её податливые губы, отлично понимая, что ещё минута, и она придёт в себя, оттолкнёт его. Но не смог устоять: Гермиона делала его таким слабым… Стараясь не думать о последствиях, он вкушал эти сладкие уста, пока предоставлялась такая возможность.

— Нет! Пожалуйста, Люциус, прекрати, — маленькие ладошки упёрлись в его грудь. — Надо остановиться. Это неправильно, и мы оба знаем это.

Тяжёлый, удушливый гнев ядовитой змеёй скользнул в сердце Малфоя.

«Так ничего и не поняла до сих пор! Она уже моя, я заявил на неё права и не собираюсь отступать, сколько бы она ни сопротивлялась».

— А вот и гриффиндорская мораль проснулась, — он холодно и зло ухмыльнулся. — Довольно поздно для угрызений совести, тебе не кажется, Гермиона?

Она вздрогнула от этого ледяного тона и, отлично понимая причины растущего гнева, взмолилась:

— Ты сам знаешь: необходимо прекратить… то, что происходит между нами… Люциус, пожалуйста, не ищи меня больше… Прошу тебя… дай побыть в одиночестве и во всём разобраться…

— Пытаешься сказать, что бросаешь меня, ведьма? Никто и никогда не отвергал Люциуса Малфоя. Слышишь? Никто и никогда.

Тень грустной, безнадёжной улыбки коснулась алых губ, и, не глядя на него, Гермиона тихо возразила:

— Я не могу бросить тебя… Хотела бы, но, увы, не хватает сил… Поэтому прошу… отпусти меня, Люциус. Не мучай… — её губы снова задрожали, а глаза наполнились слезами.

Мгновенно гнев его испарился, лицо озарилось состраданьем, и он неосознанно поднял руку, чтобы стереть её слёзы, приласкать, успокоить. Однако в следующую же минуту фирменная малфоевская холодность непроницаемой маской скрыла бушевавшие чувства, и Люциус опустив руку, отступил назад.

— Ну что ж… Как прикажете… Я сделаю всё именно так, как вы пожелаете, миссис Уизли. Уверен, дорогу домой вы знаете. До свидания.

И ушел… Оставил Гермиону, как она и просила — в одиночестве, в слезах и с разбитым сердцем. С трудом собрав остатки самообладания, она каминной сетью добралась до квартиры.

Стоило ей только шагнуть в собственную гостиную, как раздался ещё один гневный возглас.

— Гермиона! Может пора объясниться?

Возмущённый тон и ярость, полыхавшая в зелёных глазах, указывали на то, что Поттер был не на шутку разозлён. Но Гермиона сейчас находилась в таком разбитом состоянии, что не заметила его негодования.

— Гарри!

Увидев лучшего друга, она бросилась ему на грудь, задыхаясь от сдавленных рыданий, слёз, невнятных жалоб и на корню пресекая все его попытки наброситься с укорами.

Гарри

Когда накануне вечером, побывав в квартире Гермионы, Гарри обнаружил, что подруги нет дома, а утром она так и не появилась, он каким-то шестым чувством понял, что та находится у Малфоя. Ярость закипела в его сердце. Он чувствовал себя преданным и еле сдерживался.

Однако сейчас, когда виновница (и его лучшая подруга к тому же) выплакала все глаза в его объятьях, он попросту не знал, что делать: ругаться или жалеть её.