Одинокий голубь

За его спиной кобыла несколько раз раздраженно лягнула землю и принялась щипать траву.

Калл достал ружье из чехла и прочистил его, хотя оно и так было в полном порядке. Иногда сам процесс чистки ружья, повторяемый в тысячный раз, освобождал его мозг от утомительных дум и воспоминаний, но на этот раз старый рецепт не помог. Гас расстроил его, упомянув Мэгги, самое горькое воспоминание в его жизни. Прошло уже двенадцать лет, как она умерла, но память по-прежнему сохранила горечь, потому что то, что случилось с ней, было необязательно, а теперь и непоправимо. Он ошибался в бою, вел людей на смерть, но эти воспоминания не терзали его душу: бит вы были нужны, а люди — солдаты. Он считал, что выполнял свой долг достойно, насколько было возможно в тех трудных приграничных условиях.

Но Мэгги была не солдатом, а несчастной молодой шлюхой, которая по непонятной причине решила, что именно он должен спасти ее от ее же ошибок. Сначала ее узнал Гас, потом Джейк, потом еще много мужчин, а он навещал ее лишь из любопытства, интересно же было выяснить, о чем это мужики постоянно говорят и спорят. Выяснилось, что ничего особенного, во всяком случае, с его точки зрения, — короткий неловкий эпизод, причем смущение и чувство неловкости значительно перевешивали сомнительное удовольствие. Он не должен был идти к ней второй раз, не говоря уж о третьем, но что-то тянуло его, и не собственная плоть, а, скорее, беспомощность и привязанность женщины. У нее были такие испуганные глаза. Он никогда не встречался с ней в салуне, а поднимался по задней лестнице обычно уже после наступления темноты. Она, как правило, ждала его в раскрытых дверях с выражением беспокойства на лице. Он никогда с ней особенно не разговаривал, но она непрерывно болтала. У нее был высокий, почти детский голосок. Она все говорила и говорила, как будто хотела побороть смущение от того, что они собирались делать. Иногда он задерживался на полчасика, потому что стал привыкать к ее болтовне, хотя давно забыл, о чем именно она говорила. Но когда она что-то рассказывала, ее лицо расслаблялось и из глаз исчезал страх. При этом она хватала его за руку, однажды даже застегнула пуговицы на его рубашке. А когда он собирался уходить, потому что всегда спешил уйти, не находиться там, в ее комнате, она снова смотрела на него с испугом, как будто хотела сказать что-то еще, но не решалась.

— Что тебе? — спросил он однажды, поворачиваясь к ней на лестничной площадке.

— Ты можешь назвать меня по имени? — спросила она. — Хоть однажды?

Его настолько удивил вопрос, что именно его он и помнил все эти последующие годы. Почему ей было важно, чтобы он назвал ее по имени?

— Ну, конечно, — удивился он. — Тебя зовут Мэгги.

— Но ты никогда не зовешь меня по имени, — пожаловалась она. — Ты вообще никак меня не зовешь. Мне только хочется, чтобы ты хоть раз сказал, когда придешь.

— Не понимаю, зачем это нужно, — честно признался он.

Мэгги вздохнула.

— Ты просто меня порадуешь, — пояснила она. — Я буду так счастлива.

Что-то в ее словах глубоко обеспокоило его. Казалось, она заплачет или бросится за ним по лестнице.

Ему приходилось видеть и мужчин и женщин в отчаянии, но он как-то не ожидал этого от Мэгги. Но именно отчаяние прочел он в ее лице.

Через два дня он было направился к ней снова, но остановил себя. Вместо этого взял ружье, пошел к индейской переправе и просидел там всю ночь. Он никогда больше не ходил к Мэгги, хотя иногда встречал ее на улице. Она родила мальчика, прожила еще четыре года и умерла. Если верить Гасу, свой последний год она непрерывно пила. Одно время она путалась с Джейком, но потом Джейк уехал.

Все эти годы он помнил, с какой надеждой останавливались на нем ее глаза, когда он входил или уходил. Это были самые болезненные воспоминания, ведь он не просил ее так хорошо к нему относиться, и тем не ме нее она была к нему привязана. Он лишь хотел купить то, что покупали и другие мужчины, но она выделила его, и этого он никогда не мог понять.

Он тем не менее чувствовал себя виноватым, потому что он ведь возвращался снова и снова и бездумно позволил этой ее привязанности вырасти. А потом ушел.

— Разбил ее сердце, — без конца повторял Гас.

— О чем ты? — говорил Калл. — Она же была гуля щей.

— У гулящих тоже есть сердце, — заметил Август. И горькая правда заключалась в том, что Гас был прав. В ней не чувствовалось ничего жесткого, все знали, что она не годится для такой жизни. У нее часто по являлось на лице выражение нежности, ему ни у кого не пришлось больше видеть такого выражения. Он все еще помнил ее движения, даже лучше, чем слова. Она никогда не умела как следует уложить волосы и постоянно поправляла их рукой.

— Не слушаются, — жаловалась она, как будто волосы — ребенок.

— Вот и позаботься о ней, если тебе ее так жалко, — сказал он Гасу, но Гас пожал плечами.

— Она не в меня влюблена, а в тебя, — уточнил он.

Это был момент, когда они почти рассорились, потому что Гас не оставлял его в покое. Он хотел, чтобы Калл пошел и навестил Мэгги.

— Пойду, и что буду делать? — спрашивал Калл. Он уже приходил в отчаяние. — Я не создан для женитьбы.

— Да ведь она и не делала тебе предложения, верно? — саркастически замечал Гас.

— Пойду, и что буду делать? — настойчиво повторял Калл.

— Посидишь с ней, подержишь ее за руку, — говорил Гас. — Ей нравится быть с тобой. Не понимаю почему.

Но вместо этого Калл сидел у реки, ночь за ночью. Был период, когда ему хотелось вернуться, когда ему хотелось посидеть с Мэгги несколько минут и посмотреть, как она возится со своими волосами. Но он выбирал реку и одиночество, рассчитывая, что со временем это чувство пройдет, он перестанет думать о Мэгги, а она в свою очередь перестанет думать о нем. И вообще, есть более разговорчивые мужики, чем он, Гас и Джейк, к примеру.

Но чувство не прошло, прошли только годы. Каждый раз, когда он слышал, что она опять напилась или попала в беду, он ежился и чувствовал себя виноватым. Да еще и Гас не переставал к нему приставать, причем до такой степени, что они едва не дрались.

— Тебе нравится, когда все в тебе нуждаются, но ты чересчур разборчив относительно тех, чья нужда тебя не волнует, — сказал Гас во время одной из самых серьезных ссор.

— Я вовсе не хочу, чтобы кто-то во мне нуждался, — отрезал Калл.

— Зачем же ты тогда мотаешься по округе с этой шайкой полупреступников, которых ты называешь техасскими рейнджерами? Да среди них найдутся такие, которые и помочиться не рискнут, если ты им заранее место не укажешь. Но если в тебе нуждается такое беспомощное и слабое существо, как Мэгги, ты направляешься прямиком на берег и принимаешься чистить пистолет.

— Ну, он может мне всегда понадобиться, — заметил Калл. Но он сознавал, что переспорить Гаса ему никогда не удастся.

Всю свою жизнь он старался быть осторожным, и неожиданно случилось нечто, что навсегда оказалось вне его контроля, и все потому, что он хотел выяснить про эти дела с женщинами. Многие годы он держался особняком и критически относился к мужикам, бегающим по бабам. И вдруг он сам превратил все свои правила в посмешище. Что-то в этой девушке привлекло его, ее робость, одинокий вид, с которым она сидела у окна. И так вышло, что за теми крохами полученного удовольствия скрывалась глухая боль, которая мучила его куда больше, чем три ранения, полученные им за эти годы.

С рождением мальчика стало еще хуже. Первые два года его раздирали сомнения — что делать? Гас утверждал, что Мэгги призналась ему: ребенок от Калла, но откуда ей знать точно? Мэгги мужикам никогда не отказывала. Именно поэтому она и стала шлюхой, решил Калл, не могла отказаться даже от такой любви. Он чувствовал, что в ее понимании все это любовь — и ковбои, и игроки. Может быть, ей даже казалось, что другой любви и не бывает.

Иногда он колебался, хотел вернуться и жениться на ней, хотя для него это бы означало бесчестье. Возможно, мальчик и его, и тогда он поступил бы правильно, но из рейнджеров пришлось бы уйти.