Одинокий

– Ага, - сказал он и наконец открыл дверь.

– Тебе выпить нужно, - сказала она, входя в квартиру.
– Как рукой снимет. Что это у тебя? Коньяк?

– Нет. Шампанское.

– Э-э... Это не сгодится, - сказала она.
– Тут первое лекарство коньячок.

– Ничего. Шампанское тоже... У него газы...
– почему-то напомнил он.

– Тебе не газы нужны, а градусы, - сказала она.
– А больше тапочек нет?

– - Нет, - сказал он и засуетился, - но вы не беспокойтесь. Надевайте эти.

– А ты?

– А я люблю босиком, - соврал он.
– Знаете, так ноги дышат, врачи советуют босиком. Это здорово.

Она сняла с себя мокрое пальто, и он повесил его вместе со своим плащом на гвоздь в стене коридорчика. Она в его полосатых тапочках прошла в комнату. Он включил свет и заметил, что платье на ней тоже немного вымокло - подол и на спине.

– У вас платье мокрое, - сказал он.
– Как бы не простыли...

Она рассеянно разглядывала календарь на стене, хотя мокрое платье занимало ее гораздо больше - как люди, не живущие постоянно на одном месте, она боялась заболеть, простудиться, боялась слечь, и потому такие вещи, как вымокшее платье, заставляли ее серьезно волноваться. Она помолчала немного, что стоило ей большого труда, но, поколебавшись, внешне очень равнодушно спросила:

– У тебя тут ванная есть?

– Есть, - выдохнул он с замершей от восторга душой.

– Можно я...
– нерешительно начала она.

– Конечно!
– перебил он ее слишком громко,

Она усмехнулась.

Он включил ей колонку и засуетился в ванной - распечатал новое душистое мыло, несмотря на то, что старое на раковине было почти не использованным, приготовил расческу и чистое полотенце.

– Вот, - сказал он, выходя из ванной комнаты.
– Мойтесь'. На здоровье...

– Спасибо, - сказала она.

И уже входя в ванную, добавила:

– Послушай, давай на "ты"? А то как-то неудобно мне. В ванной у тебя моюсь, а ты все мне "вы" да "вы"...

– Да, да, - радостно подхватил он.
– Давайте на "ты"...

– Ну вот и хорошо, - улыбнулась она.
– Проще нужно быть.

– Ладно, - сказал он.

Кончив мыться, она позвала его из-за двери.

– Дай, пожалуйста, полотенце!

Ах, да, полотенце!" Впопыхах он повесил его за дверью ванной комнаты. И когда он постучал, и увидел ее высунувшуюся руку, обнаженную, ослепительно белую, душистую, и представил ее всю, голую там, в ванной, такую доступную, отделенную от него всего лишь тонкой дверью, у него яростно затрепетало, забилось сердце, подкатило к горлу, и у горла стало больно ворочаться и гулко стучать, отдаваясь во всем теле, даже в ступнях и в пальцах похолодевших рук, и закружилась голова, и заныли, обсохли вмиг, затосковали губы.

– Ну, что же ты?
– спокойно сказала она из-за двери и щелкнула пальцами своей душистой, белой руки.

Он спохватился, отдал ей полотенце, прошел в комнату и сел, часто дыша, за свой стол. Но тут же вскочил, взял на кухне стаканы, поставил на стол шампанское, нарезал булочку аккуратными ломтиками, хотя отчаянно дрожали руки, расставил в тарелочках масло, сыр, колбасу... И тут, подняв голову, увидел ее в дверях. Она стояла в коротенькой, яркой и несвежей комбинации, с полотенцем, накинутым на плечи, и внимательно смотрела на него. У нее были худые, немного костлявые, но красивые ноги, и лицо без косметики, чуть покрасневшее, распаренное, напоминало лицо заплаканного ребенка. Завидев ее в дверях, он от растерянности выронил нож. Нож звякнул на полу, и он полез под стол доставать его, не успев обратить внимания ни на худые, с выступающими костями ноги ее, ни на лицо заплаканного ребенка.

– О! К тебе гость придет, - сказала она, кивнув на выроненный им нож.

– Я не .пущу его, - пробормотал он, поднимаясь с пола.

– У меня платье мокрое, - сказала она.
– Повесила сушиться. Дай мне что-нибудь накинуть.

Он дал ей свою лучшую рубашку. Рубашка была ей- до колен, она застегнула ее и сказала:

– Почти как платье.

– Ага, - сказал он.
– С обновкой.

: - А почему это у тебя столы так странно поставлены?
– вдруг обратила она внимание.

– А это так...
– засмущался он.
– Глупости... Так мне удобнее, свет падает...

– А, - и она тут же забыла о столах и села. Он приготовил и протянул ей бутерброд.

– Что я, маленькая?
– сказала она недовольно, но бутерброд взяла и с удовольствием надкусила.

– Если хлеба мало, я могу у соседей попросить, - предложил он, видя, с каким аппетитом она ест.

– Нет, нет, я не ем много, - сказала она.
– Особенно на ночь.

Он взволнованно покраснел при упоминании о ночи.

– Ну, что же ты не разливаешь?

Он спохватился, разлил шампанское дрожащей рукой.

т- И, конечно, перелил, - сказал он огорченно.

– Ничего, не беда, - она решительно встала.
– Есть у тебя на кухне тряпочка?

– Есть, - сказал он.
– Там, на столе, или на холодильнике... Или на полу, - крикнул он ей на кухню.

Она вошла с тряпкой.

– К счастью, не на полу, - сказала она и стала вытирать со стола.

Он задумчиво смотрел на нее и думал о чем-то своем, туманном, сокровенном.

– Ты чего улыбаешься?
– спросила она и тоже улыбнулась.

– Да так, - он стряхнул с себя начинавшиеся, как болезнь, мечты.

– Анекдот вспомнил?

– Ага.

– А этот знаешь, про мужа, у которого жена уехала в командировку, а он ей телеграмму - срочно, где ножи и вилки? А она ему - спи дома. А он опять - где ножи и вилки? А она ему обратно - спи дома. А потом приезжает, ведет его в спальню, а там, под одеялом, - ножи и вилки, - рассказывала она, вытирая со стола.

– Ха-ха-ха!
– рассмеялся от души он и тут же почувствовал себя немного раскованнее.

Она улыбалась, смотрела, как он смеется, а потом серьезно сказала:

– Когда ты смеешься, у тебя уши шевелятся. Он помрачнел.

– Обиделся?
– удивилась она.
– Дурачок, что ты? Я же так, не хотела обидеть. Просто интересно, как уши сильно могут двигаться...

– Ну, ладно, уши и уши, - рассердился он, но тут же сменил тон: - Да нет, я ничуть не обиделся.

– Ну, тогда давай выпьем, - сказала она.
– За праздник, ведь сегодня праздник! За нас, за все хорошее.

– Ага, - сказал он.
– За все хорошее... И они выпили.

– У тебя сигарет нету?
– спросила она.

– Нет, - сказал он.
– То есть есть, но ты, наверно, такие не будешь. "Прима".

– Давай "Приму", - сказала она.

Он протянул ей пачку, и она взяла мятую, дешевую сигарету, закурила и с наслаждением затянулась. Ему стало немножко неприятно. Наверху у соседей послышалась музыка. Они молчали, слушая музыку сверху.

А потом она долго и путано рассказывала ему о себе, а он никак не мог понять, пьяна она или нет, и рассказывая, она повторяла одно и то же несколько раз по-разному, забывая старое и придумывая по-новому, - рассказывала про то, как выросла в детдоме, и как потом ее взяли на воспитание дальние родственники, и относились к ней, как к родной дочери, рассказала, как родилась и до двенадцати лет жила на Севере, и что брат у нее - полярник, и что другой брат - нефтяник в Тюмени и зарабатывает бешеные деньги, а муж у нее (при этом он неприятно поморщился) подлец (он улыбнулся), бросил ее, и она тогда сделала аборт на Севере, а потом приехала сюда, в Баку, потому что родилась и выросла здесь, а дальние родственники держали ее как прислугу, и что их сын-лоботряс совратил ее, когда ей не было еще и шестнадцати лет, и они поженились и уехали на Север. После второго стакана она опьянела заметно.