Одиссей покидает Итаку. Бульдоги под ковром

Да и Геринг вполне резонно не желал в угоду Гальдеру и прочим браухичам, бокам и леебам оставаться перед решающими сражениями без самолетов, а главное — без лучших своих летчиков.

Казалось бы, Новиков имел все основания гордиться достигнутыми под его мудрым руководством успехами. Потери Красной Армии в людях и технике были не сравнимы с потерями в «предыдущей редакции» тех же событий. Стратегическая обстановка на фронтах напоминала ситуацию примерно ноября 1941 года, когда немцы при полном напряжении сил еще могли наступать, но каждый километр оплачивали ценой вдесятеро выше той, чем могли себе позволять. Только происходило все не на окраинах Москвы, а у старой границы.

Однако при всем этом Новиков впервые в жизни испытывал нравственные терзания в духе Достоевского. По поводу цели, которая то ли оправдывает средства, то ли нет. Раньше ему просто не приходилось всерьез о таком задумываться. И очутившись в роли практически единоличного вершителя судеб миллионов людей, поначалу тоже не до конца осознавал, какую принимает на себя тяжесть. Разработанный стратегический план казался ясным и логически оправданным.

Конечно же, это вполне разумно — отразить первый, самый страшный и внезапный натиск гитлеровских войск силами кадровых частей, одновременно создавая в тылу практически новую армию, которая и нанесет по измотанному и потерявшему наступательный порыв противнику сокрушительный удар, перейдет в контрнаступление и погонит его на Запад, до Берлина, а то и до Атлантики. Новиков и сейчас по-прежнему считал, что в военном смысле план безупречен. А в моральном?

На войне никто никому не может дать гарантий личной безопасности. Солдаты погибали и продолжают погибать в больших и малых войнах. Но должно существовать равенство шансов.

Недопустимо обрекать людей на участь смертников. Почему так неприятно читать о последних днях обороны Севастополя в сорок втором? Все уже ясно, город удержать не удалось, командование отбыло на Кавказ, а кому-то приказано — оставаться, биться до последнего, в буквальном смысле, солдата и патрона, потому что права на плен тоже нет.

То же самое — идея камикадзе. Наша мораль ее отрицает. Почему? Вроде бы летчики сорок первого года были такими же камикадзе, готовыми на гибель, на таран, на подвиг Гастелло, и никто почти из них не дожил до победы. Неужели все дело как раз в этом «почти»?

Если бы погибающие сейчас на западе дивизии имели нормальные шансы — через положенное время отойти на переформирование, на отдых, получить подкрепления, потом снова воевать — все их жертвы выглядели бы совсем иначе. Но возможности вывести их сейчас из боя не было. Им нужно любой ценой продержаться еще минимум месяц. А для скольких такая необходимость означает верную смерть?

В общем, известная страсть российского интеллигента к рефлексиям не миновала Новикова и здесь. Он даже подумал, что главное преимущество Сталина и ему подобных в том и заключается, что на пути к достижению цели — неважно, какой — они свободны от расслабляющей способности войти в чье-то положение, ощутить чужую боль, задуматься: а вдруг кто-то другой прав не меньше, чем ты? Как без такой способности лидеру? Ибо, если он будет исходить из чувств, обычных для нормальных людей, то как сможет принимать решения, гибельные для отдельно взятых личностей, но необходимые для чего-то высшего?

Жаль только, что невозможно четко определить, с какого поста и с какого момента человек получает право мыслить и поступать как лидер. А ну как он вообразит, что ему уже все можно, а на самом деле — еще нельзя?

В старое время проще было, там такие права давались в силу происхождения.

Но то, что Новиков на своем посту имел возможность сейчас не только руководить воюющей страной, но вдобавок и рефлектировать таким образом — это уже был хороший признак. Это свидетельствовало, во-первых, о том, что все идет по плану, и во-вторых, что он остается самим собой, натура Сталина не имеет власти над личностью Новикова.

«Телексная связь по СТ-35.

Минск, Марков, Сталину лично. Прошу к аппарату.

— Сталин здесь, да, слушаю вас.

— Здесь Марков. Товарищ Сталин, обстановка крайне обострилась. Непрерывные атаки значительно превосходящего противника. Войска держатся только силой воли. Резервы практически исчерпаны. Прошу оказать помощь минимум тремя армиями из глубины.

— Товарищ Марков, вы хорошо знаете обстановку, наши возможности. Не поддавайтесь влиянию момента. Больше выдержки. Удерживайте фронт наличными силами. Ближайшую неделю помощи оказать не можем. Сталин.

— Товарищ Сталин, ответственно заявляю: фронт может рухнуть. Держаться нечем. В дивизиях по тысяче штыков. Танковые корпуса втянуты в оборонительные бои, контратаковать нечем. Наметился разрыв фронта непосредственно в районе Минска. У орудий прогорают стволы. Настоятельно прошу помощи.

— Марков, окажем поддержку авиацией, назовите цели. Отдам приказ соседям усилить нажим на противника с флангов. Изыскивайте резервы. Напоминаю, в аналогичной обстановке под Смоленском Тимошенко держался. У вас до сих пор преимущество плюс четыре армии. Не паникуйте.

— Товарищ Сталин, на самом деле все гораздо хуже, чем кажется сверху. Я утверждаю с полной ответственностью. Если фронт посыплется, будет труднее. Введу в бой последний резерв — дивизию Ямщикова, а там как хотите.

— Марков, Ямщикова не трогайте, он нужен для другого, удерживайте фронт еще трое суток, почаще вспоминайте, что было, что будет».

Берестин оборвал ленту с аппарата, еще раз перечитал. Конечно, Андрею там проще. Он видит только листы карты с красными и синими обозначениями. Дужки, стрелки и прочее. По ним легко планировать грядущие победы. И не так отчетливо осознаешь, что кроется за каждой стрелкой. Вот провел он сейчас по глянцевой бумаге хорошо отточенным карандашом «Делегатский», и через несколько часов сколькими еще потоками крови, пачками похоронок его жест обернется…

Линия фронта на карте почти зримо дрожит от чудовищного напряжения. Как перетянутая тетива. Чиркни по ней ножом… Если немцы пробьют брешь в обороне — все. До Смоленска их не остановишь. Разве только Жуков сумеет оттянуть на себя вторую танковую группу, если сейчас же начнет наступать на север.

Резервов действительно нет. Дивизия Ямщикова и Борисовское танковое училище. Это все. Похоже на китайско-вьетнамский конфликт марта 1979 года. Там тоже пограничники и ополченцы месяц держали фронт, а вся вьетнамская армия стояла и смотрела, чем дело кончится. И за спиной Западного фронта тоже стоит трехмиллионная армия, но она предназначена для грядущего наступления. Разумно, но уж очень тяжело…

Пожалуй, пора штаб фронта из Минска выводить. Не трусость, а осознанная необходимость. Переместиться восточнее Борисова, прикрыть Минское шоссе курсантами, туда же оттянуть Ямщикова. Даст бог — обойдется.

И еще был у Берестина последний, так сказать, подкожный резерв, который он ни в каких схемах не учитывал, а только в глубине подсознания держал, чтобы не поддаться настроению момента — три сводных полка пограничников, на самый распоследний случай. И при них сто гранатометов. Андрей прав — Тимошенко было гораздо хуже, когда он принимал фронт после ареста Павлова.

Берестин снял трубку телефона…

Знания, талант, воля даже такого полководца, как Марков — это еще не все на войне. Есть и другие факторы. При всем героизме войск никак нельзя забывать, что армия-то была все же армией сорок первого, а не сорок четвертого года. То есть — не имеющей серьезного боевого опыта, не располагающей кадрами командиров, способных решать возникающие поминутно и сложные даже для подготовленных военачальников проблемы. Не случайно ведь только на третьем году войны Советская Армия научилась проводить операции с решительными результатами.

И если сегодня в обороне войскам еще удавалось стоять насмерть, то маневренные действия получались гораздо хуже.

Если бы Маркову удалось сохранить сплошной фронт, его войска, медленно отходя с рубежа на рубеж, выиграли бы еще несколько дней, но так не получилось. К исходу дня прорыв расширился до тридцати километров по фронту и почти на сорок в глубину.

Берестин отдал приказ начать общий отход к Днепру.

Глава 2

Воронцов шел на восток, немного уклоняясь к северу и избегая дорог. Положение, в котором он оказался, сильно отличалось от запланированного. Один, без оружия, если не считать пистолета ТТ с двумя обоймами, без броневика и даже без карты. И не сутки-двое предстоит здесь провести, а неизвестно сколько. Если Антон не вытащит.