Одиссея мичмана Д...
Шрифт:
Подводной лодки не видно, стреляли по заранее установленному прицелу с расчетом, что при расставленных веером орудиях какой-либо удачный выстрел утопит невидимую подводную лодку.
Проходит минуты две. Горнист на переднем мостике играет: «Прекратить огонь!» Стрельба смолкла.
Корабль кренится все больше и больше на левый борт. Справимся ли? Слышу, как докладывают старшему офицеру, что носовая переборка, отделяющая носовой отсек, не выдержала давления воды и лопнула, что вся батарейная палуба в огне, жилые палубные
Старший офицер старший лейтенант Михаил Михайлович Домерщиков бросился вниз и на ходу крикнул мне взять людей из носовой башни и попытаться открыть люки в кормовых отсеках.
Через машинный люк пытаюсь пройти вниз с четырьмя комендорами, но здесь огонь бушует так, что не проскочить. Быстро выскакиваем обратно, и через кают-компанию пробираюсь в жилую палубу. Темно… Электричество погасло. Комендор ощупью включает аккумуляторный фонарь. Вот люк в кормовую динамо-машину. В такую минуту работа спорится. Секунда – и люк поднят.
Бежим к следующему люку. Затем в соседний отсек. Здесь уже распоряжается лейтенант Кузнецов.
– Как дела, Николай Александрович?
– Кончаем. Если увидите Михаила Михайловича, скажите, что в батарейной палубе пожар едва ли удастся потушить. Донки воду не подают, а огнетушители не справляются. Там остался лейтенант Ивановский. Я приказал на всякий случай затопить кормовые бомбовые погреба.
Старым путем возвращаюсь обратно. Пробегаю через кают-компанию, заглянул в дверь, ведущую в батарейную палубу. Картина – не забыть.
«Пересвет» старой конструкции. На нем батарейная палуба без переборок от носа до юта. От взрыва носовых погребов огненный клуб прокатился по палубе до переборки кают-компании и зажег все. Удивительно, деревянная палуба не горит. Огонь лижет ее и пропадает. Горит только железо, вернее, краска на железе. Потушить без воды – безнадежно, а воды нет: от взрыва испортились трубопроводы.
Выскакиваю наверх.
Нос крейсера уже совсем в воде. Высоко задрана корма. Нет, не спасти корабль. Вот-вот повалится на борт, и конец.
На кормовом мостике командир корабля капитан 1-го ранга Иванов-Тринадцатый спокойно отдавал приказания. Рядом с ним с мегафоном в руке – старший офицер.
Команда на юте. Полная тишина. Инженер-механик Дацун с двумя унтер-офицерами вытаскивают спасательные пояса из кормовой рубки и раздают матросам. Матрос Железняков, загребной с моего катера, видя, что я еще без пояса, быстро снимает свой и предлагает мне. Отказываюсь. Железняков настаивает. Из затруднительного положения выручает боцман, не слышавший предварительного разговора.
– Железняков, сукин сын, ты что пояс снял! Не слышал команду «Пояса надеть!»? Придешь завтра ко мне в отдых медяшку драить!
Железняков быстро надевает пояс. Невольно улыбаюсь. Боцман верен себе. У него исключительных случаев не бывает.
Пока крейсер на воде – есть завтра, есть и чистка меди.Не в этом ли весь смысл дисциплины? Не из-за этого ли нет паники? Люди знают, что делают. Воля одна – она там, на мостике, откуда раздается спокойный голос командира:
– По гребным судам! Гребные суда – к спуску!
Засвистали дудки унтер-офицеров. Быстро разбегается команда. Трудно спускать шлюпки, когда качает, а качает здорово. Борт «Пересвета» высокий, отведет на качке шлюпку в сторону, не удержат крючковые матросы, а держать приходится за гладкое железо, с размаху ударит о борт – летят вниз щепки и люди.
Мой гребной катер № 1. Много трудов и забот вложено в него. Гребцы – как один. Вот вывалили уже за борт на шлюпбалках.
– Тали потравливай!
Медленно пополз катер вниз. Шибанов, сибиряк, косая сажень в плечах, цепляясь за каждый обушок, не дает катеру отвалиться от борта. Вот уже у самого верха… Ловлю момент, чтобы крикнуть: «Раздернуть тали!» Вижу, Суходолов держит руку слишком близко к блоку.
– Суходолов, трать-та-ра-рать! Руку где держишь?!
– Есть, вашсокродь!
– Раздернуть тали!
Крик Суходолова… Двух пальцев нет – втянуло-таки в блок.
Домерщиков с мостика кричит в мегафон:
– Вячеслав Николаевич, садитесь скорее, отходите!
Но ветер искажает фразу, и я ее понимаю как «Садитесь, если хотите». Если хочу. Конечно, хочу. Но разве уйдешь с тонущего корабля без прямого приказания? Кричу своему старшине:
– Голабурда, отваливай! Смотри, береги катер!
– Есть, вашсокродь! Будьте покойны!
В секунду весла разобраны, и ощетинившийся катер лихо вывертывает на волне.
Всю ночь держался Голабурда под веслами, подбирая людей из воды, доставляя их на подошедший через несколько часов французский тральщик. И только на рассвете, убедившись, что больше делать нечего, сдал иностранцам полузатопленный катер с проломленным бортом. Много народу обязано ему своей жизнью.
К сожалению, это была единственная шлюпка, дошедшая до воды, остальные спустить Бог не попустил. Слишком сильно качало крейсер.
«Пересвет» уже совсем лежал на левом борту. Спокойно, уверенно раздаются с мостика слова командира:
– Команде на ют! Команде раздеться! Прыгать за борт! Отплывать дальше! У борта не держись!
Старший офицер медлил спускаться с мостика. На крейсере остались одни офицеры. На мостике – один командир.
– Ну что же, господа, – шутит старший офицер Михаил Михайлович Домерщиков, – пожалуйте купаться!