Одиссея поневоле(Необыкновенные приключения индейца Диего на островах моря-океана и в королевствах Кастильском и Арагонском)

Море-океан пересекали флотилии белокрылых кораблей. Адмирал открыл берега великого материка — Южной Америки. Адмирал вернулся на Эспаньолу. Адмирала сместили и доставили в цепях в Кастилию. С адмирала (так приказала королева) цепи сняли, но послали его не на Эспаньолу, а в новое плавание. Адмирал открыл страну Гондурас и Панамский перешеек. Адмирал вернулся в Кастилию, умирающая королева о нем не вспомнила. И адмирал скончался.

Его высочество король Фердинанд пребывал в добром здравии, равно как и верный слуга короны дон Хуан де Фонсека. Он был уже не архидиаконом, а епископом и по-прежнему ведал всеми заморскими делами.

Дела же эти шли прекрасно. Открыто было множество больших и малых островов, и хоть пока не оправдались надежды на обретение несметных залежей золота, но земли в Индиях оказались богатыми и за море удалось сплавить немало беспокойных искателей лучшей доли, а от этого безопаснее стали кастильские дороги да и казне была польза: пятую часть добычи урывала она у лихих переселенцев.

Индейцев вешали, сжигали на кострах, травили собаками. Индейцы гибли на плантациях, гибли в золотых рудниках. На Эспаньоле их осталось мало, но эти Индии не имели ни конца ни края и индейцев было великое множество.

Бездонная трясина давным-давно съела былую резиденцию адмирала — горе-городок Изабеллу. Новая столица Индий — Санто-Доминго лежала на юге острова Эспаньолы, в том месте, где в море впадает капризная река Осама. Столица была молода и прекрасна. Прекрасна по замыслу. На плане, старательно расчерченном, украшенном ангельскими ликами и геральдическими фигурами, широкие улицы пересекались под прямыми углами, просторные площади вписывались в строгую сеть, здесь и там чернели квадраты грядущих церквей, дворцов, кафедрального собора, тюрьмы.

В натуру геометрическую фантазию воплотить не успели. За недосугом, да и не хватало рабочих рук. Добрые христиане не желали мараться в известке и набивать мозоли, а индейцев извели под корень. На грязных, заросших буйными травами пустырях, словно грибы после дождя, вспучились землянки, шалаши, глинобитный собор едва успели подвести под соломенную крышу, дворцов же в городе не было. Его милость дон Николас де Овандо, командор ордена Алькантары и правитель Индий, обитал в подслеповатом каземате, который приличия ради величался замком. Впрочем, тюрьму все же выстроили. Без нее никак нельзя было обойтись.

Ночью по городу никто не ходил. Ночь была во власти мародеров, по утрам же альгвазилы дона Николаса вылавливали в мутных водах Осамы мертвые тела. Без исповеди, без покаяния отходили в лучший мир жертвы ночных разбоев. С ножом в спине, с разбитым теменем, удавкой на шее.

«Пегий Конь» стоял впритык к гаванским складам. «Конь» по щиколотку погрузился в жирную хлябь, шаткие мостки вели к двери, прорубленной в щелистой дощатой стене. Надвигалась воскресная ночь, чрево «Коня» бурлило, рябой кабатчик сбивался с ног, гася неутомимую жажду клиентов. Ближе к стойке разместилась небольшая и на диво тихая компания. Пять кавалеров, у одного из них — был он главарем этой пятерки — левый глаз прикрывала черная повязка.

Человек, ради которого собралась эта компания, запаздывал. Он пришел незадолго до полуночи. Пришел один и, направляясь к поджидавшим его людям, сказал кабатчику:

— За углом мертвое тело. Какой-то пес хотел пырнуть меня ножом. Убери падаль, стражники начали обход, тебе и без них забот хватает.

Его хорошо знали, этого маленького человека в берете, надвинутом на правую бровь. И он знал многих и многим дарил улыбки. Кто знает, улыбаются ли волки, но если улыбаются то именно так дерзко и белозубо.

Да, не только «Пегий Конь», но и вся Эспаньола отлично знала дона Алонсо де Охеду. Помнили и его походы в Сибао, тогда с ним стремя в стремя скакал дон Хоакин — одноглазый кавалер с черной повязкой. Помнили и другое. В девяносто девятом году Охеда снарядил несколько кораблей и по следам адмирала отправился в дальнее плавание. Он открыл страну Венесуэлу и привез оттуда жемчуг и золото.

Затем исчез, говорили, будто кто-то видел его в Севилье, а сейчас опять появился на Эспаньоле. Делать ему здесь вроде как бы и нечего: остров покорен, земли розданы достойным христианам, индейцев осталось мало, да и что с них взять, коли душу из них трясут уже шестнадцатый год.

«Пегий Конь» затих. Все навострили уши: ведь неспроста пожаловал сюда в ночную пору дон Алонсо, любопытно, о чем он будет говорить с доном Хоакином и его дружками.

Однако маленький рыцарь молчал. Прихлебывая ядреное винцо, он слушал своих собутыльников. А их речи соседям были неинтересны. Всем приелись вечные жалобы на собачью заморскую жизнь. Землю дали, дали и язычников, голов по тридцать на каждого поселенца, а что толку, если эти нехристи дохнут, как мухи. Еще годика три-четыре назад можно было пригнать в Санто-Доминго сколько угодно индейцев из дальних областей, но сейчас и там их нет, а плантации не расчищены, работать на них некому, в кошельке пусто, и вообще эти Индии не для белых людей.

— Клянусь честным крестом, — очень тихо проговорил дон Алонсо, — мне приелись эти бабьи причитания. Рыцаря кормит меч, и я через дона Хоакина еще позавчера вам предложил: идите со мной в Дарьен. Места там неведомые, индейцы непуганные, золото мы отыщем. Ежели повезет, а мне везет всегда, через год вернемся в Санто-Доминго, и тогда нам море будет по колено.

«Пегий Конь» встрепенулся. Хоть едва прошелестели слова маленького рыцаря, но кое-что дошло сперва до ближних, а затем и до дальних столов.

— Дарьен, Дарьен. Он собирается в Дарьен. Он вербует охотников…

Завсегдатаи «Пегого Коня» сорвались с места, они вплотную обступили стол, за которым вел беседу дон Алонсо.

А маленький рыцарь встал, лениво потянулся и торжественно сказал:

— Сеньоры, благодарю за внимание, признателен за добрые намерения. Вижу, всем вам не терпится разузнать, куда я отправляюсь, и предложить мне свои услуги. Но вы мне не нужны. И прошу вас не мешать моей беседе.

Он улыбнулся, выхватил из ножен шпагу и вонзил ее в столешницу. Все молча глядели на эту длинную шпагу, следили за упругими колебаниями блестящего клинка. Все тише и медленнее раскачивалась шпага и редел людской круг. Молча возвращались добрые христиане на свои места.

Дон Алонсо сел:

— Мне не нужны эти подонки, мне нужны вы. Все пятеро. На вас я могу положиться, с вами я съел не одну фанегу соли. — Он чуточку помедлил и добавил: — Ну, а затем напомню вам слова покойного адмирала, да ниспошлет ему господь небесное вице-королевство, коли их высочества отобрали у него земное: золото — это совершенство, золото способно вводить наши души в рай.

Одноглазый Хоакин не без труда освободил шпагу дона Алонсо и протянул ее хозяину.

— Что и говорить, — проворчал дон Хоакин, — ваше предложение заманчиво: мы обнищали, мы обносились, мы забыли, какого цвета золото. И все же мы вынуждены отказаться. А почему, я вам отвечу как на духу. Мы все чистокровные идальго, но не первенцы, а младшие сыновья наших отцов. Нашим старшим братьям рано или поздно достанется клочок земли на родине. Нам — никогда. А мы сызмальства страдали по своей земле, нам и во сне и наяву грезились собственные поместья. Здесь мы их получили, и теперь синица в руках нам дороже журавля в небе. Достать бы нам индейцев, а о золоте мы и не помышляем. В Дарьене мы людей не раздобудем, и Дарьен поэтому не про нас.