Одлян, или Воздух свободы: Сочинения

А может, просто косить на тихое помешательство? Не-е-ет. Это не по мне. Только на буйное. Господи, помоги мне стать дураком, хоть на час. Профессор, что тебе сегодня снилось? Ей-богу, я сведу тебя с ума».

Глаз бросил окурок. Взросляки продолжали смаковать чьи-то похождения. «Стоп. Так это вроде про меня. Только добавлено много».

— Ну вот, — рассказывал чернявый в кепке, — как-то его посадили в камеру к ментам, так он их там терроризировал, они ночами его охраняли, чтоб не замочил их. А потом вызвали начальника тюрьмы и попросили убрать от них.

— А как побег он из тюрьмы делал, вернее с этапа, ты слышал? — спросил другой, одетый в клетчатую рубашку с длинными рукавами.

— Нет.

— Его в вагон стали сажать, а он вывернулся и побежал. Солдат выстрелил ему в спину. Еле отходили.

Глаз слушал-слушал взросляков и сказал:

— Так это вы про меня рассказываете.

Мужики взглянули на него свысока и, ничего не ответив, продолжали рассказывать его похождения. Они не поверили, что это он, такой щупленький и невзрачный.

Глаз сейчас находился в зените тюремной славы. Не знал Глаз, что почти по всем камерам тюрьмы про него рассказывают были и небылицы. Ему приписывали даже то, что сделал не он. Тюрьме нужен герой, который поднялся выше тюремных законов и, несмотря на удары и пули, творит то, что хочет. Глаза идеализировали. Идеализировали и зеки, и тюремщики. А он об этом знал мало. Он был сын тюрьмы. И не представлял себя вне ее.

Когда взросляки замолчали, Глаз спросил:

— А вас куда?

— На суд, — ответил мужик в кепке и отвернулся.

— На су-у-уд, — протянул Глаз и подумал: «Так вот куда меня. Эх ты! Вот влип. Меня тоже на суд. Свидетелем за Костю. Как быть?»

Глаз испугался. Его повезут на суд по делу взяточников. А защищать одного зека и топить другого — хреново. Так делают козлы. «Что предпринять? Э-э, стоп. Сейчас, когда выведут в тамбур, закошу на аппендицит. А если не поверят? Скажу, вызывайте врача. Не вызовут — с пола не встану. Конвой меня такого все равно не примет. А если затащит в машину? Ну и пусть. Ногами не пойду. А в зале — люди. Нет, скрюченным в суд заносить не будут. Конвой меня просто не примет».

Глаз, шмаляя сигарету, ходил по боксику, решая, как быть. «Но ведь я Косте слово дал, что расскажу следователю все, что говорили по трубе. Слово я сдержал. Но разве я тогда мог предположить, что еще и свидетелем на суд потащат? Теперь, раз уж дал показания, придется в суде их отстаивать. Я ничего не вру. Конечно, я показываю против одного зека в пользу другого, но ведь я показываю правду. Если бы я сидел с начальником управления и пришлось показывать против Кости, но правду, я не смог бы и ему отказать. Ведь это не вранье — может, ему меньше дадут. А вдруг тогда в нашей камере не было никакой подсадки и Костя сам сказал следователю о разговоре по трубе, раз ему это выгодно? Да, попробуй здесь разберись. Но раз так вышло, придется в суде говорить, как у следователя».

И Глаз решился.

Зеков принял конвой срочной службы, ошмонал и повез в тюменский областной суд.

Глаз удивился, как их вели. Ни разу его так не водили. Впереди шел конвоир, следом за ним — заключенный. За зеком опять конвоир. И конвойный замыкал цепочку. «Да, от них трудно намылиться»,— подумал Глаз, входя в массивные двери областного суда.

Его закрыли в одиночную кабину рядом с залом заседаний. Волчок у кабины — открытый, и можно в него смотреть. В кабину напротив посадили молодого мужчину, одетого в лагерную робу. На груди у него Глаз успел заметить белую матерчатую полоску, пришитую к робе. На полоске черными буквами написана фамилия: Снегирев. «Его привезли с двойки или с четверки, а может, с однерки. То ли такой же свидетель, как я, а если свидетель с воли, то, пока шло следствие, успел за что-то попасть, и его в лагерь отправили».

Глаз впервые в жизни переступил порог областного суда. Какой шикарный зал! Огромные светлые окна. Потолок от пола так высоко, что у Глаза захватило дух — как дворец! На потолке лепные украшения. Зал набит до отказа. Публика так ярко разодета, будто пришла не на суд, а в театр. Судят хозяйственных руководителей, местную верхушку. Глаз, не торопясь, с достоинством прошел по залу, шныряя взглядом по лицам, стенам и потолку. Остановился перед президиумом, а конвойный сел в первом ряду, чтобы не рисоваться перед публикой. Прямо перед Глазом сидели судьи и заседатели, слева — прокуроры, справа — защитники. Когда Глаза судили в первый раз, во всем зале было меньше людей, чем здесь, в президиуме.

Председательствующий на Глаза и не взглянул — свидетели ему порядком надоели, а Глаз проходил по делу в самом конце.

— Ваша фамилия, имя, отчество? — спросил судья.

Глаз отчеканил.

— Так, — судья мельком взглянул на Глаза, продолжая листать дело, — где проживаете? Где и кем работаете?

«Он что, не знает, что я из тюрьмы? Ладно!»

— Город Тюмень, — звонко, чтобы слышал весь зал, проговорил Глаз, — почтовый ящик ИЗ шестьдесят восемь дробь один, или, по-другому, тюрьма, камера номер одиннадцать. Я там, правда, не работаю — сижу.

В зале засмеялись. Глаз на публику сработал отлично. Это его воодушевило.

Судья поднял голову, поправил очки и сказал смущенно:

— А-а-а, вы из следственного изолятора, извините. Я забыл.

«Охо, судья передо мной извинился. Ништяк!»

— Подойдите к столу и распишитесь за дачу ложных показаний. Согласно статье сто восемьдесят первой, за дачу ложных показаний вам могут дать до семи лет.

— До семи? — переспросил Глаз, взглянув удивленно на судью. Председательствующий средних лет. Одет в черный костюм с белой рубашкой. Из окна на него падали неяркие лучи осеннего солнца, и он немного щурился. Судья симпатичный, с прямым носом и волосами, зачесанными назад. — Всегда эта статья до года была, а теперь что, до семи выросла?

— Это первая часть до года, а вторая, за особо опасные преступления, до семи. Распишитесь.

— А что мне расписываться за эту часть, у меня и так срок восемь лет, а малолеткам больше десяти не дают, так что я могу расписаться только за первую часть. Если хотите, за первую — распишусь.

Громкий смех зала был приветствием Глазу. За десять дней суда публике надоели трепещущие свидетели и заискивающие ответы.

В зале заперешептывались.

— А вы по какой статье осуждены?

— Не по статье, а по статьям. Первый раз, в прошлом году, меня судили по статье сто сорок четвертой, части второй, и дали три года. Второй раз, в этом году, по статье девяносто шестой, но она по амнистии отпала, потом по статье восемьдесят девятой, но меня оправдали, тогда суд повесил две другие: сто восемьдесят восьмую, часть первую, и сто сорок шестую, часть вторую, пункты а, б, в. К трем годам добавили пять. Теперь — восемь. А вы говорите за ложные показания до семи расписаться. Если б она была до двух — мне же как раз до десяти двух не хватает, — я бы расписался.