Одна ласточка еще не делает весны

Главная игра для всех мальчишек, конечно, война. Но не всегда удавалось собрать достаточно большую ватагу, чтобы, разделившись на два лагеря, начать шумные боевые действия. Часто мы были втроем: я, Тимур и Рамзан. Тогда противником в войне назначался совхоз, со всей его живой силой и техникой. Это тоже очень интересно, играть в партизан. Мы совершали диверсии на железной дороге, однажды весьма удачно спустили с рельс вагон минеральных удобрений. Натыкав в жгут гвоздей, подрывали шины грузовикам. Совершали налеты на склады гражданской обороны: вынесли целый мешок противогазов. А однажды сожгли немецкий штаб.

Немецким штабом в нашей игре была совхозная баня. Впритык к бане стоял бак с соляркой, ее-то мы и подожгли с помощью чадящей покрышки, и огонь быстро перекинулся на крышу строения. Тогда мы испугались и стали, в растерянности, чуть не в ладошках носить воду от ближайшей колонки, пытаясь потушить бушующее пламя.

А увидев бегущего на нас и матерящегося на двух языках одновременно совхозного сторожа, бросились наутек. Но куда было бежать? Можно было врассыпную, но кто поручится, что даже один из пойманных партизан под пытками не выдаст товарищей? Да и пыток не нужно. Если привести к родителям одного из нас и сказать, что мальчишек было трое, сразу станет ясно, кто остальные. Если поймают меня, значит, Тимур и Рамзан. Если поймают Тимура, значит, Рамзан и я. Если поймают Рамзана, значит, я и Тимур.

Решение пришло неожиданно. Завернув за угол ремонтного цеха, мы юркнули в щель полузасыпанного бомбоубежища. Для сторожа это, наверное, выглядело так, как будто мы провалились под землю.

А мы сидели, дрожа от страха, на сыром бетонном полу, в полумраке, и слушали, как прыгают лягушки в гулком эхе подвала.

45

Жители усадьбы не прятались в совхозных бомбоубежищах. Лучше их было ПП-2, засекреченный пункт связи под землей, с тройным накатом бетона, сверху целая гора земли. ПП-2 никогда не бомбили — пункт значился как федеральный объект. Но это совсем другая история.

А длинное совхозное бомбоубежище посреди ничейного поля использовали как место утилизации невзорвавшихся зарядов. В нашей округе этим добровольно занимался Бислан Сабиров. Я хорошо помню Сабирова.

Пусть из смешанной семьи, но я был потомком известного и почетного клана, тейпа Эрсной. В Шали старики знали 12 поколений моих отцов. Сабировы были пришлыми, какими-то кабардинцами, осевшими в Шали сравнительно недавно. Все низкие, коренастые, с неандертальской формы черепами. Статус чеченца надо было подтверждать. Бислан подтверждал свой статус, вступая в схватки со мной, аристократическим маргиналом. Он был на три года старше меня, что в мальчишеском возрасте немаловажно. Но драться так драться. На шалинской улице никто не будет смеяться над тобой, если ты проиграл. Но будут презирать, если отказался от схватки.

Я в основном проигрывал более крепкому и взрослому Бислану. Но при каждой встрече, конечно, снова вступал в поединок. По традиции, если ты не можешь одолеть соперника, за тебя вступается твой старший брат, у меня старшего брата не было. Потом Бислана победил мой закадычный летний друг, Димка, но это опять совсем другая история.

Еще помню, как приехал домой после первой войны. Бродил по двору, вспоминал детство, пинал случайные предметы под ногами. Потом зашел домой и спросил мать: почему во дворе вверх дном, тут и там, лежат тазики, из которых кормили птичье население. И мама ответила. Под этими тазиками неразорвавшиеся шариковые фугасы.

После бомбардировок некоторые фугасы не разрываются. Чтобы они не детонировали случайно, сестра накрывает их тазиками. Потом по дворам ходит Сабиров, собирает их (Сабиров — собирающий бомбы) и взрывает в длинном бомбоубежище на поле. Мама говорит спокойно, буднично. Я холодею. Мама, ты раньше не могла сказать? Я ведь пинал там все ногами...

Сабиров будет собирать бомбы и во вторую войну. Это выглядело так: он приносил смертельный мячик к двери бомбоубежища, размахивался, кидал далеко вовнутрь и сразу захлопывал тяжелую металлическую дверь. Бомба взрывалась внутри, не причиняя вреда.

Иногда бомбы взрывались не с первого раза. Однажды он будет трижды кидать в темное чрево подвала железный шар. Потом зайдет, повертит его в руках и безразлично выронит на пол.

И бомба взорвется.

46

Я снова пишу. Снова зима, холодно, и я снова пишу. Теперь я пишу много. Знаю, бессвязно, отрывочно, скомканно, спутанно, разбито, расколото... Нет сквозного сюжета. Трудно читать такую прозу, да? Легче читать сюжетную прозу. Чтобы хотелось перевернуть страничку, узнать, а что было дальше.

А что было дальше?

Дальше ничего не было. Снова зима и весна в городе, где не живут ласточки. Снова пишу. В колесе моего времени нет спиц. Просто тяжелый литой диск.

Мы напишем, правда. Может, даже я напишу: настоящие сюжетные романы и повести. В них будут герой и героиня, завязка, интрига, неожиданное развитие сюжета, второстепенные персонажи, развязка, вся композиция. Я напишу. Мне все равно больше ничего не остается делать; только писать.

Это потом. А сейчас, сейчас толчками выходит кровь. Это не темно-синяя венозная кровь, текущая размеренно и плавно, это алая, артериальная, она бьет фонтаном из горла, пронзенного стрелой, она рассыпается в капельки брызг, ее будет трудно отстирать, вы знаете?

Не читайте дальше.

47

Железные ворота, покрашенные в небесно-голубой цвет, наискосок от наших, — это дом, где живет Доду и его семья. Две девочки, два мальчика. Сначала — две девочки, потом два мальчика. Так по возрасту. Самая старшая — Аминат, почти моя ровесница. Между домами тупик, засыпанный гравием. По нему и рассыпались мячики. В тот день самолет появился неожиданно, с самого утра. Все равно не успели бы добежать до ПП-2. Все произошло быстро. Почти случайная кассетная бомба. Аминат упала. Ни раны, ни крови. Открывает глаза и шепчет: больно... больно... здесь.

Рука ложится на сердце. Сняли кофту, майку. В области сердца — едва заметная точечка.

Доду завел автомобиль и несколько часов гнал до Махачкалы, через мины, посты, обстрелы. Хирург, осмотрев Аминат за минуту, скомандовал ассистентам: готовить операционную, наркоз. Игла попала в самое сердце. Но сердце не остановилось. Оно продолжало, судорожно, с болью, толчками гнать кровь. И Аминат не умерла. Теряла сознание от боли по дороге, проваливалась в бездну, но вновь открывала глаза.

Стальной шарик под правой лопаткой моего отца, хирург сказал, что можно не вырезать, если не мешает. Длинная, потемневшая от крови игла — Аминат хранит ее в картонной коробочке из-под новогодней мишуры.

48

Вы знаете, какая профессия в советское время была самой престижной на Северном Кавказе, среди чеченцев, ингушей, осетин, разноплеменных дагестанцев? Горцы — они жадные, злые, дикие. Наверное, начальник, или генерал, или прокурор? Врач.

А самая престижная специализация среди медицинских работников?

Хирург, конечно.

И это я тоже хорошо помню. Самые умные дети, отличники, медалисты, даже не выбирали себе профессию: она была предопределена. Родители с гордостью говорили: моя девочка учится на одни пятерки. Закончит школу, будет поступать в медицинский! Как знали они, что много врачей, самых лучших врачей понадобится уже через несколько лет, чтобы спасти хотя бы кого-то? Может, земля шептала об этом.