Одна на миллион

В другой раз я бы, может, и промолчала как обычно. Потому что до сих пор, в свои двадцать два, я его немного побаивалась. В гневе отец неистов и тем страшен. Но и когда спокоен, рядом с ним не по себе. Он как хищник, мимо которого лучше вообще не ходить.

Но горе, оказывается, здорово притупляет базовые инстинкты.

– Не смей так о ней! – прикрикнула я на него.

Отец всколыхнулся, гипсовое лицо тотчас ожило, потемнело, ноздри раздулись, как у боевого быка, но тут сразу же подсуетилась Вера. Повисла у него на руке, залепетала:

– Серёжа, Серёжа, успокойся, держи себя в руках. У Линочки такое горе…

Голос у Веры шелестящий и приторный, мне аж скривиться захотелось. А отец – ничего, вник её призыву, ни слова больше не сказал, только метнул недобрый взгляд. Но к этому мы привычные, он на меня всегда только так и смотрит.

* * *

В «Наутилус» я не поехала, я даже не стала садиться ни в один из микроавтобусов, что организовал отец. Точнее, распорядился, чтобы были в нужном месте в нужный час одинаковые белые ниссаны с логотипом отцовского завода «Мегатэк» на боку, прямо как с конвейерной ленты.

Подозреваю, что и большинство «скорбящих», которые толпой набились в ритуальный зал, тоже из отцовской конторы. У мамы и знакомых-то столько не набралось бы, тем более женского пола, сколько возжелало прийти с ней проститься.

Вера, конечно, тоже была, даже слезу пустила. Так и хотелось крикнуть ей, в снулое лицо, чтобы приберегла свои дешёвые выступления для кого-нибудь другого. Еле вытерпела. Ради мамы вытерпела. Она не любила скандалы.

Хотя, может быть, я всё равно сорвалась бы, если б не Руслан Киселёв, который неотступно находился рядом, и стоило мне начать заводиться, он тотчас, словно чувствовал, ободряюще сжимал локоть и бубнил на ухо: тшшш, Энжи, не надо.

После похорон меня мутило: от трехдневной бессонницы, от безысходной тоски, от невыплаканных слёз и невысказанных слов. И особенно от удушливой фальши, которая как пыль осела на коже и забилась в лёгкие.

– Не поеду на поминки, не хочу, – сказала я.

Киселёв пожал плечами, выудил сотовый, вызвал такси. И мы вдвоём побрели к воротам кладбища, плутая по расхлябанным от весенней жижи дорожкам.

Весна в этом году страшно тормозила. Двадцать девятое апреля – и, пожалуйста, кругом сплошное месиво из талого снега и грязи. В городе ещё ничего, а среди деревьев так и вовсе лежат сугробы, едва тронутые чёрным налётом.

Пока вышли к трассе, я насквозь ноги промочила. Ноги, ладно, высохнут, а вот новые замшевые сапоги бесповоротно испорчены, только выбросить осталось.

Я чуть не сказала это вслух, но осеклась, испытав укол вины. Странно, что мне вообще о таком подумалось. Мне ведь дела нет ни до каких сапог. Мне надо придумать, как жить дальше. Без неё.

Не знаю, заметил ли отец моё отсутствие в ресторане. Он вместе с Верой умчался на своём Гелендвагене одним из первых. А даже если и заметил – плевать.

Я вдруг поймала себя на мысли, что совершенно перестала бояться отца. Просто как отрезало.

4

Наши настырно пытались вытянуть меня на какую-то закрытую вечеринку в London Pub. Звонили раз пять: будет круто и незаурядно, будет какой-то модный забугорный диджей. Не пойдёшь? Как? Почему? Ах это… Но уже ведь больше месяца прошло! Жизнь-то продолжается!

Не знаю, у меня было ощущение, что жизнь остановилась. Я дышу и двигаюсь, но на самом деле я будто замерла в одной временной точке, застыла, как муха в янтаре. Я даже не заметила, что прошло четыре с лишним недели, что на дворе уже лето.

Сутки напролёт я слонялась по дому или валялась на диване, поглощая очередной тупой сериал. Изредка выходила на улицу, да и то лишь до ближайшего супермаркета.

Первое время я спала в маминой комнате, на маминой кровати, пропахшей её духами. Потом, наоборот, стала замечать за собой, что стараюсь к ней не заглядывать, а личные вещи убираю с глаз. Я не пыталась её забыть, это и невозможно. Просто натыкаясь на всякие мелочи, вроде пеньюара, щётки для волос или помады, я каждый раз тихо умирала…

* * *

Руслан Киселёв заявился ко мне на другой день после той вечеринки в London Pub, на которую я наотрез отказалась идти. Пришёл, как он сказал, проверить, жива ли я, здорова, не тронулась ли случайно умом.

Ну конечно, прежде я на такие мероприятия мчалась в первых рядах и вообще обожала потусить, а тут вдруг стала затворницей.

– Энжи, тебе надо отвлечься. Надо-надо, не спорь, – рассеянно пробормотал Руслан, ошалело оглядывая захламленную гостиную. Остановился взглядом на пустых коробках из-под пиццы. – Ну… хоть ела, уже хорошо.

Я слегка смутилась. Ну да, мне было как-то не до уборки. Впрочем, уж кого-кого, а Киселёва неприбранной комнатой не удивишь, он сам мастер разводить бардак.

– Давай куда-нибудь съездим, тебе реально надо встряхнуться, – настаивал он, уже полностью освоившись.

Я вяло отнекивалась: не могу, не хочется, со мной и так всё в порядке, да и куда я без причёски, без маникюра. Но Руслан все мои доводы с ходу отметал, как, впрочем, я отметала все его предложения.

В конце концов я просто устала спорить, а у него, видать, иссяк запас мест, куда можно ехать развлекаться, потому мы сошлись на том, чтобы просто отдохнуть у залива.

– Попьём на берегу пивко, чем не отдых?

– Ну, можно… – сдалась я.

Руслан ждал меня в гостиной, пока я тщетно пыталась привести себя в божеский вид. Ну хотя бы сотворить подобие нормальной причёски.

Это ж надо было так себя запустить, ругалась я на собственное отражение, пытаясь расчесать спутанные пряди.

Хорошо, что Руслан нагрянул один, не прихватил кого-нибудь из наших, например. Иначе был бы не просто конфуз, было бы жуткое позорище. Руслана я, по крайней мере, стыжусь меньше других – он меня за эти годы видел всякой. И мусолить потом с другими у меня за спиной, какая я стала ужасная, не станет. Но всё равно даже с ним как-то не по себе, когда я не во всеоружии.

Пока я терзала щёткой волосы, Киселёв похозяйничал на кухне и успел сварганить несколько бутербродов из позавчерашнего хлеба и ветчины – единственное съестное, что можно было взять у меня в холодильнике без страха отравиться.

По пути мы завернули в магазин, потому что без пива, по мысли Руслана, полноценного релакса не получится. Я не возражала, хоть и, признаться, не любитель пива. Во-первых, из-за мамы. Она пусть и не запрещала мне ничего, но всегда твердила: алкоголь – первейший враг красоты и молодости. А во-вторых, горькое оно, это пиво, мне не нравится. Другое дело – коктейли, но для пикника это не вариант. Поэтому затарившись упаковкой крафтового лагера, мы спустились к Ершовскому заливу.