Одна ночь (сборник)

В субботу утром Борис собрался на рыбалку, на льду Финского залива лунки сверлить. У него и свой рыбачий ящик есть, и ледоруб. Ватные штаны, солдатский полушубок. Рыбак он страстный. В полном снаряжении шествует к двери. Ленечка как раз вышел из своей комнаты, проводил его шуткой: «Иди-иди! Может, утонешь, твоя жена моей будет».

У Ленечки всегда есть деньги. Можно сказать, деньжищи. Надежду одевает, как царицу. Борису отвалил тысячу на шубу. Модная шуба, элегантен, будет форсить у себя в КБ, там никто так не одевается. Ночью на кухню нельзя, там Ленечка. Пирует в одиночестве. На столе чего только нет: бренди, виски, всякие импортные банки, каких и мать его не приносит со своей базы. «Присоединяйся! — приглашает широким жестом, показывая на стол. — Жратва хорошая».

А в воскресенье в ресторан «Парковый», вчетвером, двумя парами. Только в зал — приятная встреча! Ленечка нос к носу со своим врагом, главарем соперничающей банды. Все произошло мгновенно, как вспышка молнии, никто моргнуть не успел. Ленечка, прянув пружиной, ударил врага головой в лицо. Его излюбленный прием в драке. Для чего и носит такую короткую стрижку. Страшный удар, вместо лица — кровавое месиво. Рухнул у ног. Ленечка кричит: «Мотаем!» Уже бежали дружки поверженного вражеского главаря. Тут собралась вся их банда. В саду настигли.

Ленечка лихо отбивался. Борис стоял с ним спина к спине, защищая с тыла. Даже Надежда участвовала в сражении: сняв свой венгерский сапог на каблуке-шпильке, она очень удачно заехала этим каблуком, как шилом, одному из бандитов прямо в глаз. Не то что некоторые, от кого мало проку. Подошел автобус. «Дверь придержи!» Ленечка Борису. Запрыгнул последним и еще успел из автобуса ударом ноги свалить одного. На этот раз легко отделались.

Зинаида Юрьевна пригласила своих друзей, пожилую пару. Оба неразговорчивые, рот раскрывают только для того, чтобы есть и пить. Пришли челюстями ворочать весь вечер. Втюрились в телевизор, там бокс, на ринге орангутанг в спортивных трусах, бугры бицепсов, грудь в шерсти. Он победит. Дело ясное. Нокаутирует своего противника в первом же раунде. Дамочка, перестав жевать, произносит врастяжку с восторженным задыханием: «Какой мужчина!» Ее плешивый супруг в этот момент как раз подносил ко рту рюмку водки. Вместо того, чтобы опрокинуть рюмку в рот, все ее содержимое выплеснул жене в лицо, прибавив известное нецензурное слово, каким иногда называют женщин. Дамочка — ничего, утерлась платочком. Не обижается. Все в порядке. А ее ревнивый муженек налил себе другую рюмку.

Забавные картинки. И тесть Сергей Сергеич. Непонятно, как этот незначительный, невзрачный человек, этот подкаблучник, этот семейный раб мог быть летчиком-испытателем? Тайна за семью печатями. К концу вечера Сергей Сергеич как-то незаметно напивается. Только что сидел трезвый, а глядишь — готов. Боец молодой поник головой. «Увял», по выражению Бориса. Зинаида Юрьевна говорит сыновьям: «Дети, отнесите отца к нему в комнату!» Братья берут бесчувственного родителя с двух сторон под мышки, поднимают как перышко и бережно несут в спальню. Ни того, ни другого нет дома, а Сергей Сергеич опять нагрузился. Голова перевесила, упал со стула. Пополз в коридор. В дверях застрял. Зинаиде Юрьевне не пройти, загородил проход, нетерпеливо торопит супруга: «Сережа, ползи, ползи! Ну, ползи же! Спать пора!»

На фабрике эти комические сцены из жизни Кормановых имеют большой успех. Рассказы о свекрови и тесте смешат весь отдел.

У больницы — лоб в лоб: свекровь! Зинаида Юрьевна! Проницательно оглядела обтянутую в плотном пальтеце фигуру. Грузная, злая, загородила дорогу. Волосатая бородавка на щеке налилась кровью, как клюква. «Что, потрошить себя пришла, француженка? — вопросила свирепо. — Поворачивай. Идем ко мне на базу, поговорим». Голос властный, приказ. Покорно пошла вслед. Свекровь в своей плоской, как тарелка, меховой шапке, в черной шубе с длинным ворсом, похожая на матерую медведицу, ступала тяжко, от ее шага, казалось, трясется и гудит земля. Люди шарахались в сторону. В них ударяла грубая, примитивная сила идущего им навстречу зверя и отбрасывала прочь. Они за десять метров сходили с тротуара, уступая дорогу.

Замерзший сад, краснокирпичное здание музыкальной школы. База на месте, не убежала. Сверху доносятся звуки фортепьяно. Привела к себе в кабинет, поставила на стол коньяк, два стакана. Полный, по края. Лимончиком. Пустилась в откровенности, рассказы о жизни: в войну — снайпер, стрелковый батальон, из одних баб, девчоночки, девятнадцать лет, весь день простояли по пояс в ледяной воде, будущие матери. Ничего, не калека, не бездетная, троих родила, богатыри. От этого татарина и роту можно б нарожать. Тихий-то он тихий, а зарежет, не моргнув. В Андижане приревновал, увел в горы, на допрос, руку сломал. Так что, прими к сведению, француженка, поосторожней. А потрошить себя я тебе не дам, ты наше дитя носишь, наше семя, Кормановых, тебе надо родить. Ты будешь моей наследницей, хозяйкой дома, я тебе передам всю власть и права. После меня ты будешь в семье командовать. Понятно? Ты умная, у тебя характер есть. Это ценю. А Борис, ничего, перебесится. Потерпи, послушай старуху.

Родила в июле. Забирать из родильного дома пришли все Кормановы, вся семья. Только Ленечка не пришел. Зинаида Юрьевна, взяв ребенка, девочку, внимательно рассмотрела: волосенки светлые, глазики голубые, Борисовы. Убедилась: своё дитё, кормановский отросточек. Передала старшему сыну, производителю этого драгоценного дитяти. Борис поднял вытянутой рукой сверток с крупненькой дочкой, как будто на весах взвешивая. «Ну и корова!» — изрек он презрительно.

У Кормановых еще шумней, прибавилось нарушителей тишины. Дочь Клара подает свой голос, громко заявляя о существовании маленького тельца и здорового, сильного, полноценного сердца, рассчитанного на сто лет жизни. Вставай, мать, ночью, корми дочь! «Клара украла у Карла кларнет», — дразнит Борис. Он может сказать и жестокие слова, особенно если ему помешают спать, плач дочери разбудит посреди ночи. «Замолчи, корова, а то убью! — скажет он, со свирепым выражением лица подойдя к детской кроватке. — Задушу!» И, похоже, он действительно способен на такое.

Дочь как будто понимает это, притихнет. Теперь у него новая тема для дразненья: называет именами своих многочисленных подруг, говоря: какая разница, какое имя носить. Он хочет, чтобы у его жены каждый день было новое имя.

В будни никого. Кормила грудью. Вошел Ленечка. Трое суток пропадал. Как волка, он всё в лес. Видит: занята. С коварной улыбочкой, на колени перед стулом, целует пухленькие ножки младенца, а с младенца перешел на мать, у нее ноги целует, одну ногу, другую, и поглядывает, смеясь глазами. И этот дразнит. У этого своя манера. Также улыбаясь, поднялся с колен, как ничего не бывало, ушел к себе. Не было слышно до вечера, не подавал никаких признаков своего присутствия.

Ленечка уже не раз остается дома. Может быть, и преднамеренно. Кто его знает. В квартире они одни, вот опять войдет, вкрадчиво ступая и улыбаясь. Что-то кошачье в нем, грация эта, гибкий, как барс. Но нет, не вошел, не повторил своего дерзкого вторжения.

Застала его за странным занятием: Ленечка сидел на краю ванны, опустив в нее ноги с закатанными штанинами, и резал себе ножом ногу. Эту операцию он производил с невозмутимым видом, как будто физическая боль для него не существует. Не поморщась, вспорол от щиколотки до колена. Кровь залила ванну. «Что ты делаешь?» — закричала в ужасе. «Кровь пускаю, — ответил спокойно. — Лишняя. На башку давит. Тяжело». Пришлось с ним повозиться, жгутом ногу перетягивать — кровь остановить, перевязывать рану. Он позволил оказать эту первую медицинскую помощь, проявив полное безразличие к заботам об его здравии.

Зиму перезимовали. Май. Английский парк зазеленел, полон птиц, пенья, щебета. Птахи строят гнезда, будут выводить птенцов. Засиделась дома, скорей бы на работу, фабрика заждалась.

Утром в воскресенье послала Бориса за молоком, кашу сварить для Клары. Борис в тренировочном костюме, в чем дома ходит, в прибалтийской шапочке с козырьком, не позавтракал, не побрился, отправился, покачивая бидончиком. Долго не возвращался. Больше часа. Да что такое? Пошла искать. У молочной цистерны нет. Куда запропастился?.. День — чудо. Не заметила, как дошла до Ольгина пруда. Любимое место гуляний, часто сюда с детской коляской. Постояла немного у ив. Посреди пруда два островка, на том, что побольше — Царицын павильон. Недавно восстановлен. Блестит среди зелени. У входа старуха, кричит лодкам: «Не проплывайте мимо! Добро пожаловать в павильон! Плата рубль. Всего один рубль!» Старая карга, орет во всю свою луженую глотку. Вспомнила, что на той стороне улицы видела как-то раз Ленечку, мельком: выглядывал из окна второго этажа. Захотелось посмотреть на этот дом.

Подходя, увидела: окно на втором раскрыто, высунулся по пояс Борис в своей прибалтийской шапочке с козырьком. Ничуть не удивился, помахал рукой, чтоб шла к нему. Любопытно. Поднялась туда. Накурено — топоры вешай. Стол, за столом фигуры. Ленечка, его стриженая голова-ежик, с дружками, режутся в карты. Борис не участвует, следит за игрой. На столе пивные бутылки, тут же бидончик с молоком, за которым посылала. Угол комнаты отгорожен ширмой. Борис налил пива, протянул стакан. «Доиграют, и пойдем», — сказал. Ленечка смутился, как-то странно он посмотрел. Бросил карты на стол, смешал в кучу. «На сегодня хватит, — сказал он, деланно зевая. — Иди, иди! — приказал Борису. — Забирай свое молоко и уматывай. Жена его по всему Петергофу ищет, а он, паразит, пиво тут дует, раздулся, как вурдалак!» Борис молча взял бидончик с молоком и пошел к выходу. Кто-то из сидевших за столом произнес с ехидцей: «Архитектор за ширму хочет, а ты не пускаешь».