Одна ночь (сборник)

Потом майор вежливо обратился ко мне:

— А вы, молодой человек, примите всяческие извинения. Давно надо было избавиться от этих чудовищ, да все руки не доходили. Знаете, людей совсем нет. Некому работать. Где найдешь честного беззаветного человека? Вот вы, молодой человек, и замените нам этих двоих негодяев. Не возражайте! Это ваш гражданский долг.

— Василий! — сказал майор внутрь машины. — Выдай-ка сюда полный комплект обмундирования.

— Одевайтесь, молодой человек, одевайтесь, — опять повернулся ко мне майор. — Живот-то совсем синий. Холодно ведь. Осень. Октябрь уже. Время-то как бежит. Пора, молодой человек, за дело браться.

— Да, но…

— Все формальности потом, — прервал майор. — Фамилия, имя, возраст, биография, анкеты — это все потом, это теперь не важно. С бюрократизмом у нас борьба.

Что было делать? Возражать бесполезно. Автоматчики помогли мне облачиться в доспехи сержанта охраны, накрыли голову каской, привесили к поясу пистолет, вложили в руку дубинку и оставили сторожить гигантские триумфальные ворота на площади. Бронированная машина газанула бензинным чадом, круто развернулась и с ревом унеслась в ярко освещенную улицу.

Я осмотрелся. На площади никого не было. Блестели белые шары фонарей, как луны в черном космическом безлюдьи. Тускло светились кое-где окна зданий, они казались такими далекими, словно на краю вселенной. Зверски хотелось спать. Зевота разверзала мой рот шире, чем триумфальные ворота, которые мне надо было тут охранять. Где приткнуться? Форма скрежетала на мне при каждом движении и была неповоротлива, как скафандр. Я не знал, куда мне деть эту дубину в одной руке, связку звякающих наручников в другой. Наконец я заметил около стены ворот сторожевую будку. Она была вся стеклянная. Я залез в будку, устроился в кресле и сразу заснул. Но только я уснул, навалился на меня кто-то большой и темный и стал душить. Я очнулся и в ужасе вскинул голову. Сердце колотилось в груди, как кролик в клетке. Тут же за стеклом будки я различил крадущиеся силуэты. Справа крались, пригибаясь к земле, каждый держал в руке какое-то орудие, похожее на молоток. И слева подкрадывались на цыпочках — у каждого в руке поблескивало что-то изогнутое, словно серп. Я закричал, выскочил из будки, и стал размахивать дубиной. Но непонятные бандиты и не подумали испугаться. Тогда я отчаянно засвистел в свой сторожевой свисток, вырвал сбоку пистолет, раздался выстрел. Силуэты оскалились, как крысы и разбежались. Я вздохнул со всхлипом, ноги у меня стали ватные, и я опустился на асфальт.

Опять с ревом вынырнула как из-под земли бронированная машина. Опять лязгнула дверца. Опять вылезли седые медвежьи майорские брови.

— Ты еще жив, сержант! — опешил он. — Обычно на этом посту больше часа не стоят. Трупы увозить не успеваем. Замучились. Что же теперь с тобой делать? Мы тебе замену привезли, а ты живехонек, как голубок. Так не годится. Подобные случаи у нас не предусмотрены. Придется тебя пристрелить.

— Михал Иваныч, — сказал утробный голос из машины, — у нас каждый патрон на строгом учете. Истратишь патрон — потом рапортов на километр писать надо для начальства.

— Ну что ж, и напишем, — добродушно отвечал майор.

— В том-то и дело, что не написать. Рапорта-то у нас все еще в понедельник кончились.

— Так что ж с ним тогда делать?

— А заберем его с собой в Управление. Пусть главный решает.

Я возблагодарил судьбу и спасительный голос из машины. Это оказался капитан. У него было как будто никелированное вогнутое лицо. Я даже сначала подумал, что это рупор, в который говорят, чтобы усилить голос военного приказа. Впрочем, он улыбнулся мне вполне приветливо. Да и майор отечески похлопал меня по плечу

— ничего, парень, теперь все будет в порядке. Я уже на него не сердился и спросил:

— А что это за люди хотели меня убить? У них были в руках серпы и молотки.

— Это наш трудовой народ.

— За что же они хотели меня убить?

— Видишь ли, друг, они хотят жить без нас.

— Да кто же тогда их будет защищать от грабителей и убийц и всякого преступного сброда?

— В нашей стране, сержант, преступность начисто ликвидирована.

— Как это?

— У нас, понимаешь, экспериментальное государство. Мы в виде опыта объявили всему преступному миру амнистию и обеспечили их законным правом на труд в наших же органах.

— А!..

— Да. Бесплатное обмундирование, бесплатный транспорт, люкс-номера, как в гостиницах для интуристов, право пить и жрать задарма во всех ресторанах и зарплата, как у министра. Чего еще нужно! Да если бы кто и захотел у нас грабить и убивать — так ведь не из-за чего.

— Это почему же?

— А потому что мы весь прочий трудовой народ уравняли в правах жизни и обеспечили всеми необходимыми благами для счастливого совместного проживания. В нашем государстве, так сказать, совершеннейшая демократия. Самая лучшая в мире.

— Ничего не понимаю. А вы-то тогда зачем?

— Вот дурило. Я же тебе толкую. Мы же весь преступный элемент вобрали, так сказать, внутрь своих органов, взяли весь яд общества на себя, перевариваем теперь, перевоспитываем. Дело-то не скорое. И пускай уж они лучше у нас друг друга иногда чуть-чуть прирежут от скуки, чем опять начнут гулять на свободе. Тут они все-таки под присмотром. Так что в тюрьмах теперь нет никакой необходимости. А кроме того есть у нас еще очень ответственная функция — сохранять в трудовом народе полное равноправие благ. Надо следить, чтобы, так сказать, никто не высовывался. Ни на волосок. Понятно? А кто высовывается — мы того быстренько сбриваем. Теперь ты все понял? Как говорится, и волки сыты, и овцы целы.

— По-нял… — отвечал я. — Но почему все-таки хотели меня убить эти с серпами и молотками?

— Сознательность у них низкая, — вздохнул майор. — Они, видишь ли, хотят жить без нас, без органов власти и порядка. Им подавай свободное народоуправление. Но они сами не знают — чего добиваются. Это же абсурд, анархия. Еще никто никогда без нас не обходился. Но все равно, наш город самый лучший в мире…

— А как называется ваш город?

— Содом, — гордо отвечал майор.

Да, красивый город Содом. Великолепный город. Даже и ночью. Прекраснейший в мире город. Мы проезжали каналы, закованные в гранит, освещенные уходящими вдаль фонарями в голубых ореолах. Вода черным-черна, покачивалась в столбах отраженного света. Мы проезжали башни, соединенные циклопическими цепями, грифонов, распростерших тусклое золото крыльев, каменных львов, играющих в мяч, сфинксов с божественно-прекрасными женскими лицами. Серые в ночном воздухе силуэты колоннад, дворцов, соборов, конных неподвижных императоров — бывших властителей города.

Мы поехали по набережной широкой реки в арках мостов. Справа, на том берегу, тускло блестела игла шпиля. К игле прилепился какой-то золотистый крылатый силуэт.

— Что это? — спросил я.

— Это собор Ангела, — охотно отвечал майор.

Слева потянулся роскошный фасад дворца в завитушках барокко, увенчанный аллегорическими скульптурами. За дворцом открылось безлюдное пространство площади. На площади высилась гигантская колонна. На колонне светилась крылатая фигура с перстом, грозно указывающим на небо.

— А это что? — опять спросил я.

— А это, товарищ, колонна Второго Ангела, — тоном гида отвечал майор.

— Что все это значит? Первый. Второй. Может, сейчас и третий будет?

— Нет. Третьего не будет. Эти поповские басни давно потеряли всякую актуальность.

— Какие басни?

— Вот темнота необразованная! Ты с неба свалился?

— Да. Как будто…

— Вот-вот, и рожа у тебя какая-то не наша. Может, ты инопланетянин?

— Да, в общем-то можно и так выразиться…