Одна программная ошибка
Шрифт:
Спокойная и мирная жизнь продержалась недолго, до вечера воскресенья - как прошел сам день, хоть убейте, не помню: почти все события прошли как бы мимо моего сознания. Но, в отличие от этого, хорошо помню вечер, который мне бы лучше забыть и не вспоминать, но чего не дано - того не дано.
Присев часов этак в восемь за стол, я минут пять медитировала над клавиатурой и верту-очками: передо мной стоял вопрос, играть или не играть? Совесть решительно шипела, что нужно - в конце концов, я сама втянула себя же в эти неприятности, да ещё и другие люди из-за меня пострадали (считай - Рю), а я, чуть что, сразу в позу рыбки - и в кусты, прятаться. Нет, товарищ, нет! Так дело не пойдет! Надо идти и принять свою дозу дегтя на сегодня (итак,
Но неизменное чувство самосохранения негромко, но весомо шептало, что эта доза негатива может стать для меня последней, особенно, если Рю будет в плохом настроении (хотя, когда оно у него бывает хорошим?!).
С печальным вздохом я отложила верту-очки в сторону, до лучших времен, если они когда-нибудь настанут. Свое сердце я на сегодня отдала новой книге, которую я давно (читай, незадолго до спора с Викой) заказала по интернету. Подхватив книгу, я ушла в зал, где сидели мои дорогие родители: папа смотрел новости, держа в руках какую-то книгу про евреев, а мама, поглядывая то на экран, то на отца, печально качала головой.
Папино отношение к евреям - это отдельная семейная история: мало того, что чуть что говорит, какие они, дескать, нехорошие люди, так ещё и всякого непонравившегося ему человека подозревает в дальнем родстве с этой нацией. И сколько мы с мамой не говорили ему, что это не этично, он от нас лишь отмахивался и говорил, что это он так в шутку высказывается. Нам оставалось лишь вздыхать: у нашего папы трудно понять, где начинается истина, а где кончается шутка.
– О! Опять про взятки чиновникам говорят!
– громким, лихим голосом выдал папа, решительно указывая в сторону экрана, и там, действительно, опять обсуждали какой-то скандал и последовавший за ним судебный процесс, - развелось этаких товарищей в наше-то время... А все из-за чего? Из-за того, что все они - ЕВРЕИ!
Мама покачала головой, а я лишь протянула грустным, даже отчаявшимся голосом:
– Пап... ты всегда так говоришь, - присела рядом, открыв книгу уже где-то посередине, - тебя послушаешь, о чем-то нехорошем подумаешь.
Вот тут мой отец вздохнул полной грудью, да как подскочил на ноги - этак его пробрало, а главное непонятно, с чего...
– Ты только смотри-смотри!
– с патетическим тоном, исполненным искренним патриотизмом, выдал мой папенька, грозя мне пальцем, - вот захватят всю нашу Русь-матушку, продадут её за гроши китайцам и иже с ними, а мы... А мы, наследники великой державы, будем влачить жалкое существование нахлебников и полурабов! Ой... Да что там... Мы сами себя продадим!
Одновременно с матерью мы закатили глаза: такие речи для нас не впервой, наш папа любит такие пафосные речи о любви к родине, о патриотизме. И в принципе он был прав, но то постоянство, с которым отец постоянно об этом твердил, просто напрочь отбивало любовь не только к этим разговорам, но и к самим предметам обсуждения.
– Дорогой, успокойся, - мягко погладив отца по руке, проговорила мама, успокаивая развоевавшегося главу семьи, - успокойся... Ничего мы против твоего патриотизма не имеем, но всего в меру, всего в меру.
Такими вот типично женскими, мирными уговорами папу успокоили и вернули в его обычное, будничное состояние, доброе, веселое, слегка хулиганское, а, вернувшись в свое прежнее амплуа, папенька ухватил меня за уши и принялся их дергать... Черт, от одного ушкодергателя сбежала к другому... Эх, что же жизнь такая пошла? Ни здесь, ни в виртуальности покоя нет - замучили!
– Только не уши, пап!
– выворачиваясь из родительских объятий, пропищала я, - только не уши!
Отпустил меня отец если не с недовольством, то с большим разочарованием.
– Ну, что ж ты так, дочур...
– обиженно проговорил папа, опуская руки, - я же тебе массаж сделать хотел! Для здоровья полезно!
От сказанного я невольно похолодела: в гробу я видела все эти оздоровительные
процедуры! У папочки моего силушка, пусть и не богатырская, но с явной претензией на неё (и при этом он - скромный юрисконсульт, а не вышибала), а потому он своим массажем скорее не лечит, а калечит, и единственный человек, который может пережить его изуверства - моя мама... И то потому, что сама искушена во всяких экзотических лечениях (увлечение у неё это такое).Папа счел мое молчание знаком одобрения: не возмущаюсь, значит одумалась, решила прислушаться ко гласу родителя, а потому вновь потянулся к моим ушкам.
И единственное, что спасло меня от столь подлого и неожиданного хода со стороны родителя - звонок телефона. Метнувшись к аппарату аки гепард или другое кошачье, я ускользнула от папиных ручек.
– Эх, вот хочешь добро сделать ребенку, а тот не ценит!
– проговорил мне с пафосом папенька, качая головой, - как только закончишь говорить по телефону - мне его отдашь, я должен дяде Леше позвонить, обещал с ним на рыбалку сходить, а все никак не соберемся вместе. Ну, ты знаешь... Работа-работа.
Лишь кивнув, я взяла трубку и ушла на кухню: там тише всего, да и спокойнее там разговаривать.
– Алло, - осторожно спросила я, а с другого конца провода послышался голос классрука: уж кого-кого, а его я хотела последним услышать в воскресный вечер, да и мой внутренний датчик на неприятности настойчиво зашептал, что закончились мои счастливые каникулы без неприятностей, пришло время хлебнуть чарочку дегтя (как раз по ложечке с каждого часа скопилось).
– Анастасия, это Василий Дмитриевич вас беспокоит, - каким-то странным, чуть виноватым тоном проговорил мой классный руководитель, а я уже предчувствовала привкус больших неприятностей у себя на языке: иначе просто быть не может! Определенно что-то случилось! Вроде какого-нибудь обвала, касающегося добровольцев по мытью окон в пансионате для престарелых, сбора макулатуры или организации детских утренников (была у нас в школе и такая практика на добровольно-принудительных началах). И, разумеется, кто же должен стать тем активистом, который взвалит себе на плечи всю эту... Хм... Как же верней выразиться? Ерунду? Нет, просто гадость. И будет выгребать все на своем горбе.
– У нас тут проблема одна возникла...
– неторопливо объяснял учитель, а обстановка все нагнеталась и нагнеталась, - фестиваль наш перенесли... К нам завтра приезжает мэр нашего города, хочет лично убедиться в перспективности нашей школы, а потому руководство школы решило перенести фестиваль на завтра, а отсюда у меня вопрос - у вас с Лезиным хоть что-то готово?
От новости я так и застыла с широко раскрытыми глазами и приоткрытым ртом, а в голове бегали всякие разные нехорошие словечки, которые невольно напрашивались на ум в такой ситуации, но озвучить их я не могла по двум весомым причинам: а. я говорю по телефону с классруком, а он за такое по головке не погладит (разве что толстым и тяжелым журналом нашего класса, где половина оценок - тройки и двойки), б. рядом, в соседней комнате, находится моя мама, а у неё на такие вещи (читай, нецензурные слова) слух остро наточен - круче, чем у самого прокаченного эльфа, слышит на полуслове, а стреляет - на подлете и наповал.
Так что оставалось мне лишь молча открывать и закрывать рот. От безысходности.
– Алло? Анастасия, вы меня слышите?
– взволнованно спросил у меня Василий Дмитриевич, а я лишь отстраненно ответила:
– Можно мне переговорить с Виктором?
Получив добро на звонок, я сползла вниз по стенке, не зная что делать: и правда, что? Завтра уже завтра, а у нас с Виком ничего нет! Более того, я за всей этой канителью, связанной с моими оговорками, совершенно забыла про этот проклятый фестиваль, своих проблем навалом. И, разумеется, у меня не было ни одной, даже самой захудалой идеи насчет "Прекрасных традиций". Спрашивается, как из этой ситуации выкарабкиваться?