Одна женщина, один мужчина (сборник)
Шрифт:
— Иди, — сказала, — со своей рыжей теперь целуйся! — И стала отмывать грязную сковородку.
Инфанта
Она тихонько раскачивается на табурете, упираясь пятками в пол. Вперед-назад. Маленькая, всклокоченная. Ручки сердито скрещены под грудью.
— Не качайся, — говорю. — Сломаешь.
— Новую куплю!
И опять вперед-назад, вперед-назад. Купит, как же. Много она тут напокупала.
Сидит, уставившись в одну точку, куда-то между вытяжкой и газовой трубой. В спутанных волосах старый крабик с поломанными зубами,
— Я замуж выхожу…
— Опять?! — Пашка поворачивается от плиты, где шуршит на маленьком огне яичница. В одной руке у него скорлупа, в другой деревянная лопаточка. Как держава и скипетр. — С ума сошла?
— А что? — отвечает она с вызовом. — Нельзя?
— Теоретически? Теоретически — можно. — Пашка явно ее дразнит.
— Я, между прочим, взрослый человек!
— Да ну? — Брови Пашкины ползут вверх, скипетр и держава тоже. Он хочет подчеркнуть, насколько удивлен.
— Как же вы мне надоели, а… — произносит она устало, без выражения.
— На, — говорю, — лучше кофе выпей.
Она вцепляется в чашку, подставляет лицо под струйки ароматного пара, с наслаждением прикрывает глаза.
— Расческу дать? Хочешь, крабик переколю?
— Не надо!
— Где ты ночевала вчера?
— Вам-то что?
— Как это что? — Пашка начинает злиться. — Мы тебе, между прочим, не чужие!
— Как же, не чужие… Хуже чужих! — Она греет ладони о чашку, руки дрожат, и чашка в них дрожит. — Чужие-то нос не суют не в свое дело!
— Не в свое? — Скипетр взлетает над шипящей сковородой, и в стороны летят белые ошметки. — Ну, знаешь! — Пашка хватает тряпку и начинает яростно протирать столешницу и плиту.
Вытяжка низко воет на одной ноте.
— Как же мне надоело от вас зависеть, — шепчет она вроде бы себе под нос, но так, чтобы мы услышали.
— А нам? Нам от тебя, думаешь, не надоело?! — Пашка поворачивается ко мне, начинает почти спокойно: — Пусть делает что хочет. — Речь его едва уловимо ускоряется, голос становится выше. — Достала. Ты как знаешь, а я ее больше вытаскивать не буду!
— Вот и не лезьте, не лезьте! Повторяю: я взрослый, самостоятельный человек!
— Взрослый — это положим. Но самостоятельный?! — Пашка продолжает дразнить.
Вперед-назад, вперед-назад. Все быстрее. Табурет яростно скрипит. У нее делается злое, заостренное лицо. Щеки впалые, под глазами серо. А в глазах уже стоят слезы, вот-вот прольются.
— Что вы вмешиваетесь все время? Что вы лезете ко мне?! — выкрикивает истерично. — Я вам надоела, я знаю!!!
— Ну что ты такое говоришь? Что значит надое…
— Вышла бы лучше за Филитовича… Чего влезли?!
— Не начинай. Филитович — алкоголик.
— Тогда за Алика! — не слышит она. — Освободила бы вас раз навсегда!
— Алик был аферист, — возражаю я.
— И мудак, — добавляет Пашка.
— Я его любила!
— Ты его, он — нашу жилплощадь. Прямо любовный треугольник! — добивает Пашка.
— Дурак! Оба вы дураки! Много вы п-понимаете в моей жизни! — Она
стучит в грудь худеньким остреньким кулачонком, начинает заикаться. По щекам наконец-то катятся слезы.— Ну а новый твой, кто он?
Осторожно глажу ее по волосам, но она уворачивается. Протягиваю носовой платок. Берет, громко сморкается и прячет мокрый комочек в рукав халата. Не отвечает.
— Хороший человек? Надежный?
— Вам-то что?
— Да так… — Пашка выкладывает яичницу, посыпает укропом. — Дай угадаю. У него сейчас кризис. Ему жить негде. Или работать? Или жить и работать? Так? Но вообще-то он, конечно, о-го-го.
— Заткнись!
Пашка хмыкает. Ставит возле нее горячую тарелку. Подает вилку и нож.
Она разворачивается к столу и начинает механически есть, отламывая кусочки яичницы. Нож зажат в кулаке и неподвижно торчит лезвием вверх, а она работает одной вилкой, глотает почти не жуя, обжигается и плачет.
— Правда, Паш, перестань. Ей и так плохо… Где платок?
Она послушно достает платок из рукава и снова сморкается. Пытается спрятать раскисшую тряпочку обратно.
— Дай сюда! Грязный уже!
Отбираю платок и достаю из кармана новый, накрахмаленный. Всхлипывает, сморкается, прячет комочек в рукав.
— Почему не позвонила вчера? — спрашивает Пашка примирительно. — Мы ведь волновались. Ну сколько тебя просить? Это же так просто — набрать номер.
— Деньги кончились, — отвечает она и вдруг давится, хватает воздух открытым ртом. Горячо.
— Опять? Я же тебе недавно клал!
— Мне нужно было срочно переговорить с одним человеком… По работе.
— Ты нашла работу? — Пашка искренне удивлен.
— Нет.
— Так я и думал.
И тут ее прорывает. Она отпихивает пустую тарелку, вскакивает, хватает Пашку за грудки. Стоя перед ним на цыпочках, выкрикивает в лицо:
— А ты попробуй, попробуй! Устройся! Ты молодой, тебе легко говорить! А мне сорок пять, кому я нужна?!
Пашка стоит перед ней, опустив голову, и даже не пытается сопротивляться. Только шею слегка наклонил, чтобы ей было удобнее кричать.
— Я! Выхожу! Замуж! Замуж!
— Ну всё, мам, всё… — Я осторожно отцепляю ее худенькие сильные пальцы от Пашкиной футболки. — Не кричи. Нам сегодня к первой паре, мы опаздываем уже.
— Да пошли вы…
Она отпускает Пашку и возвращается на табурет. Опускает руки между колен. Кладет голову на руки. Вперед-назад, вперед-назад. Беззубый крабик плюхается на линолеум и замирает. Немытые волосы рассыпаются по плечам.
— Правда, Паш, пойдем. Время.
Я тяну брата за руку, увожу с кухни. Он молчит, только желваки ходят.
Она сидит в той же позе.
— Ма-ам?..
Не реагирует.
— Там в холодильнике суп. В обед поешь…
Она поднимает голову, смотрит на меня почти с ненавистью:
— Только чтобы не поздно! Чтобы в семь были дома!
— Хорошо, мам.
Мне сегодня до одиннадцати, Пашке вообще в ночь. Быстренько влезаю в кроссовки и хватаю рюкзак. Мы с Пашкой выходим из квартиры.
— Идея! — говорит Пашка многозначительно.
Он запирает дверь на все замки и выворачивает карманы. Улыбается. Достает еще три связки ключей: