Однажды в Бишкеке

Что же касается секса в чисто бытовом плане, то известный детский анекдот послужит хорошей иллюстрацией Луны в Тельце:

Решил Пятачок трахнуть корову. Подошел к ней сзади, начал пристраиваться. Она ему копытом по башке — бац! Он отлетел, лежит посреди дороги, в пыли. Мимо идет Винни-Пух: «Пятачок! Ты чего здесь делаешь?» — «Да мы, быки, всегда так: на…ся и отдыхаем!»

И чтобы вам уж совсем все было понятно в зильберианских половых изысках, знайте: Девятый дом — дом философии и путешествий. Натив, поэтому, склонен искать любовные приключения за границей или с иностранками.

Глава III. Кибуц. Арабский рынок. В городском парке

Когда окажетесь в наших краях, то, если и не попадете на экскурсию «Иерусалим Мартына Зильбера», а станете, подобно многим другим гостям столицы, пить и гастрономничать дни напролет в мансарде У Доброго Поэта [11] , вы все равно в какой-то момент неминуемо окажетесь возле Яффских ворот. В этот самый момент (а он может наступить совершенно неожиданно и даже вопреки вашей воле, ибо так устроен святой для каждого монотеиста город) не пожалейте пяти долларов — снимитесь на добрую память в уличном ателье «Повремени, мгновенье!», которое создал, пестует и на доходы с которого водит иногда меня по ресторанам мой друг Альберт Эйнштейн.

11

Имеется в виду поэт и кулинар Михаил Генделев.

Выберите уже сейчас, кем вы хотите быть: Иисусом, Марией, Вараввой или Пилатом. Все эти образы аккуратно прописаны художником Михой Алюковым (я — гиперреалист, бля!) по большому — два на два метра — куску картона. Не хватает только лиц. Решайте, в кого вам хотелось бы вставить свое. Всего за пять долларов. Без комплексов нагнуться и вставить, беря пример вон с той бодрой американской babushki лет восьмидесяти в оранжевых бриджах и кедах на босу ногу.

— Пиздец Мария! — восхитился Эйнштейн.

— Что такое пиздец? — спросила Малгоська.

— Практически то же самое, что и атас, — объяснил я.

— Ты должен научить меня русского сленга! Ты научишь?

Может быть, я груб. Может, я наивен. Пусть даже (а может, все-таки нет?..) я похотлив. Но я давно заметил: если женщина одновременно требует и просит, это значит, что она точно даст!

— Ну что, отец? — хлопнул меня по плечу Эйнштейн. — Становись, что ли, и ты в позу. Подарок фирмы ко дню рождения!

— Так ведь две недели еще…

— Неважно!

— Сглазишь…

— Было бы что сглаживать! Давай, давай, все там будем!

Малгоська попросилась: «Ой! А можно мне тоже в позу?»

Эйнштейн просиял: «Мадмуазель! Наша фирма всегда к вашим услугам!» —

— …Слышал, Зильбер?! Если женщина просит?

Я сказал: «Фиг с тобой. Пусть этот добрый человек нас снимет».

Фотограф Боря, похожий на актера Гринько харьковский богемщик с фуляром на тощей шее, торжественно вскинул поляроид. Мы с Малгоськой отправились за ширму. Я подумал: может, стоит в Пилата вписаться? Или лучше — в Варавву. А что? Его ведь просто отпустили по просьбе зрителей, и он тут вообще ни при чем…

Но не велик, прости Господи, наш выбор, когда рядом девушка мечты. А ведь иерусалимская толпа не равнодушна. И позировать среди нее в виде Иисуса — это, доложу вам, штучка постремнее пьяного стриптиза!

Шарахнулся и плюнул дос [12] ; захихикала стайка прохожих девочек; с гневной мукой на лице осенил себя крестным знамением монашек-францисканец. Не по-хорошему худая поэтесса, известная в городе под кличкой Мать Героина, ткнула пальцем в мою зафиксированную в прорези рожу: «Чего, Зильбер, уже крусифайд, ага? Ну ладно, я сама на ломах, давай, будь…»

Мне вспомнился суд, потом — фурфочка… кибуц… и я улыбнулся.

12

Презрительная кличка еврейских ультраортодоксов (ивр.).

«Суд, фурфочка, кибуц» (телега)

Знаете, кем был Эйнштейн до репатриации? Не знаете! Так я вам скажу: до репатриации Эйнштейн, как и все мы, был дворником. А вот кем он стал после репатриации, вы ни за что не догадаетесь: кибуцником! И, что удивительно, в кибуц он подался совершенно из тех же соображений, которые в свое время привели его в дворницкую: кормежка по Женевской конвенции и дармовое жилье.

Программа «Первый дом на родине» определила Эйнштейна в кибуц Яд-Мордехай. А кибуцный совет распределил его в коровник. Не подумайте, что моему другу приходилось с наполненными комбикормом ведрами бегать по колено в навозе — вовсе нет. От него требовалось только наблюдать за машинной дойкой. Доильный аппарат имеет несколько скоростей. Истинный воспитанник физматшколы, Эйнштейн смекнул, что чем выше скорость, тем короче процесс. Коровы-рекордсменки носились в его смену по кругу как угорелые. Быстренько отдоив несчастных животных, Эйнштейн отправлялся в свой караван [13] , валился на койку и читал «Графа Монте-Кристо» и «Как закалялась сталь» — единственные книги на русском языке, которые ему удалось обнаружить в кибуцной библиотеке.

13

Домик-времянка (ивр.).

Когда коровы из тучных начали превращаться в скучных и тощих, за Эйнштейном была установлена слежка, и тайное стало явным. Эйнштейн отделался суровым внушением и был переведен на черную кухонную работу в принадлежащий кибуцу придорожный ресторанчик. Меню этого заведения прямо с обочины шоссе завлекает автомобилистов удобными ценами, которые выставляются специальными колесиками. Уже на третий день Эйнштейн догадался подкрутить колесики так, что стоимость комплексного обеда сравнялась с ценой на порцию лобстеров в парижском «Максиме».

Из Яд-Мордехая его не просто выперли, но под угрозой юридических санкций запретили когда бы то ни было даже появляться на территории кибуца. Лишившись первого дома на родине, Эйнштейн отправился автостопом в Иерусалим на поиски второго. Дождливой январской ночью с криком «водки мне скорее, водки!» он ввалился в мою каморку на улице Арарат.

Целыми днями он топтался вокруг моего рабочего стола, разглагольствовал о том, как надо устраиваться в жизни, и отвлекал меня от перевода очень денежной брошюры «Все, что вы хотели знать о женском движении в Израиле, но боялись поднять руку». Свои рассуждения Эйнштейн богато инкрустировал цитатами из Александра Дюма и Николая Островского, произведения которых он не забыл прихватить с собой в изгнание.

От длительного безделья он вскоре влюбился в одну иерусалимскую фурфочку, хотя известно было, что кто ее раздевает, тот слезы проливает. Пока она не давала, он ежедневно требовал по десять шекелей ей на цветы, а об огромности своего чувства нудил по ночам мне. Добившись взаимности, он стал выставлять меня из дома. Каким-то вдруг отвратительным сладеньким фальцетом: «Мартынуш?.. Старина?.. Ты не мог бы погулять пару часиков?» Испортивший москвичей квартирный вопрос добрался до Иерусалима.