Однажды в СССР
Шрифт:
Всё изменилось, когда он сел за руль собственной ласточки. Просто сел и поехал. Сразу по делам, которых было невпроворот. И вылез из машины только вечером, намотав в первый же день больше ста километров по Москве. Как же ему было не любить своего верного боевого коня? И как с ним расставаться?
Он поднялся в свою комнату, которую неофициально сохранил за собой, несмотря на то что уже не работал в торге, а был полноправным студентом дневного отделения и, соответственно, имел прописку в общаге МГУ на Кравченко. Но там приходилось делить комнату на четверых, а его дела требовали приватности. Поэтому он платил комендантше Зине пятьсот рублей в месяц и продолжал жить в своей комнате, куда провёл параллельный телефон из её кабинета. Одновременно Зина выполняла функции его личного секретаря, принимая деловые звонки, назначая и координируя встречи и так далее.
В комнате он жил
В том, что Табаков не шутит, он не сомневался, а главное, был согласен со всем, что тот говорил про будущее. С точки зрения логики придраться было не к чему, майор не понимал или делал вид, что не понимает, лишь одну вещь: подписка о сотрудничестве – не формальность. Это шаг, который определяет всю дальнейшую жизнь, а в Ромкином случае перечёркивает её. Ему не нужны никакие блага и никакой успех такой ценой. Глупо, что он сразу не понял, что мента не получится прикормить, как остальных, и тот пойдёт до конца. Жаль было не красивой жизни, он отнюдь не шиковал. Жаль было налаженного дела – всю ту систему, которую он собирал по винтику, дотошно выстраивал, работая по двадцать часов в сутки. А машина… Что машина? Она тоже нужна была в первую очередь для работы. Квартира – для Кати. Он обещал забрать её из родительского дома – ну не в общагу же.
Катя. Катя! Как она отнесётся к такому драматичному изменению их планов? Он обещал шикарную свадьбу, роскошную квартиру, любовь до гроба и всю жизнь на руках носить. А вместо этого уходит в армию на два года. Это ещё если на флот не попадёт, а то и все три! Табаков – дотошный, сука, запросто может устроить. Тому чем дальше и дольше Ромка будет от Москвы, тем лучше. Майор боится, что он слишком много знает. Ему не дано понять, что если человек органически не способен предать, то не предаст даже врага. Да он и не считает его врагом – просто объективное препятствие. Не он, так другой представитель системы нарисовался бы на пути. Дело не в Табакове, Ромка тогда неправильно посчитал, что сможет найти своё место в этой системе не замаравшись. Нет, система приемлет лишь такие же гнилые шестерёнки, как она сама. Иначе группа крови не совпадает и происходит отторжение нового органа. Аборт. Он – выкидыш.
– Ромка, где тебя черти носят?!
– Что случилось, Зинуль?
– Я обзвонила все места, где ты мог быть! Где ты шляешься, тебя все ищут!
– Не поверишь – в Нескучном саду гулял. Думал.
– Думал он. Работать надо, а не думать!
Вот Зинка расстроится, когда узнает, что её неожиданному и сказочному приработку пришёл конец. Она только во вкус вошла и оказалась незаменимым помощником, очень энергичной и порядочной – даже Табаков не смог её завербовать. Хотя стращал проверками в общаге, говорил, что на неё куча материала имеется. Но не на ту напал – Зинка потвёрже любого мужика оказалась. Конь с яйцами, а не баба! А стучала на него Ленка – вот на кого никогда бы не подумал. Он пригласил её в загородный ресторан, но оказались они в холодном и мокром лесу. Не пришлось даже угрожать, она, видимо, не могла больше носить эту тяжесть в себе и, рыдая, всё рассказала. Оказывается, она давно была на связи у майора и стучала, как аппарат Морзе, а заодно и спала с ним. Как сама сказала, в надежде, что пожалеет он её, если что, и не сдаст, как Седого в своё время. Но вот про Ромку она молчала, не вставляя в отчёты. Выдумывала мифических персонажей, даже про Олега отчиталась, но он не вызвал интереса по причине скудости операций. Говорит, любила и любит до сих пор. Ну, бог ей судья. А когда его наружка во время спецоперации срисовала возле универмага и сначала отследили все связи, а потом и взяли с поличным, Табаков вызвал её, сам не свой от ярости, и обещал немедленно посадить за нарушение их соглашения, ну и приревновал, естественно. Он далеко не дурак и догадался обо всём. А у неё – двое маленьких. Вот и начала стучать на него, спасая пацанов. Куда они без неё, муж – алкоголик. А знала она про него очень многое, он доверял и советовался с ней не только по бизнесу. Как ни был Ромка зол, но стало её жалко, гнев улёгся, несмотря на собственную исковерканную судьбу. Он всё простил, довёз до дома и поцеловал на прощание. А она, выходя из машины и всё ещё шмыгая красным носом, напоследок
сказала, что Сергей Иванович – говно по сравнению с ним в постели. Маленькая месть, а приятно!– Да ладно, Зин. От работы кони дохнут. Что там самое важное?
– Седой два раза звонил, денег хочет. Сказал, ты знаешь за что. Карапетян тоже звонил, сказал, что только с тобой лично говорить будет. С Мытищами я решила вопрос, сказала, что ты завтра как штык с утра у них будешь и всё привезёшь. И это… приезжала тётка эта крашеная с Банного переулка, из бюро по обмену жилплощади, сказала, что нашла шикарный вариант: трёшка на «Университете» – дом преподавателей МГУ на Ломоносовском, с башенками, знаешь?
– Конечно. Шикарный дом – лучший в районе.
Он ответил безо всякого энтузиазма, и Зина удивлённо посмотрела на него – она была уверена, что эта тема для него в приоритете. Так оно и было ещё совсем недавно – Катя мечтала остаться в своём районе и слышать не хотела ни о каком Сабурово. Это вообще где? За МКАД, что ли? Или в Пензе? Её не интересовало, каких трудов и денег ему стоило заполучить пай на трёхкомнатную квартиру улучшенной планировки в новом кооперативе для передовиков производства одного из известнейших заводов страны. Комсомольский лидер этого промышленного гиганта расстался со своей мечтой за очень кругленькую сумму, справедливо рассудив, что решит свой жилищный вопрос, когда перейдёт на ответственную должность в райком партии, к чему приложил уже немало усилий, и результат был не за горами.
– Готовы меняться. Хотят доплату, – она понизила голос, – тысячу долларов. Это немного, она говорит, там ремонт шикарный. Я уже позвонила Аркаше, он сказал, что по четыре пятьдесят тысячу сделает. Но если ты сам подъедешь, может, и дешевле договоришься. Ты умеешь убеждать людей, – тут она прыснула в ладонь, – только надо торопиться. Это еврейская семья, они в Израиль уезжают и ждут вызова вот-вот. Их потому кооператив интересует, что они надеются ещё и пай продать. Могут рояль оставить какой-то антикварный за отдельные деньги – твоя вроде школу музыкальную окончила? – Зина недолюбливала Катю и обычно говорила о ней с ехидцей, но не в этот раз. – Кстати, она тоже звонила, сказала, чтобы ты набрал, как появишься. Голос расстроенный, наверное, опять с мамашей поцапалась.
Ромка только вздохнул. Сколько же людей пострадает от одного его решения. Причём людей близких. Самых близких. Он снял телефонную трубку и набрал до боли знакомый номер:
– Привет! Хорошо, понял. Буду через двадцать минут, – и положил трубку, тоскливо глядя в темноту за окном.
Зина встрепенулась:
– Куда намылился? Поешь хоть! С утра же крошки во рту не было. Подождёт, ничё с ней не случится. Я суп гороховый сварила, твой любимый. Мяса с картошкой натушила.
Зине было за сорок. Своих детей у неё не было, и она относилась к Ромке как к сыну, по-матерински ревнуя его ко всем этим вертихвосткам.
– Нет, Зин, извини. Там правда что-то случилось. Поеду я. Вернусь – поем.
Вернулся он на удивление быстро. За время его отсутствия произошло из ряда вон выходящее событие, и Зина была вся как на иголках. Стоило ему открыть дверь её комнаты, как она уж было открыла рот – и осеклась. На Ромке не было лица. Она не видела его таким никогда, даже во время памятного комсомольского собрания, где его незаслуженно поносили на чём свет стоит. Она только охнула и, забыв про своё неотложное известие, тихонечко поинтересовалась:
– Все живы?
– Да. Все живы.
Он отвечал ровным бесстрастным голосом, и, зная его обычную эмоциональность, она только пуще заволновалась. Но у женщины всегда найдётся дело, которое поможет ей хоть ненадолго отвлечь себя и других от любых волнений в моменте, если все живы.
– Ну тогда иди мой руки – и за стол. Да захвати там на кухне кастрюлю с мясом. Чугунная, на крайней плите. А я суп наливаю.
Он молча развернулся и, двигаясь на автомате, отправился выполнять указание. Когда за ним закрылась дверь, она бессильно опустилась на стул.
– Что ж такое на нашу голову? Бросила она его, что ли? – посидела немного, собираясь с мыслями. – Так и хорошо бы. Лучше сейчас, чем потом. Перемучается – и пройдёт. Баба с возу – кобыле легче, – и, решив для себя проблему, захлопотала накрывать на стол.
Пока он сидел и механически ел, не чувствуя вкуса, она молча смотрела на него, подперев подбородок рукой и не нарушая процесса. Стоило ему отодвинуть пустую тарелку, тут же сообщила:
– Зуев звонил. Да, тот самый. Сказал, что ждёт тебя у себя, во сколько бы ты ни приехал. Сказал, кто старое помянет, тому глаз вон! Что дело срочное и лично для тебя очень важное. В общем, поезжай к нему, не мешкай!