Одно чудо на всю жизнь

— Да мы по сравнению с ними прямо Золушки, если хочешь знать. Во, мне позатот день племяш считалку рассказал. А племяшу, между прочим, одиннадцать лет. Слушай:

К нам сегодня приходил -

Педо-некро-зоофил,

Мёртвых маленьких зверюшек

Он с собою приносил…

— Га-га-га! — заржали уже оба милиционера, и Алёша, легко петляя в вокзальной толпе и зажав в кулаке записку, побежал к платформам. Оттуда до инспекции по делам несовершеннолетних было ближе всего.

— Трофимыч! Здравия желаю. Марфа Броневицкая беспокоит. И тебе того же. Да нет, по делу. У меня тут такая странная информация появилась. Вроде бы имеет отношение к нашему с тобой недавнему разговору. Ты бы подошёл, если можешь, я-то, сам знаешь, человек малоподвижный…

— Да-а, — Виктор Трофимович отхлебнул чаю, который Марфа Петровна всегда подавала в подстаканниках. Это выглядело как-то очень по-мужски, и милиционеры это ценили. — Похоже, ситуация, в чём бы она ни заключалась, вышла на финишную прямую… Мы тут с тобой уже ничего не сможем. Надо патрульно-постовую привлекать и этих, которые в Питере девочкой занимаются. Чего же этот Алёша пацана-то не задержал, не расспросил как следует?

— Понимаешь, Трофимыч, пацан-то вроде немой был, не больно-то его расспросишь.

— Вона как… А что же это такое в записке «вискоешасе» — как ты думаешь?

— «Шасе» — это, наверное, шоссе. Но вот какое?

— «Виское» — тут же сказано.

— Спасибо, друг, объяснил. Но вот ориентир точный есть — разрушенный сарай.

— У нас в области знаешь сколько разрушенных сараев…

— Знаю, знаю… Всё равно надо эту записку в оперчасть передать, пусть они там решают, где именно в воскресенье в четыре часа всё это случится. Девочка-то там точно будет, правильно я поняла?

— Да вроде бы… Да… Ну, может у них ещё какая информация есть. Прибавят одно к другому и раскумекают… Наше дело — сторона. Хотя, честно скажу, мне уже и самому любопытно, что это за заварушка такая, где кругом одни дети, из пистолета стреляют, девочек воруют, немые пацаны милиционерам записки передают и всё такое. Вокруг чего всё крутится-то?

— Да скоро узнаем, Трофимыч, так я понимаю. В понедельник уже всё ясно будет… Лишь бы без крови обошлось… Вот о чём я думаю…

— Да, Марфа Петровна, — это ты права, это, как ни крути, главное…

Василий, Сёмкин отец, постучал кулаком об притолоку, не дождавшись ответа, шагнул в сени. Пошаркал ногами об вытертый половичок, стянул неопределенного цвета шапчонку, зажал в кулаке.

— Игнатьич! А, Игнатьич! — позвал он. — Дома ли?

— Заходи, коли пришёл, — донеслось из комнаты. — Чего на пороге мнешься?

Трофим Игнатьевич склонился над расстеленной на столе картой, возил по ней очки и что-то разглядывал.

— Я вот чего спросить пришёл, Игнатьич, — Василий переступал с ноги на ногу, мялся. — Насчёт сына. Сёмки, значит. Я твоему Виктору заявление подал…

— Подал — хорошо, — кивнул Трофим Игнатьевич. — Жди теперь. Как что появится — тебе сообщат.

— Да я вот… это… бабка Настасья говорит, что это… Сёмку намедни в посёлке видела…

— Да ну? — удивился старик. — Как же это? И домой не зашёл?

— Да я не знаю, жена темнит чего-то, — признался Василий. — Меня-то тоже не было… А только Настасья говорит, что Сёмка-то с твоего крыльца сходил и в лес подался… Примерещилось, может?

— Примерещилось, примерещилось, — старик согласно покачал лысой головой. — Чего ему от меня в лес сигать-то?

— Вот и я думаю, — облегчённо вздохнул Василий. — Чего ему мимо родного дома, да к тебе?.. Ну, я пошёл?.. И я вот, гляди, Игнатьич, новую жизнь начал. Второй день уже… Утром для поддержания… И больше ни-ни… Как полагаешь?

— Полагаю, Василий, если ты себя насупротив выпивки поставить сумеешь, — серьёзно сказал старик, — то это случится большая поддержка для вашего семейного очага. И Сёмка, глядишь, вернётся, если ты меня об этом спрашиваешь…

— Об этом, об этом, — радостно закивал Василий и решил в ответ на добрые слова польстить старику. — Ты, Игнатьич, хоть человек уже глубоко пожилой, а прямо в корень зришь. Удивительно даже, что в таком преклонном возрасте такой острый ум сохранил. Это ж не часто случается. Небось, знак на тебе какой…

— Какой знак! — невесело усмехнулся старик. — Здоровый образ жизни, работа, цель опять же… Но стар я стал, Василий, стар, ничего больше не могу… А надо, надо одно дело сделать…

— Так, может, подмогнуть чем, Игнатьич? — спросил Василий. — Я для тебя завсегда пожалуйста. Потому как уважаю твою честную трудовую биографию…

— Не балаболь, — строго одёрнул гостя старик. Поколебался, пожевал губами, потом горестно махнул рукой. — Ладно, Василий, доверю я тебе государственную тайну. Только ты её храни, как… ну, как чекушку на опохмел. Понял?

— Понял, Игнатьич, понял, — Василий перекрестился, а потом изобразил пионерский салют. — Истинный крест и честное пионерское. Извиняй, других клятв не ведаю, но эти всегда за правду почитал.

— Э-эх, стар я… — ещё раз вздохнул старик. Он понимал, что пьянице Василию нельзя доверить даже тайну местонахождения банки солёных огурцов, не то что… Ну, да что делать! Сына-то своего он, вроде, по-настоящему любит. Вот пусть и постарается… — Значит, слушай меня. Сёмка твой ввязался в разборы между питерской братвой и местными шпанскими [78] малолетками. Там ещё государственные интересы замешаны, но это для тебя неважно. Значит, в воскресенье, в четыре часа назначен у них общий сбор. Вот, карту-то понимаешь? Тогда гляди сюда, покажу — где. Вот здесь, скумекал? Я Сёмке строго-настрого заказал задание мое выполнить, а туда не соваться, схорониться на это время. Опасно это, силы там могут схлестнуться неизвестные. Но он пацан ндравный, может и побечь туда. Исходя из обстановки, твоя задача такая: явиться туда заранее, и, если Сёмку там узришь, хватай его в охапку и хоть силой держи-тащи оттуда подале. Ну, а если Сёмки там не будет, заляжь где-нибудь, пронаблюдай и потом мне всю обстановку доложишь. Только чтоб трезвый был! Мне твоих пьяных докладов не надо, да и с Сёмкой тебе по пьяни не совладать. Он пацан сильный. Всё понял, Василий?

78

Шпанскими — здесь: относящимися к шпане.

— Всё, Игнатьич, как на духу! Это там, значит, питерские наших ребятишек бить будут?

— Это я не знаю. Это как получится. Ты своё-то дело крепко уразумел?

— Так точно, Игнатьич! Выполнить и доложить! Будет сделано!

Василий ушёл, по привычке раскачиваясь из стороны в сторону, а Трофим Игнатьич присел к столу, нацепил на нос валяющиеся на карте очки и медленно покачал головой.

— Ох, дожил ты, участковый, дожил! — сказал он сам себе. — На боевую операцию — пьянчужку посылать… Самому бы пойти… Но сил нет. Ох, старость, старость!

С вечера субботы учитель истории Максим Павлович работал за компьютером почти до утра, потом задремал в кресле с книжкой, и телефонный звонок заставил его подпрыгнуть.

— А? Что? Куда? — спросил Максим Павлович. Спросил неизвестно у кого, потому что в квартире он проживал один, если не считать мыши Маши, живущей в норке под раковиной, и некоторого количества тараканов. Максим Павлович был человеком, к живым тварям лояльным, тараканов новомодными средствами не травил, а мышь Машу иногда даже подкармливал обрезками сыра. Но на его вопросы ни Маша, ни тараканы ответить не могли. Поэтому Максим Павлович снял трубку и услышал задыхающийся, тихий голос.