Однокурсники
Шрифт:
Во время одиннадцатичасового вечернего выпуска новостей представитель Государственного департамента доктор Джордж Келлер появился перед журналистами для короткой пресс-конференции, где объявил о том, что первые транспортные самолеты с оружием для Израиля уже держат курс на Тель-Авив.
Через пятнадцать дней после начала военных действий Генри Киссинджер и Джордж Келлер сели в самолет и полетели в Москву для того, чтобы выработать соглашение о прекращении огня между Израилем и Египтом, которое вступило в действие уже на
Историки еще долго будут спорить о том, какая из сторон победила в той войне Судного дня. Но то, что победителем в битве за авторитет во всем мире стал Генри Киссинджер, ни у кого не вызывает сомнений.
*****
Совесть Джорджа Келлера не давала ему покоя. То, что вначале представлялось ему невинной уловкой, теперь в его мозгу гиперболизировалось в некий акт государственной измены. Он был слишком напуган, чтобы обсуждать это с кем бы то ни было, включая Кэти.
Он просмотрел все научные журналы, где упоминались сведения относительно RX-80, — ничто в этих статьях даже косвенно не указывало на возможность использования данного технического устройства в военных целях.
Несмотря на это, Джордж жил в постоянном страхе, что его поступок всплывет наружу. И он прекрасно знал, что в таком случае взывать к человечности будет бесполезно. Раз ты являешься государственным служащим, то должен бросить отца умирать — если он находится по ту сторону баррикад.
Он ничего не знал о судьбе Иштвана Колошди. Связываться с Якушкиным в русском посольстве он боялся — вдруг те, кто следит за ним, начнут думать, будто они как-то подозрительно сдружились.
Джордж старался унять угрызения совести, внушая самому себе, что не сделал ничего противозаконного. А при том количестве бумажных потоков, которые циркулируют между Госдепом, Пентагоном, Минторгом и Овальным кабинетом, шансы обнаружить что-либо равны нулю. Только успокаивая себя такими мыслями, он мог иногда спать по ночам.
Однако события, происходящие в мире, то и дело раздували тлевшую в душе искорку страха. Например, даже такой политической фигуре, как западногерманский канцлер Вили Брандт, в мае 1974 года пришлось уйти в отставку, когда обнаружилось, что один из его ближайших помощников шпионил на коммунистов.
Джорджу иногда мерещилось, что за ним следят, — в течение долгого времени он подозревал, что его домашний телефон прослушивается. Даже сопровождая Киссинджера в его бесчисленных поездках на Ближний Восток, он не чувствовал себя в безопасности. Не доверял телефонам ни в отеле «Царь Давид» в Иерусалиме, ни в «Найл-Хилтон» в Каире.
Однажды вечером, после продолжительного и плодотворного дня переговоров с сирийскими властями, государственный секретарь должен был лететь обратно в Израиль.
Киссинджер подал знак Джорджу, чтобы тот подошел к нему и сел рядом.
— Послушай, мой мальчик, — доверительно произнес он, — на меня так давят в Вашингтоне. Некоторые люди думают, будто я слишком много времени провожу здесь, на Ближнем Востоке, и не занимаюсь другими
делами. Им невдомек, что я не могу быть в двадцати местах одновременно. Поэтому я намерен возложить чуть больше ответственности на молодые плечи, а именно — на твои.— А что вы надумали?
— Как тебе известно, президент планирует совершить ряд визитов на Ближний Восток, а затем поехать в Россию. Было бы неплохо, если б кто-то из моих проверенных людей поехал в Москву заранее и, подготовив все на месте, согласовал все вопросы, связанные с визитом. Понимаешь, Джордж, у меня нет никого, кому бы я доверял больше, чем тебе.
— Вы мне льстите, Генри.
— Приходится, — пошутил госсекретарь, — иначе ты не захочешь со мной работать. Платят-то тебе мало. В общем, я хочу, чтобы ты полетел завтра утром в Париж. Брент Скаукрофт и Ал Хейг присоединятся к тебе там через три дня, а потом вы вместе полетите в Москву.
— Чудесно, — ответил Джордж, искренне обрадовавшись предстоящей ответственной работе. — Но, Генри, а что мне делать, пока я буду их дожидаться?
Слова Киссинджера потрясли Джорджа, как если бы он оказался в самолете, попавшем в зону турбулентности.
— Съездить в Будапешт.
Он не знал, как на это реагировать.
— Послушай, — продолжил госсекретарь вполголоса, — твоему отцу жить осталось совсем недолго. Я считаю, тебе надо помириться с ним.
— Как вы узнали? — спросил он.
«И что именно?» — вертелось у него в голове.
— Это моя работа — знать. Можешь воспользоваться тем же трюком, что и я, когда впервые съездил в Пекин. Зарегистрируешься в «Отель де Крийон», прикинешься, будто у тебя простуда, а сам потихоньку улизнешь в аэропорт. Лететь всего два часа. Сможешь съездить туда, вернуться назад — и дело с концом.
Джордж никак не мог подобрать нужных слов. Все, что ему удалось пробормотать, это:
— Я… не знаю, что и сказать.
— Ничего не говори, — сказал Киссинджер и погладил его по руке. — Я и так в долгу перед тобой — за все годы, которые ты мне помогал.
Когда их военный самолет пошел на снижение в аэропорту Бен-Гурион, Джордж подумал: «Как мне донести до него мысль, что я не хочу туда лететь? Как сообщить ему, что мне нечего сказать отцу перед его смертью? Никак. Ибо это неправда. Я очень хочу увидеть отца, хоть в последний раз. Я должен».
Прохождение через таможню в Будапеште было простой формальностью. Если не считать того, что офицер, проверявший Джорджа, довольно долго рассматривал его красный дипломатический паспорт, а потом сказал:
— Добро пожаловать домой, доктор Келлер. Странно было вновь очутиться в родном городе. И хотя огни сияли ярче (а прилавки магазинов были полнее), чем в те мрачные времена, когда он отсюда сбежал, казалось, здесь мало что изменилось. Улица Ракоци осталась такой же, какой была всегда. Здесь и там ультрасовременные сооружения уютно расположились рядом со старинными зданиями.
Терраса «Хилтона» (отель «Хилтон» в Будапеште!) выходила на древние шпили собора Святого Стефана. Огромная гостиница «Дума-Континенталь», в которой остановился Джордж, была в точности похожа на любой современный отель из стекла и бетона, который можно встретить в Америке.