Однокурсники
Шрифт:
Когда Сара, чмокнув Эндрю в щеку, стала выходить, тот сказал им вдогонку:
— Эй, все остается в силе. Я хочу сказать, вы можете продолжать… навещать это место.
Сара снова высунула голову из-за двери.
— Посмотрим. — Она улыбнулась. — Но мне кажется, тебе и так забот хватает.
*****
Столовая «Элиот-хауса» работала в течение всех рождественских праздников, чтобы обеспечивать питанием (весьма лестное название для той кормежки, которую готовили на центральной кухне) всех тех несчастных, кто был вынужден остаться в Кембридже на зимние каникулы.
Это были не
Впрочем, среди посетителей столовой были и несколько жильцов Элиота — у каждого из них была своя причина остаться на Рождество в холодном Кембридже.
Одним из них был Дэнни Росси. Он наконец дождался свободы, когда можно не посещать занятия и лекции, и с головой погрузился в сочинение музыки для «Аркадии». Повсюду царила тишина. Никто не буянил и не орал под окнами на заснеженном дворе, ничто не мешало ему сосредоточенно работать. Ведь, желая произвести впечатление на Марию, он сгоряча пообещал, что закончит партитуру в канун Нового года.
Он работал без устали с раннего утра и до поздней ночи. Одна тема пришла к нему сразу же, как по волшебству: горестная любовная песня пастухов. Эта была мелодия, которая родилась из его страстного томления по Марии. Над остальными темами пришлось покорпеть как следует, но постепенно нотная тетрадь заполнялась музыкой.
Лучшего занятия у него в жизни еще не было.
Такое усердие было уместно еще по одной причине. Мать в последних письмах настойчиво уговаривала его приехать домой на каникулы и заключить мир с отцом. А поскольку работа над первым и очень важным заказом была вполне обоснованной отговоркой, он по-прежнему мог избежать встречи с отцом.
Святочные дни Дэнни провел взаперти — как физически, так и психологически. Одержимость новым балетом помогла ему отключить все свои эмоции: естественное желание провести Рождество с родными, особенно с матерью. А еще эти чувства к Марии. Такой милой. Такой желанной. И совершенно недосягаемой.
«Какого черта, — он старался рассуждать рационально, — я выплесну всю свою боль на нотную бумагу. Страсть лишь способствует искусству». Но в его случае все попытки выразить страсть к Марии в музыке лишь способствовали возгоранию еще большей страсти.
Джордж Келлер тоже предпочел остаться в Кембридже. И хотя Эндрю Элиот любезно приглашал его поехать вместе с ним на каникулы, Джордж захотел пожить в уединении и еще больше усовершенствовать свой английский язык, которым он и без того овладевал с невероятной скоростью.
На рождественский сочельник столовая предложила кое-что вкусненькое, похожее на жареную индейку. Джордж Келлер не обратил на это никакого внимания. Он сидел на дальнем конце прямоугольного стола, жадно пожирая страницы в словаре. На другом конце стола Дэнни Росси сосредоточенно читал то, что сочинил за день.
Они были настолько поглощены своими занятиями, что так и не заметили друг друга. Как и того, что каждый из них был одинок.
Около полуночи в Дэнни Росси вдруг проснулось то детское, что дремало в его подсознании. Он отложил в сторону партитуру и по какой-то атавистической привычке стал наигрывать на рояле рождественские гимны,
импровизируя.Окно было приоткрыто, и музыка плавно поплыла через опустевший и темный двор, пока не достигла ушей Джорджа Келлера, который, конечно же, все еще занимался как сумасшедший.
Венгерский эмигрант откинулся на спинку стула и прикрыл глаза. Ему всегда очень нравилась мелодия песни «Тихая ночь», даже когда он жил в Венгрии. И теперь, за тысячи и тысячи километров от своего прежнего дома, он вслушивался в слабые отголоски этой музыки, тихо звеневшей в ледяном воздухе Кембриджа.
И на мгновение в памяти всплыло то, о чем он хотел бы забыть навсегда.
Из дневника Эндрю Элиота
18 января 1957 года
От этого Джорджа Келлера я, наверное, скоро свихнусь. Может, он такой из-за того, что у него менталитет эмигранта. Вообще-то в настоящее время я разрабатываю собственную теорию о том, что размеры амбиций у любого американца обратно пропорциональны количеству времени, прошедшего с того момента, когда он ступил на эту землю.
Раньше я думал, будто у Ламброса шило в заднице. А ведь он здесь родился. Это его родители прибыли сюда на корабле. Но ничто, абсолютно ничто на свете не может превзойти бешеную упертость этого венгра, который приехал в Америку всего пару месяцев тому назад. Будь он локомотивом, то давно взорвался бы от перегрева — так сильно он загружает свою топку.
Когда я просыпаюсь в 8 утра — для меня это безбожно рано, — он в это время уже вовсю трудится, давным-давно проглотив свой завтрак. Почти каждый день он сообщает мне чуть ли не с гордостью, что первым пришел утром в столовую. (Сравните с Ньюолом, который счастлив от мысли, что ни разу не встал к завтраку за все время своего пребывания в Гарварде.)
Джордж взял у меня в долг пятьдесят баксов (пообещав обязательно вернуть, когда ему начнут выплачивать стипендию) и купил портативный магнитофон, который носит с собой на все занятия.
И вот теперь он прослушивает лекции еще и днем, в записи на магнитофоне, чаще всего по нескольку раз — до тех пор, пока практически не выучивает их наизусть. Большинство лекций — на русском языке. Для него это, наверное, здорово, но у меня такое чувство, будто я вдруг поселился в Кремле. Не говоря уже о том, что Джордж целыми днями не вылезает из квартиры.
И у нас действительно возникли некоторые проблемы с Тедом и Сарой. Джордж с пониманием отнесся к их потребности бывать вдвоем, наедине друг с другом, но он упорно твердил, что, если они будут пользоваться моей комнатой, это не будет ему мешать, поскольку он сможет продолжать заниматься в гостиной.
Мне пришлось очень тактично объяснить ему, что это они будут сильно возражать. В конце концов Джордж согласился уходить в библиотеку и сидеть там с четырех до полседьмого в те дни, когда Тед и Сара временно занимают наше жилище.
А теперь самое удивительное. Я понятия не имею, в какое время он ложится спать. Если честно, у меня есть смутное подозрение, что этот паренек вообще никогда не спит! И пару ночей тому назад я стал свидетелем жутковатого зрелища.
После обильных возлияний в «Порце» мой организм вынудил меня подняться в два часа ночи по естественной нужде. И когда я стоял над унитазом, стараясь не промахнуться, то вдруг услышал, как из душевой доносится какой-то загробный голос, который выводит что-то вроде «начать — начал — начнет, махать — махал — махнет, петь — пел — споет».