Однорогая жирафа (сборник)

— Смотрите, — сказал рыбак. — Удирают!

Тут, наконец, и я увидел, в чем дело: по гальке кое-где двигались какие-то темные точки.

Присмотревшись, можно было заметить, что морские блохи двигались от моря по направлению к траве, покрывавшей берег за полосой прибоя.

— От шторма улепетывают, — сказал рыбак. — Здесь, у воды, их перемелет галькой, — ведь она начнет перекатываться и тереться, что твои жернова! Вот и думают, как бы подальше от воды уйти.

— Ну, насчет «думают» это, конечно, вздор, — пробормотал Смородинов, становясь на колени и с интересом рассматривая крошечных ракообразных. — Такая тля не обладает способностью соображать. Но вот то, что они так дружно удирают, — это интересно. Значит, они каким-то образом чуют непогоду.

— Да уж они знают, — подтвердил рыбак. — Это кого хотите спросите.

— Откуда же у них такие сведения? — спросил Петр Иванович. — Ведь барометр еще не падает. Что же у них, у блох, своя метеослужба, что ли?

Рыбак пожал плечами.

— Этого уж я не могу сказать. Для этого ученые люди есть.

Профессор встал на ноги. Он держал на ладони маленькое ракообразное и смотрел на него с выражением недоумения и в то же время некоторого невольного уважения.

— Позвольте, — воскликнул он немного погодя, — но ведь медузы, раньше приняли свои меры безопасности! А блоха только сейчас тронулась в путь…

— Медузы, и правда, раньше узнают о шторме, — засмеялся рыбак, — а блоха уже потом. Медуза, она хитрее. У нас так и считается: медуза ушла вглубь — первый сигнал, морские блохи полезли на берег — второй. Ну, а там, дальше, жди уже самого шторма.

— Что же у них — разные метеослужбы или разная система оповещения? — сказал задумчиво Петр Иванович, выпуская своего пленника на свободу и вытирая руку о штаны пижамы — этот рассеянный жест подчеркивал, что профессор серьезно углубился в какие-то мысли.

— Впрочем, — воскликнул он через минуту, — ведь шторма-то нет! А может быть и не будет вовсе!

— Как не будет! — возразил рыбак. — А это что такое?

И он показал в сторону пляжа. На мачте, стоявшей на берегу возле навеса, поднимали рывками штормовой флаг. На лодке, плававшей вдоль берега, кто-то в матросской полосатой тельняшке кричал в рупор купальщикам, заплывшим слишком далеко. Некоторые пловцы уже начали возвращаться к берегу.

Погода была такая же ясная, как и все утро. Но что-то тревожное чувствовалось в этой картине нарушенного мирного отдыха.

— Так, — сказал я. — Значит, барометр откликнулся наконец! Или предупреждение пришло из области?

— Сейчас узнаем!

Смородинов круто повернулся и направился к санаторию. Я едва поспевал за ним. Проходя мимо метеостанции, мы увидели в дверях белого домика нашего молодого знакомого.

— Пришло сообщение с дельфинера «Отважный». — крикнул он, — а сейчас начал падать и барометр. Сразу на двадцать делений скакнул! Хорошо, что сигнал внимания я раньше передал…

* * *

Не успели мы дойти до санатория, как из-за горизонта показались тучи. Они спешили к берегу, словно воздушная армада. Задул ветер.

Последние купальщики прибежали с пляжа уже под первыми каплями дождя. В воздухе потемнело.

Обедали не на веранде, как обычно, а в столовой, где были зарыты все окна и двери. Но ветер проникал сквозь щели, колыхал портьеры, надувал, как паруса, занавески… Со звоном посыпалось стекло на паркет в дальнем углу. Кто-то плохо закрыл окно, и ветер сорвал раму с крючков. Несколько человек бросилось закрывать окно.

Нашим соседом по столу был добродушный старичок, отличавшийся на редкость терпеливым характером. Он заслужил общее уважение тем, что стоически переносил досаждавший ему хронический ревматизм.

— Ну, как ваша нога, — спросил я сочувственно, — наверное, дает себя знать?

— Представьте себе, нога — ничего… — ответил он, к моему удивлению. Но вот в ушах боль чувствовал сегодня утром довольно сильную. И знаете, — обратился он ко всем, — эту боль я ощущаю каждый раз перед штормом. Врачи ничего не могут по этому поводу сказать.

Он развел руками.

Все выразили ему свое соболезнование. А я невольно подумал, что в природе много предвестников шторма, мало или совсем неизвестных науке.

Должно быть нечто в том же роде подумал и Смородинов, потому что он бросил быстрый взгляд на старичка-ревматика, нацарапал что-то черенком вилки на скатерти и нахмурился.

После обеда мы вышли на балкон. Ветер набросился на нас, точно поджидал нашего появления. Торопливо застегивая пиджак на все пуговицы и нагнув голову навстречу буре, я посмотрел в сторону моря. По небу быстро неслись тучи. Вал за валом катился от горизонта, и все море было покрыто пенящимися гребнями. На обезлюдевшем пляже громко шуршала галька.

В санаторном саду с глухим стуком падали на землю яблоки.

Силуэт какого-то судна мелькнул среди волн в сумеречном свете. Я успел различить вытянутый нос и низкий корпус, нырнувший в провал между гребнями.

Всю ночь завывала буря, крепкое здание санатория по временам вздрагивало и сотрясалось, а крыша гремела, словно кто-то, неистовый и безумный, пытался отодрать ее.

* * *

К утру солнце выглянуло из разорванных туч и осветило темно-синее море с белыми барашками. Шторм стихал, но крупные волны еще накатывались на берег.

Купаться было нельзя. Отдыхающие, выбитые из привычной колеи, заполнили читальный зал и бильярдную или слонялись по веранде без всякого дела. Петр Иванович предложил устроить экскурсию на научно-исследовательскую станцию, расположенную километрах в пятидесяти от санатория — на берегу моря. Многие согласились.

Подали автобус.

— Не может быть, — сказал мне Смородинов, когда автобус тронулся в путь, — чтобы на этой станции не знали про медуз и блох и про их метеорологические способности. Эта станция как раз изучает ту область природы, где вопросы биологии находятся на стыке с физикой. Не могли там не обратить внимания на эти вещи.

По тону Петра Ивановича чувствовалось, что он уязвлен. Еще бы! Была затронута честь науки…

К моему удивлению, в автобусе оказался и Костя Никитин — молодой метеоролог, с которым мы познакомились накануне. Костя уверял, что ему совсем не хочется спать, хотя он только утром сменился после суточного дежурства на метеостанции. На его лице я прочел жадную любознательность и нетерпение, которые встречаются у людей, одержимых какой-нибудь идеей. Такое выражение бывает у рыболова, спешащего к облюбованному, но еще не испытанному местечку на берегу реки, у коллекционера, вскрывающего посылку с редкой находкой, или у человека, который ожидает решения сильно мучающей его задачи.