Одураченные случайностью
Шрифт:
По программе Университета Монаш в Австралии, включающей "Хххх-двигатель", построенный Эндрю К. Булхой, я играл со словами и создал несколько статей, содержащих следующие предложения:
Однако, главная тема работ Рушди - не теория, как предлагает диалектическая парадигма действительности, но предтеория. Предпосылка неосемантической парадигмы речи подразумевает, что сексуальная идентичность, по иронии, имеет значение. Можно показать множество рассказов, касающихся роли автора, как наблюдателя. Можно сказать, что, если удерживается культурный рассказ, то мы должны выбрать между диалектической парадигмой нарратива и неоконцептуалъным марксизмом. Анализ Сартром культурного рассказа приводит к тому, что общество, как это ни парадоксально, имеет объективную стоимость.
Таким образом, предпосылка неодиалектической парадигмы выражения подразумевает, что сознание может использоваться, чтобы укрепить иерархию, но только если действительность отлична от сознания; если это не имеет место, мы можем предполагать, что язык имеет внутреннее значение.
Некоторые деловые речи
Мы заботимся об интересах нашего клиента /дорога вперед/ наши активы — наши люди / создание акционерной стоимости / наше видение / наша экспертиза в / мы обеспечиваем диалоговые решения / мы позиционируем себя на этом рынке / как обслужить наших клиентов лучше / кратковременные страдания ради долговременной выгоды /мы будем вознаграждены, в конечном счете /мы играем на нашей силе и уменьшаем наши слабости / храбрость и намерение будут преобладать / мы преданы инновациям и технологиям / счастливый работник — производительный работник / обязательство превосходства / стратегический план / наша этика работы.
Если это слишком близкое подобие речи, которую вы только что получили от босса вашей компании, то я бы предложил поискать новую работу.
Отец всех псевдомыслителей
Трудно сопротивляться дискуссии об искусственной истории без упоминания отца всех псевдомыслителей, Гегеля. Гегель пишет на жаргоне, который является бессмысленным вне шикарного левобережного парижского кафе или гуманитарного отдела какого-то университета, чрезвычайно хорошо изолированного от реального мира. Я привожу такой пассаж из немецкого "философа" (этот пассаж был обнаружен, переведен и осмеян Карлом Поппером):
Звук - это изменение в определенном состоянии сегрегации материальных частей, и в отрицании этого состояния; просто абстракция или идеальная идеальность, коей она была бы согласно определению. Но это изменение, соответственно, является само по себе немедленным отрицанием материала определенного существования, который, поэтому, есть реальная идеальность определенного притяжения и единства, то есть — тепло. Нагревание звучащих тел, так же, как побитых и/или протертых, является появлением тепла, концептуально происходя вместе со звуком.
Даже двигатель Монте-Карло не мог бы звучать столь же случайно, как большой философский мыслитель (потребовалось бы множество типовых испытаний, чтобы получить смесь тепла и звука). Люди требуют такую философию и часто финансируют это субсидиями налогоплательщиков! Теперь подумайте, что гегельянское мышление, обычно, связывается с "научным" подходом к истории, и что оно привело к таким результатам, как марксистские режимы и даже к новой отрасли, называемой "неогегельянство". Этим "мыслителям" нужно пройти начальный класс по статистической теории выборки до их появления в свете.
Бывают случаи, когда мне нравится быть одураченным случайностью. Моя аллергия на нонсенс и многословие рассеивается, когда она относится к искусству и поэзии. С одной стороны, я пытаюсь определить себя и официально вести себя, как сугубо деловой гиперреалист, выведывающий роль шанса, а с другой стороны, меня не мутит от собственного потворства всем типам личного суеверия. Где проходит граница? Ответ - в эстетике. Некоторые эстетические формы обращаются к чему-то генетическому в нас, происходят ли они из случайных ассоциаций или из простой галлюцинации. Что-то в наших человеческих генах глубоко затронуто нечеткостью и двусмысленностью языка; тогда, зачем с этим бороться?
Любитель поэзии и языка во мне был первоначально огорчен по поводу Изящных Трупов, поэтического упражнения, где интересные и поэтичные предложения построены случайным образом. Согласно законам комбинаторики, при выбросе достаточного количества слов вместе, должны появиться некие необычные и волшебно-звучащие метафоры. И нельзя отрицать, что некоторые из этих поэм имеют восхитительную красоту. Зачем же заботиться об их происхождении, если они удовлетворяют наши эстетические чувства?
Вот история Изящных Трупов. После Первой мировой войны, кружок поэтов-сюрреалистов, в который входили Аидре Бретои, их римский папа, Пауль Елуа и другие, собрался в кафе и они попробовали следующее упражнение (современные литературные критики приписывают такое упражнение угнетенному настроению после войны и потребности убежать из реальности). На свернутой части бумаги, по очереди, каждый из них писал предопределенную часть предложения, не зная выбор других. Первый выбирал прилагательное, второй - существительное, третий - глагол, четвертый - прилагательное и пятый - существительное. Первое опубликованное упражнение такого случайного (и коллективного) договора произвело следующее поэтическое предложение:
Изящные трупы должны пить новое вино.
Впечатляет? Это звучит даже более поэтично на родном французском языке. Весьма впечатляющая поэзия была создана в такой манере, иногда, при помощи компьютера. Но поэзию никогда бы не принимали всерьез, вне красоты ее ассоциаций, были ли они произведены случайным разглагольствованием одного или нескольких дезорганизованных
умов, или более сложными конструкциями одного сознательного создателя. Сейчас, независимо от того, была ли поэзия получена генератором Монте-Карло или спета слепым человеком из Малой Азии, язык является мощным орудием удовольствия и утешения. Испытание его интеллектуальной работоспособности, путем трансляции в простые логические аргументы, отняло бы у него определенную толику его силы, иногда весьма чрезмерную; ничто не может быть более вежливым, чем поэзия в переводе. Убедительный аргумент в пользу роли языка - существование выживших святых языков, не разрушенных сугубо деловыми испытаниями ежедневного использования. Семитские религии, которыми являются иудаизм, ислам и первоначальное христианство понимали этот аспект, сохраняя язык вдалеке от рационализации ежедневного использования и избегая искажения народного наречия. Четыре десятилетия назад, Католическая церковь перевела услуги и литургии с латинского на местные языки; можно спорить с тем, что это вызвало снижение религиозной веры. Внезапно религия подвергла себя оценке интеллектуальными и научными, но не эстетическими, стандартами. Греческая Православная церковь сделала удачную ошибку, попытавшись перевести некоторые из ее молитв с церковно-греческош на семитическое наречие, на котором говорят грекосирийцы Антиохийской области (Южная Турция и Северная Сирия), и выбрав классический арабский, полностью мертвый язык. Мой народ, таким образом, счастлив молиться на смеси мертвого койне (церковно-греческий) и не менее мертвого коранического арабского языка. Какое это имеет отношение к книге о случайности? Наши гены диктуют потребность в большом грехе. Даже экономисты, которые, обычно, находят глубокомысленные пути полностью убежать из реальности, начинают понимать, что нас заставляет тикать не обязательно считающий бухгалтер внутри. Мы не должны быть рациональными и учеными, когда приходится вдаваться в детали нашей ежедневной жизни - только в то, что может повредить нам и угрожать нашему выживанию. Современная жизнь, кажется, приглашает нас делать в точности наоборот - становиться чрезвычайно реалистичными и интеллектуальными, когда идет речь о таких вопросах, как религия и персональное поведение, и настолько иррациональными, насколько возможно, когда дело касается финансовых рынков и вопросов, управляемых случайностью. Я столкнулся с коллегами, "рациональными", сугубо деловыми людьми, которые не понимают, почему я люблю поэзию Бодлера или неясных (и часто непроницаемых) авторов, подобных Элиасу Канетга, Боргесу или Сент-Джону Персе. В то время, как они вслушиваются в "исследования" телевизионного "гуру", или ввязываются в покупку акций компании, о которой они не знают абсолютно ничего, основываясь на подсказках соседей, которые водят дорогие автомобили. Венский Кружок, в своих нападках на гегелевский стиль многословной философия, объяснил, что с научной точки зрения, это был простой мусор, а с артистической точки зрения, это было ниже, чем музыка. Я вынужден сказать, что нередко нахожу Бодлера гораздо более приятным, чем дикторы СИ-ЭН-ЭН или болтовня Джорджа Вилла.Существует еврейская поговорка: Если меня вынуждают есть свинину, пусть она будет высшего качества. Если я собираюсь быть одураченным случайностью, пусть это будет красиво (и безопасно). К этому мы еще вернемся в части III.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Выживание менее пригодного - может ли случайность одурачить эволюцию
Учебный пример двух редких событий. Редкие события и эволюция. "Дарвинизм" и эволюция - концепции, которые неправильно понимаются в небиологическом мире. Жизнь не непрерывна. Как эволюция будет одурачена случайностью. Подготовка к проблеме индукции.
Обычно, я встречал Карлоса на разнообразных Нью-йоркских вечеринках, где он появлялся всегда безупречно одетый и был немного застенчив с женщинами. Я имел обыкновение набрасываться на него и пытаться узнать его мнение о том, чем он зарабатывал себе на жизнь, а именно, о купле или продаже облигаций развивающихся рынков. Настоящий джентльмен, он отвечал на мои вопросы, но напрягался при этом; для него говорить по-английски, несмотря на беглость, казалось, требовало некоторого расхода физических усилий, которые заставляли его напрягать голову и мускулы шеи (некоторые люди не приспособлены для того, чтобы говорить на иностранных языках). Что такое облигации развивающихся рынков? "Развивающийся рынок" является политически корректным эвфемизмом для обозначения страны, которая не очень развита (будучи скептиком, я не придаю их "развитию" такую уж лингвистическую определенность). Облигации - это финансовые инструменты, выпущенные иностранными правительствами таких стран, главным образом России, Мексики, Бразилии, Аргентины и Турции. Такие облигации стоили копейки, когда эти правительства испытывали трудности. Внезапно, в начале 1990-ых, инвесторы помчались на эти рынки и подталкивали цены выше и выше, приобретая все более и более экзотические ценные бумаги. Все эти страны строили гостиницы, где были доступны кабельные каналы новостей Соединенных Штатов, с клубами здоровья, оборудованными лежанками и телевизорами большого формата, которые делали их связанными с глобальной деревней. Они все имели доступ к тем же самым гуру и финансовым конферансье. Банкиры вкладывали бы капитал в их облигации, а страны использовали бы выручку, чтобы строить более хорошие гостиницы, чтобы их посетило бы большее количество инвесторов. В некоторый момент эти облигации стали модой и дошли до доллара от пенни. Те, кто знали о них меньше всего, накопили обширные состояния.