Офицерский мятеж

Как выяснилось, капитан трансгала любил общаться с интересными собеседниками, чтобы коротать полет со множеством мелких прыжков, нудных подлетов и осторожных причаливаний. Суда на таких маршрутах прозвали «подкидышами», даже если этот подкидыш был размером с гору. И на прием и выгрузку пассажиров у трансгалов уходило больше времени, чем на сами прыжки.

Беринг разместил гостя в свободном кресле у экрана переднего обзора. Вахтенные были заняты делом и на Сухова внимания не обращали. Капитан же в управление полетом не вмешивался. Пока жареный петух не клюнет.

— Скажите мне, Петр Иванович, — начал Беринг после пары пустопорожних, произносимых ради приличия фраз. — Вот вы — боевой офицер и знаете ситуацию не понаслышке. Ради чего мы грыземся с хаарцами? Что не поделили?

— Большой империи всегда тесно. Это раз. Хаарцы все чаще нарушают наши границы. Это два.

— А вот нарушив границу, что они делают? Минируют дороги? Топят наши корабли? Минералы казенные выгребают из недр? Плюют и мусорят на перекрестках?

«Приятно говорить с человеком, у которого есть чувство юмора. Лишь бы не пришлось шутить с утра до ночи», — подумал Петр.

— Никто не знает, зачем они к нам лезут. Может, считают эту часть Галактики своей вотчиной. А может, им приспичило сделать в наших краях что–то такое, о чем мы и помыслить не в силах. Если б мы сумели увидеть это действо, то все равно ничего бы не поняли и даже слов нужных не подобрали.

— А почему мы до сих пор не начали с ними переговоры? Ведь худой мир лучше доброй ссоры.

— Это вопрос не ко мне, капитан. Будь моя воля, я посадил бы дипломатов за круглый стол. Если надо, силой принудил. Но, как говорится, бодливой корове… — Сухов развел руками.

— Жаль, что такие, как вы, здравые люди не правят миром, — посетовал Беринг.

— Дипломаты должны договариваться, военные — готовиться к битве, а…

— А политиканы — врать, делать глупости и разжигать войны, — закончил капитан трансгала.

Оба рассмеялись.

— Каждый должен выполнять свою работу, — заметил Петр. — Ту, что умеет делать лучше всего. Только благодаря профессионалам мир еще не погиб.

— Вот это верно, — согласился хозяин рубки.

За спиной его возник стюард в белоснежной форме. Он катил столик с закусками. Стюард поставил столик рядом с пультом и замер в ожидании дальнейших приказов. Капитан легонько ему кивнул, и тот испарился. Беринг сунул руку в бездонный карман белого кителя.

— К кому спешишь, моряк? — спросил он, протягивая Петру фляжку: настоящий ямайский ром.

Сухов не любил сладкие напитки, но обижать капитана отказом не стал. Сделал добрый глоток, вернул фляжку. Ром обжег горло и горячей волной покатился по пищеводу. Сам же капитан Беринг пить не стал — он был на службе.

— К девочке моей…

— Вот и славно, — пробасил Беринг.

И глядя, как на экране переднего обзора медленно растет золотистое пятнышко Малайи, они душевно, на два голоса исполнили русскую народную:

— Ро–о–оди–на! Еду я на Ро–о–одину! А она–а–а мне нра–а–авится, хоть и не краса–а–авица. Ла–ла–ла–ла–лала. Эй, началь–ник!

Маруся Кораблева ждала Петра не на планете Малайя, а на орбитальной станции «Новый Пинанг». Ей удалось попасть туда, не истратив ни доллара на взятку. Маруся раздобыла специальный пропуск в космодромной комендатуре. Героическому военмору Сухову симпатизировали многие.

Маруся стояла на балконе Первого терминала в развевающемся темно–красном платье. Каштановые волосы ее, прибранные в пучок, растрепались от порывов ветра, что влетали на балкон из центральной шахты. «Пинанг» был во власти сквозняков. Маруся стояла, будто на океанском пирсе, встречая настоящий плавучий корабль.

Пассажиры, прибывшие на «Катти Сарк», поднимались на трех эскалаторах со второго уровня. Стройную фигурку Маруси Кораблевой Петр приметил издалека. Сердце ёкнуло. «Не может быть. Померещилось. Без билета на трансгал сюда не попасть». Но нет. Это точно была она, его ненаглядная Маруся.

Сухов не выдержал — ринулся вверх по ступеням. Пассажиры не спешили посторониться. Они приходили в себе после «морской болезни», порожденной гиперскачками. Мысленно чертыхаясь, военмор застрял в людях и чемоданах. Наконец эскалатор вынес его в просторное фойе верхнего зала ожидания.

Маруся бежала ему навстречу. Петр пошире раскинул руки, будто она могла проскочить мимо, и поймал…

«Еще один день прошел — ну и… хрен с ним!» — вспомнил Сухов поговорку кадетских времен. Эту фразу надо было произносить каждый вечер, получив в курсантской столовой положенный в добавок обрыдлому питательному желе кусок сливочного масла и крутое яйцо.

Сейчас все было с точностью до наоборот. Каждый уходящий день приближал конец недолгого отпуска и расставание с Марусей. Петр Сухов и так виделся с ней урывками: любимая продолжала работать в своем треклятом госпитале, и прогуливать службу не могла. А посему Петр вынужден был мучительно ожидать Марусю с каждого дежурства, без дела слоняясь по квартире.

На улице пронзительно вопили кошапли. Сухов высунулся в открытое окно. Так и есть: сидят на газоне средь высокой оранжево–зеленой травы и, глядя на гоняющуюся друг за другом парочку бледных лун, отвратительно орут — соревнуются, кто громче и пронзительнее. Самому противному из кошаплей достанется самка. Во дворе живет только одна — на полдюжины ненасытных самцов.

Сухов не понимал, за что можно любить взъерошенные комки шерсти с длинными клювами, но и отвращения к ним не испытывал. Закрытые окна из пуленепробиваемого пластика надежно изолировали от посторонних звуков. Но Петру очень уж хотелось вдохнуть полной грудью порыв свежего ветра, а не глотать кондиционированные воздуся, которые лишены жизненной силы и, по сути, мертвы. Покушения военмор не боялся — нельзя жить в постоянном страхе. А потому окно у него в комнате всегда было нараспашку.

Скоро истечет отпуск по ранению. Затем пройдет еще пара недель — и придется лететь на Новую Британию, принимать фрегат «Котлин». А пока его почти укомплектованный экипаж сидел на берегу. Скучная береговая служба шла своей чередой и никакого экстренного участия в ней капитана третьего ранга не требовала. Каплейт Бульбиев отлично справлялся и не ждал подсказок.

Без любимой Маруси Сухову все было не в радость. Смотреть фильмы не хотелось, читать — тем более. Все, что требовало хоть каких–то интеллектуальных усилий, пошло под запрет. Жара. Тоска. Самое время бездумно послушать музыку, выглохтить банку–другую пива — и на боковую.

Проигрыватель наполнил небольшую квартиру Петра нежными переливами. Чудный — аж на четыре октавы — голос полузабытой Карины Золиной вышибал из головы последний остаток мрачных мыслей. Однако сейчас чрезмерная нежность раздражала, как и переливы. А слушать песни былых войн и походов — совсем не то настроение.