Оглянись на бегу

Александер не ответил. Он знал свою мать гораздо лучше, чем этот жирный ублюдок.

Председатель, смущенный его молчанием, заговорил громче: его техасский акцент проявился в полную силу.

– Сенатор, мы делаем все, что можем. Но наши возможности ограничены. Вы недавно пришли в политику: думаю, для вас пока лучше всего сидеть и наблюдать за тем, что происходит. Да и для всех нас лучше будет подождать. Когда потребуются активные действия, мы вам сообщим – правда, ребята?

И он закрыл заседание. Следующий раз члены подкомиссии встретятся после Рождества, когда придет время заслушивать экспертов. Полгода на экспертов, год на разработку закона, два – на то, чтобы его протолкнуть, – а тем временем в Белом доме сменится хозяин и все полетит к чертям. Сенаторы серьезно относились к своей работе: но они знали, что каждое новое правительство, стремясь стать в глазах избирателей лучше предыдущего, разворачивает политический курс на сто восемьдесят градусов. Итак, сенаторы разошлись – каждый по своим делам. В толпе вышел и Александер Грант. Снаружи его ждал Эрик.

– Ну как? – спросил он босса.

– Интересно, – вяло ответил Александер. – Узнал много нового. Не хочешь выпить?

– С удовольствием. – Не в правилах Эрика было отказываться от дарового угощения.

Они дошли до маленького офиса Маргарет Грант. Нет: теперь – офиса Александера.

Александер открыл дверь. В приемной было тихо и пусто. Мужчины прошли в кабинет; Александер указал Эрику на встроенный бар.

– Что предпочитаешь?

– «Джек Дэниелз», если есть. – Эрик удобно – нога на ногу – устроился в кресле и расслабил узел галстука.

«Чудной парень», – думал он, глядя на босса. Никак его не разгадаешь. Порой чертовски умен, а иногда… как будто его пыльным мешком по голове стукнули. Но, гений он или идиот, деспот или либерал – Александер не из тех, кто весь на ладони. Это Эрику нравилось. И не только это. Проницательным взором опытного сердцеведа он видел то, чего не замечали другие: как бы ожесточенно Александер ни отрекался от Маргарет, он оставался ее сыном.

– Разумеется, есть.

Эрик моргнул, возвращаясь к реальности, и обнаружил у себя перед носом полный стакан. «Спасибо», – пробормотал он. Александер расстегнул пиджак, сел напротив и отпил бренди с содовой. Прежде чем заговорить, он задумчиво окинул взглядом аскетически обставленный кабинет.

– Не странно ли? – заговорил он наконец. – У матери был изысканный вкус, но она его тщательно скрывала. Этот кабинет обставлен по-спартански, словно комнатка какого-нибудь клерка, но если открыть бар… Чего там только нет! Даже «Наполеон», представляешь?

– Я всегда восхищался баром вашей матушки, – улыбнулся Эрик и поднял стакан. – Что ж, выпьем в ее память и за ее хороший вкус.

– Будь здоров.

Они выпили, не чокаясь.

– Слава Богу, она осталась только в нашей памяти, – пробормотал Александер словно про себя. Он сделал большой глоток, отставил стакан и остановил свой удивительный взгляд на Эрике. – Нелегкое время мы с тобой пережили, верно? – осторожно начал он и замолчал, ожидая реакции своего помощника.

– А чего вы ожидали? – ответил вопросом Эрик. – Вы не готовились к политической деятельности; вы попали в сенат случайно. Неудивительно, что вам пришлось туго, да и мне тоже.

– Ты прав. – Александер помолчал, затем продолжил: – Она заседала в сенате почти двадцать пять лет. И перед этим десять – в конгрессе штата. Итого – тридцать пять лет в политике. Мне было семь, когда все это началось, и мой отец уже год как умер. Когда я подрос и начал что-то понимать, я возненавидел мать за то, что, заботясь о «народе», она забыла обо мне.

Александер рассмеялся – удивительно открыто, без сарказма или затаенной злобы. Эрик впервые слышал, как смеется его босс, – и этот смех ему понравился.

Политики и простые люди похожи в одном: начав исповедь, они не успокоятся, пока не откроют душу до конца.

– Ты, кажется, не удивлен, что я отношусь к ней без должного пиетета? – улыбнулся Александер.

– Я давно заметил, что вы умны, – откровенно ответил Эрик.

– Ты так думаешь? Тогда объясни, ради Бога, почему у меня ничего не выходит? Вспомни: когда я только приехал, все эти ослы дрожали передо мной! Я решил молчать и изучать обстановку. По-моему, именно этого обычно ждут от новичка. Что я сделал неправильно?

Эрик сделал большой глоток и заговорил:

– Вы и вправду молчали. Как рыба. Если вы любили и уважали свою мать, если вам хоть немного нравилось то, что она делает, – вы должны были подняться на трибуну и сказать, что она была замечательным политиком и прекрасным человеком, и вы собираетесь продолжить ее дело. Вот чего от вас ждали! А вы?.. – Эрик задумчиво потер подбородок. – У нее на столе не было вашей карточки, – продолжал он, – и Дебби – секретарше – не приходилось оплачивать телефонные счета за звонки домой. Похоже, вы с матерью были близки – как две параллельные прямые.

– Очень верно подмечено, – спокойно ответил Александер.

Эрик скромно пожал плечами.

– Я работал с вашей матерью два года. Я-то знаю, что она была за человек. Динамит, а не женщина! – Александер слегка пошевелился в кресле, но не ответил. Эрик продолжал: – Не то чтобы я был очень ей предан… в огонь и в воду, конечно, не пошел бы… Но мне нравилось, как она делает свое дело. А семья – кто же знает, что там происходит, в семье? Мне рассказывали, например, что она вас била.

Итак, Эрик отрекался от матери, чтобы заверить в своей преданности сына. Александер улыбнулся.

– Хуже, – ответил он. – Она меня просто не замечала. Отправила в закрытую школу и извлекала оттуда только на время выборов. Мы стояли рядом перед камерами – маленькая семья, пораженная, но не сломленная безвременной смертью отца. В роли любящей матери Маргарет была поистине великолепна. А потом меня отсылали обратно. Я ненавидел ее. Ненавидел политику. А потом… Потом я вырос. Много лет работал в суде и узнал жизнь во всех ее проявлениях. И я понял, что не стоит тратить силы на ненависть.

– Почему же вы согласились на просьбу губернатора?

– А почему бы и нет? Меня ничто не связывало. Я разменял пятый десяток, устал от калифорнийского солнца. С женой разошелся. Захотелось перемен… Не знаю. Интересно стало. Может быть, подсознательно я хотел понять, что же это такое – политика, ради которой мать бросила своего ребенка.

Александер замолк и налил себе еще. Тишину нарушало лишь тиканье часов и постукивание кубиков льда в бокале. Эрик был слишком взволнован, чтобы говорить. Взволнован не рассказом о предательстве и ненависти – он слыхал истории и похуже. Много дней Эрик ломал голову, пытаясь разгадать нового шефа, – и вдруг он сам открывает душу и делится с подчиненным своими детскими горестями! Неужели же он и вправду пошел в политику из любопытства? Нет, должно быть что-то еще…

– И что же, поняли? – решился наконец Эрик.

Александер не медлил с ответом.

– Да. Теперь я знаю, почему мать любила политику. Это восхитительная игра. И я тоже хочу попробовать свои силы. – Он помолчал, затем спросил негромко: – Поможешь мне?

– Разумеется! – широко улыбнулся Эрик и допил свой бокал.

Глава 6

Лос-Анджелес

Миссис Питерсон, пятидесяти двух лет, была замужем уже лет тридцать, вырастила пятерых детей и большую часть жизни проработала библиотекарем. Она никого и ничего не боялась. А вот ее боялись многие. При виде ее квадратных плеч и бульдожьей физиономии и не у самых робких начинали дрожать поджилки. А уж когда миссис Питерсон открывала рот…