Огненная судьба. Повесть о Сергее Лазо

Необычная обстановка на Дальнем Востоке заставила большевиков принять на первый взгляд удивительное решение: бороться за власть для областной земской управы. «Розовый» переворот удержит интервентов от выступления хотя бы на первых порах. А чтобы выиграть побольше драгоценного времени, в ход следует пустить крупнейшую карту — влияние консульского корпуса. Земская управа обратится к покровительству иностранных консулов, а через них — к мировому общественному мнению. Этот мощный рычаг японцы не посмеют игнорировать, по крайней мере сначала.

Иностранные представители во Владивостоке с самого начала революции проявляли удивительную активность. В 1917 году консульский корпус специальным решением категорически отказался признать власть Совета — только земская управа. Через несколько месяцев, в феврале следующего года, консулы выразили решительный протест по поводу рабочего контроля во Владивостокском порту, пригрозив «принять меры, которые они сочтут необходимыми». И вскоре приняли: был явно спровоцирован налет на контору «Исидо». Иностранная оккупация советского Дальнего Востока проходила под неустанной опекой консулов. Вмешиваясь во все дела, они неизменно заявляли, что действуют не только в интересах «международной справедливости», но и защищают законную российскую власть, — так они называли старорежимную земскую управу. Что же, теперь их следовало на этом и ловить. Пусть знают, что «страшные» большевики борются всего лишь против генерала Розанова, как представителя окончательно обанкротившегося Колчака. Иностранным представителям негоже вмешиваться во внутренние дела русских, тем более что большевики не помышляют ни о чем другом, как только укрепить власть любезной сердцу консулов земской управы. Таким образом консулы, хотят они этого или не хотят, будут вынуждены сдерживать кровожадность японской военщины. А это в конечном счете на руку большевикам, потому что дает выигрыш во времени.

Итак, самый главный и самый сложный вопрос партийной конференции решился. Удалось убедить даже непримиримых. И людьми овладело хорошее, бодрое настроение.

Представитель Дальзавода, давно уже спустивший с плеч свою промасленную кожанку, подмигнул сердитому ефрейтору:

— Тут и о «колчаках» забота: все-таки перед управой им капитулировать способнее, чем перед нами.

Вынужденные принять необычайное решение, большевики тем не менее ни на минуту не отказывались от реальной власти. Как только переворот произойдет, при управе создается Военный совет (по существу, он действует уже сейчас). Так что фактически власть из своих рук большевики не выпускают.

Закрывая конференцию, Лазо просил делегатов не поддаваться на провокации японцев и не давать им повода применить силу.

— Особо подчеркиваю один важный момент: все воинские части должны первым долгом вынести решение о полной и безоговорочной поддержке земской управы. О полной и безоговорочной!

Широкий ветер одолел туман, содрав его тяжелую влажную шкуру с побережья, и большой нарядный город засверкал под голубизной высокого неба. Как будто даже теплее стало. С высоты Нагорной улицы открывался чудесный вид. Чуркин мыс ограждал от океана залив Золотой рог. Вдали, в синеве, отчетливо проступали холмы Русского острова. На рейде и в акватории порта тяжелыми утюгами замерли военные корабли: японские, американские и английские (одно время здесь стоял даже китайский крейсер, тоже примчался на запах поживы). Сергей впервые обратил внимание, что орудия японских крейсеров направлены на город. Интересно, а вчера куда они смотрели? Сейчас все напоминало о приготовлениях к нападению… И снова он подумал о власти видимой и скрытой. Вчерашним утром этот заставленный военными кораблями порт представлял странную картину. Объявляя о начале забастовки, загудели пароходы, катера, буксиры — пар тучами срывался с труб и уносился в сопки. Рев подхватили гудки электростанции, Временных мастерских, на станции засвистели паровозы, на «Печенге» ударил сигнальный колокол. Китайцы, ловцы трепангов, вскочили в своих лодочках и принялись колотить в сковороды. Жители Владивостока кинулись на набережную…

Навстречу Сергею попался разносчик свежей рыбы. Солнце поднималось все выше — день разгорался.

Переулки, улочки, тупики, подобно ручейкам, сбегались к улице Светланской. С Китайского базара валили толпы домохозяек и кухарок с корзинами провизии. Отчаянно гремя, прополз трамвай. На городскую суету меланхолически взирал с гранитного постамента одинокий Невельской с пышными бронзовыми эполетами адмирала на мундире. Возле просторного причала дожидался летнего сезона плавучий ресторан.

На Светланской все напоминало о первых поселенцах, заложивших на побережье этот порт. Само название улицы сохранило память о веселых разбитных матросах фрегата «Светлана», рубивших просеку в вековом приморском лесу. Могучие кедры и сосны возвышались на самом берегу. В конец залива, в Гнилой угол, человек мог продраться только с помощью топора. Первопоселенцы основали на берегу военный пост и стали здесь дозором, устремив взгляды в беспредельную даль океана, откуда ежедневно вставало солнце. Скоро к ним стало прибывать подкрепление. Вон к тому мысу пристал корвет под командой капитана Эгершельда. Матросы, ступив на берег, попали в объятия соотечественников. Первой же ночью новичков поразил низкий рык охотящегося тигра.

Быстро, незаметно дикий берег стал застраиваться. С лопат день-деньской летела земля. Поднялись стены форта, из бойниц в сторону океана высунулись жерла орудий. Таким невзрачным на первый взгляд выглядел дальневосточный фасад гигантской Российской империи. И хотя воду для питья приходилось возить сюда из Японии (а веники для подметания из Кореи), новый порт в считанные годы превратился в первоклассную крепость. Заработала связь с Иокогамой, Шанхаем и Сан-Франциско, потянулись корабли под разными флагами, во Владивостоке обосновалось 12 иностранных консульств, выросли конторы, банки, причалы и склады, задымили заводы, мастерские, электростанции, загремел трамвай, закрякали автомобили.

«Важнейшим городом на русском Дальнем Востоке, — писал Фритьоф Нансен, — бесспорно является город, именуемый Владивостоком. После падения Порт-Артура он — база русской силы и влияния на Тихом океане и, может быть, в недалеком будущем станет фокусом важных событий».

Впервые Сергей увидел этот удивительный город ясным и свежим утром, и дыхание океана показалось ему прикосновением прохладного и влажного плеча юной купальщицы. От близости порта, от сверкания безбрежного пространства водной глади, чуть замглившейся на горизонте, повеяло дальними экзотическими странами. Вспомнились книги, прочитанные в тишине родительского дома при свече, перед глазами наяву замаячили соблазнительные картины полуденных краев. Пользуясь каждой свободной минутой, он с увлечением бродил по улочкам этого диковинного города. Владивосток уже ничем не напоминал задворки империи, это был крупный международный центр. Пожалуй, во всей России не найти такого города. Авантюристы, консулы, рабочий люд, матросня, оркестры ресторанов, коляски, авто… На рейде ревела туша парохода и бросала в воду якорь. К вокзалу подкатывал экспресс, покрытый пылью Зауралья. Пассажиры, сохранившие в своем облике неистребимые черты уездной глухомани, ошеломленно вертели головами, дивясь на блеск витрин и пестроту иностранцев. В отеле «Версаль» не переставая махали стеклянные двери, лакеи проворно таскали тяжеленные кофры деловых людей, заляпанные самыми причудливыми наклейками.

Понадобились дни, чтобы понять всю необыкновенность Владивостока. Здесь существовало как бы три совершенно непохожих города. Центр являл собой величие империи, ее растущее значение в волнующемся мире. Конторы, банки, увеселительные заведения, штаб крепости, редакции газет, Восточный институт, Коммерческое училище… Военная крепость с приземистыми фортами олицетворяла мощь и силу державы, ставшей у самого края океана, орудия грозно устремляли свои жерла к горизонту. Однако наряду с этим существовал еще один Владивосток, город нищеты и грязи. На Семеновском базаре бойко продавалась контрабанда: чулки, сигареты, бритвы; в Корейской слободке тайно гнездились отвратительные притоны, а в узких улочках «Мильонки» свежий человек терял голову от дурноты невыносимых запахов и без надежного провожатого мог пропасть, исчезнуть без всякого следа. Безобразная «Мильонка» стала неразлучным спутником великолепного Владивостока, его зловонной язвой. Здесь разговаривали на «пиджине», испорченном английском, и стряпались документы на все случаи жизни, в грязных харчевнях веселился отчаянный народ со всех концов мира (иные переменив десяток имен и давно уже наплевав на весь белый свет), маленький японец в турецкой феске почти задаром обучал желающих приемам джиу-джитсу, а голодный перс предлагал секрет адской машины карманного типа. Воздух «Мильонки» состоял из одних криков. Верещал фокусник, подбрасывая цветные шары и ловя их босыми ногами, завывал продавец талисманов для солдат, грузчиков и проституток, пронзительно визжал зазывала в дверях харчевни. На самом пороге харчевни спал старый китаец и дрыгал во сне ногой. Мальчик с косичкой таскал бутылки с пивом. Тучный повар ловкими жестами кидал на стол тарелочки с соевыми бобами и акульими плавниками, тарелочки вертелись волчком и, скользя по столу, останавливались в нужных местах. Повар вдруг издавал визг — и выбегал мальчик с блюдом пампушек, сваренных на пару… На «Мильонку» всегда проникала самые свежие новости. Лежа на продранных циновках, посетители шепотом рассказывали о ночном обыске в гостинице «Версаль», о крушении поезда с японскими солдатами, о пожаре на барже с керосином. Наиболее осведомленные со страхом показывали на нищего, невозмутимо евшего палочками лапшу. Вчера этого нищего видели выходившим из японского штаба на Светланской в мундире капитана. Зачем его занесло на «Мильонку»? Никто не знает. Но не исключено, что уже завтра он окажется в Никольске-Уссурийском под видом коммивояжера…

Попав во Владивосток, Сергей Лазо испытал на себе невыразимое очарование этого молодого города, так стремительно выросшего на краю державы. Своей пестротой улицы Владивостока чем-то походили на кишиневские, но здешняя пестрота конечно же не шла ни в какое сравнение с тамошней. Здесь слишком уж разнообразен был народ: японцы и китайцы, американцы и французы, матросы, грузчики, водоносы, уличные парикмахеры. И он тогда подумал: вот край земли, край родины, обрыв в беспредельный океан, которому нет конца, каким бы близким ни казался горизонт, — линия, где смыкались небо и вода, была всего лишь чертой обмана, потому что и там, за горизонтом, все так же простиралась колыхающаяся беспредельная гладь… От первых необычных впечатлений под сердцем возникло неясное и необъяснимое волнение, и, помнится, он тогда подумал, что в этом необычном городе неизбежны всяческие интересные истории, а чуть позднее появилось смутное предчувствие того, что станет его собственной судьбой.

Разумеется, позднее, когда он с головой ушел в работу, для подобных мыслей уже не оставалось времени.

Владивосток, третья по размеру морская крепость России (после Кронштадта и Севастополя), стал на глазах Сергея приморским Петроградом. Опасная и трудная работа свела его здесь с людьми, которыми он тоже не мог не восхищаться. Прежде всего, конечно, «старики» или «зубры», как с любовью называла их молодежь: Моисей Губельман, Федор Шумятский, Роман Цейтлин, Иосиф Кушнарев, — люди, прошедшие суровую школу подполья, побывавшие в тюрьмах и на каторге, прекрасно знающие местные условия, отчего их значение для того, что предстояло, было неоценимо. Всеволода Сибирцева он встречал еще в Петербурге, в годы учебы, с Николаем Ильюховым дороги сошлись уже здесь, в Приморье. В подполье работала прекрасная молодежь: Игорь Сибирцев, Саша Фадеев, Мария Сахьянова, Тамара Головнина, Настя Нешитова… За плечами этих товарищей Сергея, старых и молодых, была вся история большевистского Приморья.