Огненный омут

И лишь когда она засыпала, он склонялся над ней, глядел в ее красивое, мирное лицо. Слабые отблески от горевшего светильника отбрасывали на лицо женщины розоватые тени. Ролло любовался ею, щекотал ее щеки прядью волос, улыбался, глядя, как она морщит нос, отворачивается. Но когда он обнимал ее, она неосознанным движением доверчиво льнула к нему, и он замирал от прилива чувств к этой хрупкой и беззащитной рыжей девочке. Она вызывала у него такую нежность, что порой он испытывал почти боль.

Едва начинало светать, Ролло покидал еще сонную, разнеженную жену. Куда сильнее, чем ее причуды, его занимали планы осадных башен, таранов, камнеметательных машин. У него был неплохой мастер-инженер из мусульман, с которым он проводил большую часть своего времени, а Эмма… Ролло уже привык, что в их отношениях не может быть мира и покоя, и эта ссора со временем сойдет на нет, как и все остальные.

В конце апреля в Руан от границ с Бретанью прибыл друг Ролло Олаф Серебряный Плащ. Конунг и Эмма встречали его на пристани. Когда скальд [27] в своей блестящей серебряной накидке легко перепрыгнул с драккара на бревенчатый настил пирса, Эмма с радостным смехом кинулась к нему навстречу.

27

Скальд – воин-поэт у древних скандинавов.

У Ролло челюсть отвисла, когда он увидел, каким пылким поцелуем обменялись его побратим и жена. Но ему пришлось сдержаться, хотя он и слышал, как за спиной Гаук из Гурне заметил Лодину, что ни одна из степенных скандинавских жен не осмелилась бы вести себя столь откровенно, как эта франкская красотка.

Эмма уже возвращалась к Ролло в обнимку с Олафом.

– О, Ролло, ты только погляди, как он хорош! – смеялась она. – Настоящий властитель сечи, бурю копий зовущий, не так ли? – добавила она на норвежском.

Скандинавское иносказание в устах христианки рассмешило и Ролло, и Олафа. Конунг обнял друга, пока их объятие не перешло в борьбу и они стали пытаться повалить друг друга под дружный хохот викингов.

Эмма еле разняла их. Потом ей пришлось ждать, пока Серебряный Плащ приветствовал соратников Ролло – с одними он просто обменивался речами, других радостно заключал в объятия. Но стоило ему лишь на миг остаться одному, как Эмма тут же принялась его расспрашивать: как поживает его маленькая жена Ингрид, построил ли свою стену вкруг города Байе ярл Ботто Белый, справилась она и о здоровье Беры, о маленьком Рольве, о красавице Лив. Эмма так долго не имела вестей от них, а, главное, ей хотелось узнать, как прошли роды у Ингрид и кого она принесла своему мужу-скальду.

Олаф смеялся.

– У меня отличный мальчишка. Вылитый дед Ботто, такой же круглолицый, беловолосый и толстый. Отправляясь в Руан, я отправил его и Ингрид к деду с бабкой в Байе, ибо на границе с Бретанью слишком неспокойно. У меня был горячий год, и бретоны поклялись отомстить мне за походы на них. Но они слишком слабы, поэтому я, наплевав на их угрозы, решил поискать воинской славы с Ролло во Франкии.

Он тут же стал сообщать Ролло, что привез с собой викингов из Котантена, и все они страстно желают добиться славы и золота под предводительством непобедимого Ролло. Конунг видел их, спускающихся по сходням на пристань. Эти викинги разительно отличались от его норманнов как плохим знанием местных наречий, так и внешним видом. Обычаи франков мало повлияли на них, и они, как у себя на родине, носили штаны из овчины, многие были полураздеты, некоторые были просто в шкурах, с накинутой на головы пастью рыси или головой кабана с клыками, но оружие у них было превосходное: знаменитой нормандской стали мечи, копья и секиры, а так же утыканные шипами большие булавы.

Ролло с удовольствием разглядывал своих новых воинов, пока его внимание не привлекла сошедшая с одного из драккаров женщина в темном покрывале монахини.

– Клянусь священными родами… Это еще что такое?

Эмма тоже посмотрела на сошедшую, а через миг изумленно всплеснула руками.

– О, святые угодники! Да это же Лив!

Олаф смеялся.

– Решили устроить тебе сюрприз, рыжая. Никак в Байе вы были подружками с дочерью Ботто Белого.

Лив двигалась медленно, женственно покачивая бедрами. На ней было черное одеяние монахини строгого покроя, но на скандинавке оно смотрелось как-то иначе, не аскетично: стянутое плетенным шелковым пояском в талии, оно словно бы подчеркивало ее выпуклые бедра и волнующие линии тела. А ее знаменитая улыбка, чувственная и манящая, в синих глазах – целое море обещания!

Эмма была поражена.

– К чему эти шутки с переодеванием?

– Да она и в самом деле стала монахиней! – засмеялся Олаф, притягивая Лив за плечи. – Но это такая монахиня, что мои парни забывали грести, когда она прохаживалась между скамей гребцов.

Эмма могла это понять. В Лив, с ее вызывающей красотой, безвольным лицом и томным взором было нечто настолько откровенно плотское… И Эмме совсем не понравилось, с какой улыбкой оглядел ее муж дочь Ботто. Но с самой Лив она старалась держаться приветливо, хотя и намекнула, что если та решила стать одной из невест Христовых, то она не позволит ей распутничать под своим кровом.

Лив, конечно же, согласилась. Но Эмма не больно-то верила в ее покладистость. Поэтому сразу и проводила гостью в отдельные покои, но довольно резко ответила, когда та стала просить у Эммы примерить ее жемчужную диадему.

– Кажется, тебе это ни к чему. Ты ведь теперь монахиня.

Лив лишь пожала плечами.

– Я сделала это назло отцу. Представляешь, Птичка, он задумал выдать меня за ярла из Котантена, а тот стар, вонюч, да еще и поднял на меня руку, хоть мы еще и не были женаты. А когда я пожаловалась родителю, он сказал, что мне и нужен такой супруг, который сможет меня удержать. Что же мне еще оставалось, как не стать одной из послушниц в обители святого Лупа и принять обет безбрачия?! И теперь ты можешь звать меня сестрой Констанцией. Правда, красивое имя? Констанция. Куда лучше, чем Лив. Ну а мои родители пришли в страшный гнев, когда я стала монашкой. Дома мне просто житья не стало, и когда Олаф сообщил, что едет в Руан, я попросила взять меня с собой. Ты ведь рада нашей встрече?

Когда-то Лив с Эммой действительно были дружны. Но с того времени многое изменилось, и когда вечером на пиру Лив то и дело стала оказываться подле Ролло, Эмма едва сдерживала раздражение.

– И зачем ты только ее привез! – упрекала она Олафа.

Но скальд лишь смеялся. Он поставил себе целью напоить епископа Руанского, и теперь Франкон в съехавшей на ухо митре втолковывал ему тексты Священного Писания. Потом словно опомнился, повернулся к Эмме и сквозь пьяную икоту стал повторять, что на Троицу ей непременно надо быть в Эврё и присутствовать на передаче мощей Святого Адриана.

– А Гийома оставь в Руане, – тыкал он пальцем в ее колено, пока, не потерял равновесие и рухнул к ее ногам. Сегодня он явно был не в том состоянии, чтобы выслушивать речи Эммы о высылке Лив в одну из женских обителей.

Позже, уже в своей опочивальне, Эмма заметила мужу, что он уж слишком много внимания уделял новоявленной «сестре Констанции». Он же, в свою очередь, гневно высказывал ей за Олафа. Эмма опешила.

– Но ведь Олаф – мой лучший друг, он мне как брат. О, Ролло, разве ты забыл, сколько он сделал, чтобы мы с тобой были вместе?

Однако Ролло, оказалось, был разгневан не на шутку, и Эмма из нападающей превратилась в оборонявшуюся. Они долго спорили, сходя на крик, пока Эмма, как всегда во время ссор, не пришла в сильное возбуждение и, гневно глядя на Ролло, не принялась срывать с себя одежду, а потом прямо-таки бросилась на него.

Конунг тотчас же стиснул ее, стал бешено целовать, повалил на шкуры перед камином. Они сошлись, как двое безумцев, изнемогающих от испепеляющего желания: быстро, неистово, зажигательно. Оба нападали и отступали, смеялись и стонали. А когда закончили, Эмма оказалась отчасти сидящей на полу, отчасти вжатой в большой деревянный сундук, а спина Ролло была выгнута дугой. И все же они были довольны, мокрые и усталые благодарно улыбались друг другу. Еле добрались до ложа, заснули, обвив друг друга и больше не думая о ревности. Ролло был доволен уже тем, что Эмма не стала, как всегда, докучать ему разговорами о поездке.