Огненный скит.Том 1

— Не отставай, — обернулся он к Изоту и тронул лошадь.

Дернул вожжи и Изот. Саврасая кобылица нехотя поплелась к воротам.

Масленица в этом году была ранняя — только к концу шёл февраль. О весне ещё ничего не напоминало: ни проталины, ни дзиньканье капели. Воздух был стылый и сухой, а по ночам иногда ударяли жестокие морозы и позёмка белым вихрем мчалась по полям, наметая плотные сугробы. Снегу было много, его уплотнило оттепелями, сковало морозами, и хотя наезженного пути не было, лошади резво бежали по бездорожью. Ехать по целине надо было версты две-три, потом вёрст пять по дороге, соединяющей деревни, понакатистей, а потом и совсем хорошо — по большаку, широкому, наезженному, ведущему в Верхние Ужи.

Изот сначала вглядывался в спину хозяина, смутно различимую в ночной темноте — скорее угадываемое пятно, а потом, видя, что лошадь резво бежит по санному следу, отвалился к мешкам, накрытым рогожей, удобно устроился и стал смотреть на звёзды, яркие и глазастые, сплошь застлавшие небо.

Давно вот так он не езживал в дальнюю дорогу. Невольно на память пришёл скит, повседневные хлопоты, разговоры, беседы, и грусть подкатила к сердцу. Опять перед глазами возникли догорающие строения, Филипп Косой с дружком в хранительнице, пылающая сторожка, удары Одноглазого в дверь, умирающий старец Кирилл… Он через полушубок надавил на грудь, почувствовал, как науз, «рыбий зуб» — подарок старца — больно вдавился в тело. Последняя заповедь Кирилла… Спасённый ребёнок… Ему уже семнадцать лет. Сердце греет мысль, что не дал сироте погибнуть, спас, нашёл для него приют. В добрые руки привёл мальца Господь…

Выехали из перелеска на широкое, открытое пространство — здесь Язовка делала большой полукруг и оттесняла лес от своих берегов. Сильнее стал ощущаться ветер, шевеливший жидкие макушки полузасыпанных кустов.

Приблизительно через час, когда ехали по широкой дороге и под санями ощущался твёрдый накат, Маркел остановил лошадь.

— Задрог я, — сказал он Изоту. — Не хочешь ли пройти пешком для сугреву.

— Можно и пройтись, — ответил Изот. — Ноги затекли…

Они пустили лошадей шагом, а сами пошли за ними.

— Хочешь пирогов? — спросил мельник работника. — С капустой да с яйцами. Пожуй!

— Я не проголодался, — отказался от еды Изот. — Да и не привык в такое раннее время есть.

— Я так предложил, думал, может, поешь. Я тож не хочу. До утра ещё далеко. — Он зевнул, широко раскрыв рот, и потёр щёки варежками. — Сейчас бы ещё спали, а нужда гонит спозаранок…

Изот ничего не ответил, и они несколько минут шли молча, прислушиваясь к скрипу полозьев по снегу.

— А чего мальчонку не взял с собой, Маркел Никонорыч? — спросил Изот мельника. — Втроём сподручней было бы… Как раз приучать к делу.

— Сами справимся. Пусть отсыпается. Ещё привыкнет к нашей доле, хребет-то наломает…

— Парень у тебя смышлён, но горяч бывает понапрасну.

— Горяч, это верно. Слова поперёк не терпит. Жизнь остудит.

— И в кого он такой у вас? Вы с Прасковьей люди добрые, незлобивые…

— Ну вот и согрелся, — вдруг сказал Маркел, переводя разговор в новое русло. — Можно опять садиться и ехать.

Изот понял, что не зря переменил тему мельник — не хочет говорить о сыне. И не потому, что это ему неприятно, а потому что он не их настоящий сын, и чтобы ненароком не проговориться, не сболтнуть что лишнее, закончил этот разговор под благовидным предлогом.

В Верхние Ужи приехали ещё потемну, но уже чувствовалось, что скоро будет светать. Подогнали лошадей к базарной площади. Здесь вовсю кишел народ, в основном, те, кто привёз свой товар. Покупателей было мало, видно, из-за раннего часа. Город только просыпался. Из окон сочился свет, дворники у господских и купеческих домов орудовали мётлами, подметая дворы от свежевыпавшего хрустящего снега, похожего на просяные зёрнышки, усеявшие тонкой россыпью землю.

Пока Изот устанавливал сани, задавал лошадям овса, а Маркел развязывал рогожу, прикрывавшую мешки, доставал безмен и совок — совсем рассвело. Из зыбкой туманной неяви сначала выплыли очертания ближайшей окрестности: ветлы над прудом, сам пруд, очищенный от снега, с тропкой, ведущей к проруби, за ним деревянный лабаз, невысокая деревянная церковь с луковицей-куполом, крытым осиновым лемехом.

С наступлением дня народу прибавилось. Стало веселее от крика, от гама, от лошадиного ржания. Изот огляделся: площадь до краёв была запружена лошадьми с товаром и мастеровыми, ремесленниками или перекупщиками, разложившими свои изделия на утоптанном снегу, бросив на него цветастый половичок или скатёрку. Продавали всё: и конскую сбрую и дёготь, и полотна, и обувь, шали и полушалки, ленты и бусы, бочки и кадки, туеса, короба, корзины, лукошки, горшки и кринки, солёные огурцы, квашенную капусту, грибы, мочёную бруснику, клюкву, орехи, мёд, детские игрушки, самовары… И конечно, муку. Через четыре дня масленица честная, её первый день — встреча. У кого не было в запасе мучицы, шли на базар, разжиться свежим помолом, чтобы не остаться без блинов.

Маркел по праву хозяина начал продажу. Когда мимо проходили обыватели, он, притоптывая, зазывал:

— Кому муки, муки кому!..

Делал это он неумело, выходило у него кургузо, прохожие оглядывали приземистую фигуру и проходили мимо, обращая внимания на голоса других зазывал.

Продажа не шла, да и муки на базар много навезли отовсюду: и пшеничной, и ржаной, и гречневой и прочей…

Маркел приуныл и повесил нос:

— Место плохое выбрали, — говорил он, грея руки за пазухой. — Надо было в центр встать. Эвон, Изот, посмотри: у того размахая берут, а у нас хоть бы фунт взяли…

— Это не от места зависит, — проговорил Изот, глядя на сильно приунывшего хозяина. — Дай-ка мне, Маркел Никонорыч, совок, может, у меня что получится.

Маркел был хорошим мельником, но никудышным продавцом, и с удовольствием отдал совок и безмен в руки Изоту. А тот заломил шапку набок, развернул грудь и громко начал зазывать прохожих:

— А ну подходи, народ честной! Мы купцы небогатые, но честные, на всю округу известные. Мука у нас чистая, душистая, мелем — поём, продаём — пляшем, говорим всем нашим: блинов напечёшь — не нахвалишься, маслицем польёшь, съешь — пальчики оближешь… Эй, бабоньки, пошто проходите мимо!? Какая маслена без блинов, а блины без муки?.. Доставай кошели, выкладывай деньги!.. Тряси мошной, скоро праздник большой…

Женщины, обращая внимание на дородную высокую фигуру Изота, на его зычный голос, останавливались, приценивались:

— Почём мука, дядя?

— Дешевле у султана турецкого не бывает. Мука отборная, первосортная, кто купит, тот маслену сыт будет. Бери, красавица, копейка фунт, двугривенный пуд…

— Ну правда, почём?

— Сначала посмотри, потом скажу…

Женщины окружили Маркеловы сани.

— Ладно, кажи, посмотрим, правду ли баешь, какая она у тебя распрекрасная мука. Наверно, отрубей наложил, а продаёшь за первостатейную, — шутили покупательницы.

— Отродясь в муку мякины не подмешивал… Чего мне врать, сама посмотри… Потри в пальцах, на язык положь. Ну как?

— А не соврал. Отменная мука. Так сколько стоит?

— Две копейки фунт.

— Дороговато.

— Ну что-ты, молодка. Цена по муке.

— Снизь-ка цену, дядя!

— Да я б вам даром отдал, таким молодым да красивым, но вот беда — мука не моя. Я только спину гну: пашу, сею, молочу, вею, мелю в хмелю да на базар привожу, народу кажу, кто купит, того Бог в рай пустит.