Огненный столб

— Или? — уточнила Нофрет.

Он не хотел говорить этого, но устремленные на него взгляды были слишком настойчивы.

— Или их продают. Мальчиков, если они уродились сильными, забирают, как только они достаточно подрастут для того, чтобы их можно было отнять от груди. И парней постарше — тоже, вплоть до тех, которые уже почти стали мужчинами. Египтяне говорят, что нас слишком много. Они не могут прокормить нас всех и потому продают детей, за которых можно взять хорошие деньги, но которые слишком малы, чтобы работать наравне со взрослыми мужчинами.

Нофрет не удивилась, тому что Эфраиму так неприятна эта тема. Рабство — ужасная вещь, приводящая в ярость даже ее, рабыню. Но то, что отбирали и продавали сыновей, было еще кошмарнее.

— Их отнимают у родственников, — вмешался Агарон, — и воспитывают среди чужих — среди людей, которые ничего не знают ни о нашей жизни, ни о нашем боге. — Он поднял голову, как будто они находились под открытым небом, а не под крышей, и закричал:

— О, Господин мой, великий Бог! Как ты можешь терпеть это? Как же мы отыщем их?

— Я надеюсь, — заговорила Мириам, и ее голос после этого вопля показался очень тихим, — что Господь приведет нас к ним или их к нам, когда наступит срок.

— Иногда я перестаю на него надеться, — вздохнул Иоханан, отчасти с грустной насмешкой, отчасти серьезно.

Эфраим заговорил в том же тоне:

— Я помню времена, когда на строительстве города нам было не так уж и плохо. Конечно, мы все равно находились в неволе, и некоторые из нас были знакомы с плетью даже слишком хорошо. Но у нас была еда, наши дома были лучше, чем у многих свободных людей, и никто не мешал нам поклоняться нашему богу так, как мы желали. Я даже не знаю, когда все переменилось. Это происходило медленно. Немного здесь, немного там. Возможно…

— Возможно, когда Па-Рамзес узнал, что станет царем? — предположила Нофрет.

— Очень может быть, — согласился Эфраим. — Я полагаю, ты знаешь, что он был царским строителем.

Он жил в Пи-Рамзесе и приходил наблюдать за нами. Изредка он задавал нам вопросы: как идет работа, достаточно ли у нас еды, не нужен ли нам свободный день, чтобы молиться богу. Иногда он выполнял наши просьбы, иногда нет, и тогда мы знали, что это не в его силах. Но когда царь состарился, царский строитель стал приходить реже. Он все время был у царя, чтобы потом самому стать царем.

— И, кроме всего прочего, — добавила Нофрет, — он постарался показать Хоремхебу, что при необходимости может быть достаточно жестким. Даже продавать ваших детей, если посчитает, что их слишком много.

Эфраим кивнул.

— Мы знали, что старый царь не любит нас. За нами требовалось присматривать, потому что в нас подозревали мятежников, наподобие царя, чье имя все позабыли — падшего, слуги Атона. Приходилось быть очень осторожными, не разговаривать с египтянами о нашем боге и не говорить ничего такого, что может напомнить им о боге падшего. Это было непросто. Главное было не назвать его Единственным, единственным богом.

— По-моему, — заметила Нофрет, — вы ничем не опасны для богов Египта. Они победили Атона, полностью уничтожили его. С чего им бояться вашего бога? Он даже не один из них.

— Страх не обязательно должен быть понятен, — вмешалась Мириам. При Эфраиме она была в безопасности и сидела, скинув покрывало, как и Нофрет. Но на Мириам он смотрел совсем не так, как на нее. Нофрет была довольно обыкновенной женщиной, далеко уже не юной. Мириам была красива древней царственной красотой, а отчужденность делала ее еще прекраснее.

Эфраим буквально впился в нее взглядом. Мириам, казалось, не замечала этого.

— Можно ощущать страх, не понимая его причины, просто знать, что причина есть, — продолжила она.

— Память — уже достаточно веская причина, — сказал Иоханан. — Боги не прощают. Даже будучи сильными, они могут опасаться других, которые сильнее их. Они знают, что наш бог не только могущественнее Атона, он могущественнее их всех. А их слуги боятся этого.

— Но если они не существуют… — начала Нофрет.

Иоханан повернулся к ней.

— Бог, властвующий над богами, существует, это не подлежит сомнению. А боги людей живут в их умах, питаются людскими страхами, живут человеческой верой. Теряя своих почитателей, такой бог теряет себя и перестает существовать.

— Но…

Иоханан не дал себя перебить.

— Боги боятся этого. Если царь — один из таких богов, тогда его страх вполне реален. Такой страх может поработить целый народ.

— Подобный образ мыслей отличает безумцев в большинстве стран мира, — заметила Нофрет.

— Тогда все наше племя — безумцы, — согласился Иоханан.

— Я и не сомневаюсь в этом, — сухо ответила она.

Моше вышел из своего уединения с видом человека, который долго и хорошо спал. Он нашел их всех сидящими у стола с остатками завтрака. Они продолжали сидеть, зная, что не стоит спрашивать пророка о результатах его бдения, лишь Эфраим попытался вскочить на ноги.

Иегошуа удержал его. Тот попытался вырваться, но Иегошуа был больше и сильнее.

Моше этого не заметил. Он сел там, где было свободное место. Сосед придвинул ему корзинку с хлебом, кто-то подал блюдо с фруктами, сыр, мясо ягненка, оставшееся с вечера.

Пророк ел не спеша, как люди, которые часто постятся, но было видно, что он проголодался. Он попил воды, охлажденной в кувшине, зарытом в землю, и немного слабого египетского пива.

Утолив голод и жажду, Моше, казалось, пришел в себя. Он осмотрелся и увидел незнакомца. Эфраим, сначала не решавшийся встретиться с ним взглядом, теперь смело взглянул на него в упор и сказал, словно самому себе, как говорил уже много раз:

— Я пришел спросить тебя. Почему мы так страдаем? Почему Господь допускает это? Ведь мы принадлежим ему!

Моше никогда не раздражался, если ему задавали трудные вопросы, даже будучи царем. И этот вопрос он выслушал спокойно, словно ожидал его.

— Пойми, никто кроме нашего народа не может его слышать. Все другие племена и народы стали глухи к нему, изобрели собственных богов и забыли, как слушать его голос. Только мы умеем это.

— Тогда Господь должен защищать нас. И уничтожать тех, кто желает нам зла.