Огненный волк

Милава молчала в сильнейшем удивлении – она-то думала, что Елове под семьдесят.

Но долго раздумывать о возрасте ведуньи было некогда. Тревожась о Горлинке, Милава решила не ходить домой, а ночевать у Прибавы. Всю ночь они с Веснавкой, четырнадцатилетней сестрой Горлинки, поочередно сидели возле нее, да сама Прибава несколько раз за ночь выходила из клетушки в истобку проведать дочь. И пока, несмотря на травы и заговоры, облегчение не наступало. Горлинка дрожала от холода, пылая лихорадочным жаром, не спала, а мучилась в полузабытьи, тяжело дышала и иногда, забывшись, постанывала от боли в груди. Сердце Милавы переворачивалось от жалости, ей хотелось немедленно сделать хоть что-нибудь, ничего не было жалко, лишь бы Горлинке полегчало. Но – увы! – Милава не была обучена искусству врачевания и мало чем могла помочь.

Под утро пришла бабка Бажана. Поглядев на Горлинку, она горестно покачала головой, заварила травы душицы, нашептала ее тайным заговором, которого не знала даже Елова, и велела поить Горлинку с ложки. Милава, Веснавка и Прибава старались как могли, придумывали десятки забот, стараясь подбодрить себя и друг друга. Но в душе все понимали, что дело плохо: пылающая жаром и дрожащая от холода, покрытая испариной девушка тонула в Огненной Реке, служащей гранью жизни и смерти. Животворящие стихии Огня и Воды, против божьих установлений сошедшиеся в ее теле, грозили ей гибелью. Никакие доступные средства не могли восстановить равновесие этого хрупкого мира – человеческого тела, созданного богами из дерева и огня. Огонь грозил пожрать Горлинку, и даже реки слез матери не могли загасить его жадного жара.

В полдень все женщины рода собрались на капище внутри тына и вместе молили богов помочь девушке.

– Ох, чует нечисть рожениц да невест! – горько бормотала Бажана, склоняясь головой к самому подножию идола Матери Макоши. – Хоть ты, Матушка, охрани Горлинку! Одну невесту у нас волки отняли, хоть эту уберегите!

Веснавка испекла двенадцать блинов, помазала их медом и сметаной, отнесла в лес и оставила под елкой, прокричав в чащу:

– Вот вам блины, сестры-лихорадки, ешьте, а сестру мою оставьте!

Перед вечером Горлинка опять забеспокоилась, забормотала что-то.

– Увезу… увезу… – шептала она, и Милава в страхе поняла, что Горлинка говорит в беспамятстве. – Я не оборотень! – вдруг вскрикнула Горлинка, и все в избе вздрогнули.

Бабка Бажана склонилась над девушкой, выставила ухо из-под повоя. В беспамятстве больной часто называет злого духа, который его мучает, и тем помогает его изгнать.

– Про оборотня! Тоже про оборотня! – испуганно перешептывались родичи. Даже Долголет, до того не показывавший тревоги, бросил на скамье недочиненную сбрую и подошел к лежанке дочери.

– Княгиней будешь! – опять вскрикнула Горлинка и жалобно застонала. Дыхание ее стало частым-частым, она задыхалась и бессознательно тянулась вперед, словно гналась за ускользающим воздухом, а злой дух в ней продолжал кричать: – Не бойся! Я не оборотень! Княгиней будешь! Вот разделаюсь… Не хочу! Пусти! Пусти…

Женщины переглядывались, глаза их стали круглыми от изумления. Милава стояла на коленях возле лежанки, сжимала руку Горлинки и сквозь слезы звала ее:

– Горлинка! Сестра моя! Очнись! Опомнись, что ты говоришь!

Но Горлинка не слышала ее и сама не знала, что говорит. Злая болезнь привела ее дух на самую грань мира живых и мира мертвых, из-за Огненной Реки лихорадка кричала о том, о чем сама Горлинка хотела умолчать, чтобы не тревожить старую и новую родню. Сама Невея, старшая из двенадцати злобных и вечно голодных сестер-лихорадок, вцепилась в нее железными когтями и тянула в Кощное Подземелье.

– Вот оно что! – прошипела бабка Бажана. – Оборотень ее испортил!

– Говорил я – не пускать его! – Долголет в бессильной злобе и отчаянии тряхнул кулаком. – Горе наше! В колыбели бы его придушить!

Конец ознакомительного фрагмента.